Поглядывал, высматривал и щурился глазком:
Позвольте познакомиться, я, кажется, знаком.
Как под руку с молоденькой приятно погулять!
Теперь столоначальника желал бы повстречать.
Квартира холостецкая – живу невдалеке.
Не будет ли браслеточка вам эта по руке?
По улице проходят, исчезают десятки быстрых фигур, оставляющих на ретине зрачка четкий след, который горит еще несколько мгновений.
Кивая веками, встает.
Лицо, распухшее от пьянства,
И все еще не сытый рот.
Девичий голос говорит:
На кладбище гуляли вдвоем.
Как смешно завились у желанного
Рыжеватые кудри кругом.
Идет другая:
Продалась кому хотела,
И вернулась. На щеках
Пудра пятнами белела,
Волос липнул на висках.
У кого-то умер муж. Она подошла к окну подвала, забрызганному весеннею грязью: «Подышать весной немножко, поглядеть на свет в окошко: ноги и дома. И по лужам разливаясь, задыхается, срываясь, алая кайма».
На «Смоленское» в конке едут старички и старушки поминать своих покойников, «взирая на столицу сквозь стекла и слезу»:
Краснеют густо щечки,
Беззубый рот дрожит,
На голые височки
Седая прядь бежит.
И вот, в первый раз во всей книге, здесь – в городе – приходит Смерть: «Поднявши покрывало – Лицо мне показала. – Ужасен был изгиб – Одной брови над глазом. – Зрачок горел алмазом – И пук волос прилип – К сырому лбу. – В гробу – Кто лето пролежал, – Тот волосы так носит».
* * *
«Ярь» заканчивается «Исходом» – исходом из городов, из человеческих пут, из индивидуальной замкнутости, призывом «расколдовать мироздание», «потревожить древний хаос»:
В хороводы, в хороводы,
О соборуйтесь, народы,
Звезды, звери, горы, воды!
Книга кончена. Эта книга действительно Ярь русской поэзии, совсем новые и буйные силы, которые вырвались из самой глубины древнего творческого сознания; корни этих молодых побегов ютятся в самых недрах народного духа, и русская поэзия с полным правом может сказать молодому поэту:
Все ли чуют, все ли чают,
Что в тебе светаю Я?