Полная версия
Купить и скачатьДобавить В библиотеку
Полное собрание стихотворений
Жанр:
Год написания книги: 2009
Тэги:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Государство
1Из совокупностиИзбытков, скоростей,Машин и жадностиВозникло государство.Гражданство было крепостью, мечом,Законом и согласьем. ГосударствоЯвилось средоточьемКустарного, рассеянного зла:Огромным бронированным желудком,В котором люди выполняют рольПищеварительных бактерий. ЗдесьВсё строится на выгоде и пользе,На выживаньи приспособленных,На силе.Его мораль – здоровый эгоизм.Цель бытия – процесс пищеваренья.Мерило же культуры – чистотаОтхожих мест и емкость испражнений.2ДревнейшаяИз государственных регалийЕсть производство крови.Судия, как выполнитель Каиновых функций,Непогрешим и неприкосновенен.Убийца без патента не преступник,А конкурент:Ему пощады нет.Кустарный промысел недопустимВ пределах монопольного хозяйства.3Из всех насилий,Творимых человеком над людьми,Убийство – наименьшее,Тягчайшее же – воспитанье.Правители не могутУбить своих наследников, но каждыйСтремится исковеркать их судьбу.В ребенке с детства зреет узурпатор,Который должен бытьЗаране укрощен.Смысл воспитания:Самозащита взрослых от детей.Поэтому за рангом палачейИдет ученый комитетКомпрачикосов,Искусных в производствеОбеззараженныхКастрированных граждан.4Фиск есть грабеж, а собственность есть кража,Затем, что кража естьЕдинственная формаЗаконного приобретенья.ГосударствоИмеет монополиюНа производствоФальшивых денег.Профиль на монетеИ на кредитном знаке герб страныЕсть то же самое, что оттиск пальцевНа антропометрическом листке:Расписка в преступленьи.Только рукиГрабителей достаточно глубоки,Чтоб удержать награбленное.Воры,Бандиты и разбойники – одниДостойны бытьРодоначальникамиПравящих династийИ предками владетельных домов.5А в наши дни, когда необходимоВсеобщим, тайным, равным и прямымИзбрать достойного, –Единственный критерийДля выборов:Искусство кандидатаОклеветать противникаИ доказатьСвою способность к лжи и преступленью.Поэтому парламентским вождемЯвляется всегда наинаглейшийИ наиадвокатнейший из всех.Политика есть дело грязное –Ей надоЛюдей практических,Не брезгающих кровью,Торговлей трупамиИ скупкой нечистот…Но избиратели доселе верятВ возможность из трех сотен негодяевПостроить честноеПравительство стране.6Есть много истин, правда лишь одна:Штампованная признанная правда.Она готовитсяИз грязного бельяПод бдительным надзором государстваНа все потребностиИ вкусы и мозги.Ее обычно сервируют к кофеОттиснутой на свежие листы,Ее глотают наскоро в трамваях,И каждый сделавший укол с утраНа целый день имеет убежденьяИ политические взгляды:Может спорить,Шуметь в собраньях и голосовать.Из государственных мануфактур,Как алкоголь, как сифилис, как опий,Патриотизм, спички и табак, –Из патентованных наркотиков –ГазетаЕсть самый сильно действующий яд,Дающий наибольшие доходы.7В нормальном государстве вне законаНаходятся два класса:УголовныйИ правящий.Во время революцийОни меняются местами –В чемПо существу нет разницы.Но каждый,Дорвавшийся до власти, сознаетСебя державной осью государстваИ злоупотребляет правом грабежа,Насилий, пропаганды и расстрела.Чтоб довести кровавый самогонГражданских войн, расправ и самосудовДо выгонки нормального суда,Революционное правительство должноАктивом террораПокрыть пассив усобиц.Так революция,Перетряхая классы,Усугубляет государственность:При каждойМятежной спазме одичалых массЖелезное огорлие гарротыСжимает туже шейные хрящи.Благонадежность, шпионаж, цензура,Проскрипции, доносы и террор –Вот достиженияИ гений революций!13 апреля 1922ФеодосияЛевиафан
Множество, соединенное в одном лице, именуется Государством – Civitas.
Таково происхождение Левиафана, или, говоря почтительнее, – этого Смертного Бога.
