Таська

Мариам. Ну, как знаешь. (Агавни.) Простите, Агавни-джан, к сожалению, браслетка не продается. Эта женщина предлагает вам вместо нее столовое серебро прекрасной работы.

Агавни (раздраженно всплескивает руками, поворачивается уходить). Ах, так?! Пойдем, Мариам. Вы посмотрите на эту голытьбу! Она еще и привередничает! (Мариам семенит за ней к выходу.

Тася (борется с собой, потом бросается за ними). Стойте! Возьмите кольцо. (Снимает и протягивает обручальное кольцо.

Агавни (поворачивается, берет кольцо, взвешивает на ладони, смотрит на свет). Золотое?

Мариам. Золотое, золотое.

Агавни (после долгого раздумья). Ну, уж так и быть. Только из сострадания к вашему положению.

Мариам. Берет.

Агавни (поворачивается к Тасе спиной, задирает юбки и достает из-за чулка мятые грязные бумажки, отсчитывает три купюры, потом, подумав, одну забирает обратно, остальные протягивает Тасе.) На.

Тася (берет купюры, с удивлением рассматривает их). Это все? Так мало?

Мариам. Агавни-джан, она говорит, кольцо очень ценное. Надо бы прибавить.

Агавни. Прибавить? Вот бесстыдница! Да она руки мне целовать должна, что я у нее это дрянное колечко взяла. Давай деньги! (Протягивает руку с кольцом и вторую, требуя деньги назад.

Тася (отшатываясь). Хорошо, хорошо, пусть забирает.

Мариам. Агавни-джан, она говорит, не надо больше денег, носите на здоровье.

Агавни, презрительно вздернув плечи уходит. Мариам семенит за ней. Тася медленно идет к кровати, кладет бумажки на тумбочку и садится на постель. Берет полотенце и терпеливо смачивает Мише лоб и щеки. Неожиданно больной приходит в себя.

Миша (тихо, едва слышно). Тася…

Тася (радостно вскрикивая). Миша! Миша, голубчик, родной мой! (Обнимает его, прижимаясь к нему всем телом.

Миша (морщась). Таська, прекрати, удушишь ведь. Сколько я провалялся?

Тася. Три недели почти. Миша, может, тебе суп сварить? Куриный? Хочешь?

Миша. Погоди ты с супом. После. Лучше скажи, что здесь теперь? Кто сейчас в городе?

Тася. В городе? Никого нет. Белые ушли, скоро, говорят, красные придут.

Миша (приподнимаясь). Как?! Ушли? Когда?!

Тася. Да вот как-ты свалился, так где-то дня через три и ушли…

Миша. Таська, что ты наделала… Надо было с ними убираться.

Тася. Миша, Бог с тобой! Ты же едва живой был. Доктор сказал, я тебя даже до Тифлиса не довезу.

Миша (презрительно). Доктор! Знаю я здешних докторов, все до одного – болваны. Как ты могла послушать его?!

Тася. Да как же, Миша? Это ведь из больницы доктор. Как же я его не послушаюсь?

Миша. Ну, вот и послушалась, поздравляю. Ты сама-то понимаешь, что натворила? Ты же нас погубила напрочь! Мало ли кто что сказал, а ты все равно должна была меня вывезти отсюда. Да что теперь говорить!

В это время дверь приоткрывается, в щель видно подсматривающих и подслушивающих Агавни и Мариам. Разговаривают шепотом.

Агавни. Ты смотри-ка! Ожил покойничек-то! Что он шумит так?

Мариам. Ругается, зачем жена его не увезла. Вот они – мужчины! И это благодарность за все, что она для него сделала, бедняжка?

Агавни. Э! Я всегда говорила, от мужчин добра не жди. Слава царице небесной, что я не замужем и сама себе хозяйка. Пойдем, Мариам. Нечего тут стоять бестолку. Досадно только, что он так быстро очнулся. Поболей он еще с недельку, глядишь, браслетка все ж бы мне досталась.

Свет гаснет.

Конец пятого действия

Действие шестое

Конец февраля 1922-го года. Квартира Булгаковых в Москве на Большой Садовой, 10. За письменным столом с обмотанной полотенцем головой работает Булгаков. Время от времени дует на пальцы, растирает руки. Рядом за маленьким столиком пристроилась Тася в темном видавшем виды платьишке. Она пишет письмо. В комнате работает примус, на котором в кастрюльке греется вода. За стенами комнаты периодически слышны пьяные голоса соседей, иногда верещит мальчишка, которого лупцует мать.

Тася (голос за сценой). «Милая Надюша! Ты просишь писать о нашем житье-бытье в Москве. Живем очень плохо, в основном тем, что продаем вещи, да и тех почти не осталось. Миша хотел занять сколько-то, чтобы поехать на похороны Варвары Михайловны, но в долг взять совершенно не у кого. Он переживал страшно, да что сделаешь? Денег нет ни копейки. Миша берется за любую работу, лишь бы платили. Даже в труппе какой-то бродячей играл. Питаемся впроголодь. Бывает по три дня голодаем. Бережем каждое полено. Спасибо, хоть крыша над головой есть. Не знаю, как бы мы пережили эту зиму, если бы вы с Андрюшей не приютили нас в вашей комнате?»

Миша. Таська, воду!

Тася вскакивает, наливает из кастрюльки в миску горячую воду, смешивая ее с холодной из графина, подносит миску Мише.

Тася. А, замерз? Ну, на, грейся.

Миша (погружая в воду замерзшие руки). Ух, хорошо! Удивляюсь я на тебя, Таська, живешь ты в тяжелейших условиях, и даже не жалуешься на нечеловеческую эту жизнь.

Тася. А что жаловаться? Я живу, как и ты. Грейся, давай.

Миша. Вот погоди, Таська, закончу роман, и мы с тобой заживем. Это будет ого-го, какой роман, можешь мне поверить. Он еще прогремит! Прогремит, будь спокойна. Что, не веришь?

Тася. Верю, верю.

Миша. А хочешь, я этот роман – тебе посвящу?

Тася. Хочу. (Перебирает книги у него на столе.) Что это за книги? Опять у Каморского зажилил?

Миша. Я договорился.

Тася (дразня). Я спрошу.

Миша. Попробуй только! Кому это ты письма пишешь?

Тася. Наде.

Миша. А! Очень кстати. Спроси ее, думают они с Андреем возвращаться сюда? Напиши, что прежде чем решаться на обратное переселение, она бы сперва прикинула состояние здоровья Андрея. Это я ей своим врачебным долгом почитаю сказать. А там пусть сама решает.