Гоббс. «Левиафан»1Восставшему в гордыне дерзновенной,Лишенному владений и сынов,Простертому на стогнах городов,На гноище поруганной вселенной, –Мне – Иову – сказал Господь:«Смотри:Вот царь зверей, всех тварей завершенье,Левиафан!Тебе разверзну зренье,Чтоб видел ты как вне, так и внутриЧастей его согласное строеньеИ славил правду мудрости моей».2И вот, как материк, из бездны пенной,Взмыв Океан, поднялся Зверь зверей –Чудовищный, огромный, многочленный…В звериных недрах глаз мой различалТяжелых жерновов круговращенье,Вихрь лопастей, мерцание зерцал,И беглый огнь, и молний излученье.3«Он в день седьмой был мною сотворен, –Сказал Господь, –Все жизни отправленьяВ нем дивно согласованы:ЛишенСознания – он весь пищеваренье.И человечество издревле включено –В сплетенье жил на древе кровеносномЕго хребта, и движет в нем оноВеликий жернов сердца.Тусклым, коснымЕго ты видишь.Рдяною рекойСтруится свет, мерцающий в огромныхЧувствилищах.А глубже, в безднах темных,Зияет голод вечною тоской.Чтоб в этих недрах, медленных и злобных,Любовь и мысль таинственно воззвать,Я сотворю существ, ему подобных,И дам им власть друг друга пожирать».4И видел я, как бездна ОкеанаИзвергла в мир голодных спрутов рать:Вскипела хлябь и сделалась багряна.Я ж день рожденья начал проклинать.Я говорил:5«Зачем меня сознаньемТы в этой тьме кромешной озарилИ, дух живой вдохнув в меня дыханьем,Дозволил стать рабом бездушных сил,Быть слизью жил, бродилом соков чревныхВ кишках чудовища?»6В раскатах гневныхИз бури отвечал Господь:Кто ты,Чтоб весить мир весами суетыИ смысл хулить моих предначертаний?Весь прах, вся плоть, посеянные мной,Не станут ли чистейшим из сияний,Когда любовь растопит мир земной?Сих косных тел алкание и злоба –Лишь первый шаг к пожарищам любви…Я сам сошел в тебя, как в недра гроба,Я сам томлюсь огнем в твоей крови.Как Я – тебя, так ты взыскуешь землю.Сгорая – жги!Замкнутый в гроб – живи!Таким Мой мир приемлешь ли?7– «Приемлю…»9 декабря 1915ПарижСуд
1Праху – прах. Я стал давно землей:МноюЦвели растенья, мною светило солнце.Всё, что было плотью,Развеялось, как радужная пыль –Живая, безымянная.И океан временКатил прибой столетий.2ВдругПризыв Архангела,Насквозь сверкающийКругами медных звуков,Потряс вселенную –И вспомнил себяЯ каждою частицей,Рассеянною в мире.3В трубном вихре плотьюИстлевшие цвели в могилах кости.В земных утробахЗашевелилась жизнь.А травы вяли,Сохли деревья,Лучи темнели, холодело солнце.4НасталоВеликое молчанье.В шафранномИ тусклом сумраке земля лежалаРазверстым кладбищем.Как бурые нарывы,Могильники вздувались, расседались,ОбнажаяПобеги бледной плоти: пястиРостками тонких пальцевТянулись из земли,Ладони розовели,Стебли рук и ногС усильем прорастали,Вставали торсы, мускулы вздувались,И быстро подымаласьЖивая нива плоти,Волнуясь и шурша.5Когда же темным клубнем,В комках земли и спутанных волосРаскрылась головаИ мертвые разверзлись очи, – небоРазодралось, как занавес,Иссякло время,Пространство сморщилосьИ перестало быть.6И каждыйВнутри себя увидел солнцеВ Зверином Круге…7…И сам себя судил.5 февраля 1915ПарижПроизведения 1925–1929 годов
Поэту
1Горн свой раздуй на горе, в пустынном месте над моремЧеловеческих множеств, чтоб голос стихии широкоДушу крылил и качал, междометья людей заглушая.2Остерегайся друзей, ученичества шума и славы.Ученики развинтят и вывихнут мысли и строфы.Только противник в борьбе может быть истинным другом.3Слава тебя прикует к глыбам твоих же творений.Солнце мертвых – живым – она намогильный камень.4Будь один против всех: молчаливый, тихий и твердый.Воля утеса ломает развернутый натиск прибоя.Власть затаенной мечты покрывает смятение множеств.5Если тебя невзначай современники встретят успехом –Знай, что из них никто твоей не осмыслил правды.Правду оплатят тебе клеветой, ругательством, камнем.6В дни, когда Справедливость ослепшая меч обнажает,В дни, когда спазмы Любви выворачивают народы,В дни, когда пулемет вещает о сущности братства, –7Верь в человека. Толпы не уважай и не бойся.В каждом разбойнике чти распятого в безднах Бога.‹1925 Коктебель›Доблесть поэта
1Править поэму, как текст заокеанской депеши:Сухость, ясность, нажим – начеку каждое слово.Букву за буквой врубать на твердом и тесном камне:Чем скупее слова, тем напряженней их сила.Мысли заряд волевой равен замолчанным строфам.Вытравить из словаря слова «Красота», «Вдохновенье» –Подлый жаргон рифмачей… Поэту – понятья:Правда, конструкция, план, равносильность, сжатость и точность.В трезвом, тугом ремесле – вдохновенье и честь поэта:В глухонемом веществе заострять запредельную зоркость.2Творческий ритм от весла, гребущего против теченья,В смутах усобиц и войн постигать целокупность.Быть не частью, а всем; не с одной стороны, а с обеих.Зритель захвачен игрой – ты не актер и не зритель,Ты соучастник судьбы, раскрывающий замысел драмы.В дни революции быть Человеком, а не Гражданином:Помнить, что знамена, партии и программыТо же, что скорбный лист для врача сумасшедшего дома.Быть изгоем при всех царях и народоустройствах:Совесть народа – поэт. В государстве нет места поэту.17 октября 1925КоктебельПамяти В. К. Цераского
Он был из тех, в ком правда малых истинИ веденье законов естестваВ сердцах не угашают созерцаньяТворца миров во всех его делах.Сквозь тонкую завесу числ и формулОн Бога выносил лицом к лицу,Как все первоучители науки:Пастер и Дарвин, Ньютон и Паскаль.Его я видел изможденным, в кресле,С дрожащими руками и лицомТакой прозрачности, что он светилсяВ молочном нимбе лунной седины.Обонпол[23] слов таинственно мерцалиВодяные литовские глаза,Навеки затаившие сияньяТуманностей и звездных Галактей.В речах его улавливало ухоТакую бережность к чужим словам,Ко всем явленьям преходящей жизни,Что умиление сжимало грудь.Таким он был, когда на Красной Пресне,В стенах Обсерватории – одинСвоей науки неприкосновенностьОн защищал от тех и от других.Правительство, бездарное и злое,Как все правительства, прогнало прочьЕе зиждителя и воспретилоТворцу творить, ученому учить.Российская усобица застиглаЕго в глухом прибрежном городке,Где он искал безоблачного небаЯсней, южней и звездней, чем в Москве.Была война, был террор, мор и голод…Кому был нужен старый звездочет?Как объяснить уездному завпродуЕго права на пищевой паек?Тому, кто первый впряг в работу солнце,Кто новым звездам вычислил пути…По пуду за вселенную, товарищ!..Даешь жиры астроному в паек?Высокая комедия наукиВ руках невежд, армейцев и дельцов…Разбитым и измученным на северУехал он, чтоб дома умереть.И радостною грустью защемилаСердца его любивших – весть о том,Что он вернулся в звездную отчизнуОт тесных дней, от душных дел земли.10 ноября 1925КоктебельТаноб
1От Иоанна Лествичника чтенье:«Я посетил взыскуемый ТанобИ видел сих невинных осужденцев.Никем не мучимы, себя же мучат сами.Томясь, томят томящего их дух.Со связанными за спиной рукамиСтоят всю ночь, не подгибая ног,Одолеваемые сном, качаясь,Себе ж покоя не дая на миг.Иные же себя томяще зноем,Иные холодом, иные, ковшВоды пригубив, отвергают, только бНе умереть от жажды, хлеб иные,Отведав, прочь бросают, говоря,Что жившие по-скотски недостойныВкушать от пищи человеческой,Иные как о мертвецах рыдаютО душах собственных, иные слезыУдерживают, а когда не могутТерпеть – кричат. Иные головамиПоникшими мотают, точно львыРыкающе и воя протяженно.Иные молят Бога покаратьПроказою, безумьем, беснованьем,Лишь бы не быть на муки осужденнымНа вечные. И ничего не слышноОпричь: «Увы! Увы!» и «Горе! Горе!»Да тусклые и впалые глаза,Лишенные ресниц глазничных веки,Зеленые покойницкие лица,Хрипящие от напряженья перси,Кровавые мокроты от биеньяВ грудь кулаком, сухие языки,Висящие из воспаленных уст,Как у собак. Всё темно, грязно, смрадно».2Горючим ядом было христианство.Ужаленная им душа металась,В неистовстве и корчах совлекаяОтравленный хитон Геракла – плоть.Живая глина обжигалась в жгучемВникающем и плавящем огне.Душа в борьбе и муках извергалаОтстоенную радость бытияИ полноту языческого мира.Был так велик небесной кары страх,Что муки всех прижизненных застенковКазались предпочтительны. КострыПылали вдохновенно, очищаяОт одержимости и ересейЗаблудшие, мятущиеся души.Доминиканцы жгли еретиков,А университеты жгли колдуний.Но был хитер и ловок Сатана:Природа мстила, тело издевалось, –Могучая заклепанная хотьИскала выхода. В глухом подпольеМонах гноил бунтующую плотьИ мастурбировал, молясь Мадонне.Монахини, в экстазе отдаваясьГрядущему в полночи жениху,В последней спазме не могли различитьИисусов лик от лика Сатаны.Весь мир казался трупом, Солнце – печьюДля грешников, Спаситель – палачом.3Водитель душ измученную душуБрал за руку и разверзал пред нейЗияющую емкость преисподнейВо всю ее длину и глубину.И грешник видел пламя океанаБагрового и черного, а в нем,В струях огня и в огневертях мракаБесчисленные души осужденных,Как руны рыб в провалах жгучих бездн.Он чувствовал невыносимый смрад,Дух замирал от серного удушьяПод шквалами кощунств и богохульств;От зноя на лице дымилась кожа,Он сам себе казался гнойником;Слюна и рвота подступали к горлу.Он видел стены медного Кремля,А посреди на рдяно-сизом тронеИз сталактитов пламени – ЦаряС чудовищным, оцепенелым ликомЛитого золота. Вкруг сонмы сонмОтпадших ангелов и человечийМир, отданный в управу Сатане:Нет выхода, нет меры, нет спасенья!Таков был мир: посередине – Дьявол –Дух разложенья, воля вещества,Князь времени, Владыка земной плоти –И Бог, пришедший яко тать в ночи –Поруганный, исхлестанный, распятый.В последней безысходности пред нимРазвертывалось новое виденье:Святые пажити, маслины и садыИ лилии убогой Галилеи…Крылатый вестник девичьих светлицИ девушка с божественным младенцем.В тщете земной единственной надеждойБыл образ Богоматери: онаСама была материей и плотью,Еще неопороченной грехом,Сияющей первичным светом, тварью,Взнесенной выше ангелов, землейРождающей и девственной, обетом,Что такова в грядущем станет персть,Когда преодолеет разложеньеГреха и смерти в недрах бытия.И к ней тянулись упованья мира,Как океаны тянутся к луне.4Мечты и бред, рожденные темницей,Решетки и затворы расшаталКаноник Фрауенбургского собораСмиреннейший Коперник. Галилей,Неистовый и зоркий, вышиб двери,Размыкал своды, кладку разметалНапористый и доскональный Кеплер,А Ньютон – Дантов Космос, как чулокРаспялив, выворотил наизнанку.Всё то, что раньше было Сатаной,Грехом, распадом, косностью и плотью,Всё вещество в его ночных корнях,Извилинах, наростах и уклонах –Вся темная изнанка бытияЛегла фундаментом при новой стройке.Теперь реальным стало только то,Что было можно взвесить и измерить,Коснуться пястью, выразить числом.И новая вселенная возниклаПод пальцами апостола Фомы.Он сам ощупал звезды, взвесил землю,Распялил луч в трехгранности стекла,Сквозь трещины распластанного спектраТуманностей исследовал состав,Хвостов комет и бег миров в пространстве,Он малый атом ногтем расщепилИ стрелы солнца взвесил на ладони.В два-три столетья был преображенВесь старый мир: разрушен и отстроен.На миллионы световых годовРаздвинута темница мирозданья,Хрустальный свод расколот на кускиИ небеса проветрены от Бога.5Наедине с природой человекКак будто озверел от любопытства:В лабораториях и тайникахЕе пытал, допрашивал с пристрастьем,Читал в мозгу со скальпелем в руке,На реактивы пробовал дыханье,Старухам в пах вшивал звериный пол.Отрубленные пальцы в термостатах,В растворах вырезанные сердцаПульсировали собственною жизнью:Разъятый труп кусками рос и цвел.Природа, одурелая от пыток,Под микроскопом выдала своиОт века сокровеннейшие тайны:Механику обрядов бытия.С таким же исступлением, как раньшеВ себе стремился выжечь человекВсё то, что было плотью, так теперьОтвсюду вытравлял заразу духа,Охолощал не тело, а мечту,Мозги дезинфицировал от веры,Накладывал запреты и табуНа всё, что не сводилось к механизму:На откровенье, таинство, экстаз…Огородил свой разум частоколомТорчащих фактов, терминов и цифрИ до последних граней мирозданьяРаздвинул свой безвыходный Таноб.6Но так едка была его пытливость,И разум вскрыл такие недра недр,Что самая материя иссякла,Истаяла под ощупью руки…От чувственных реальностей осталасьСомнительная вечность вещества,Подточенного тлёю Энтропии;От выверенных Кантовых часов,Секундами отсчитывавших время, –Метель случайных вихрей в пустоте,Простой распад усталых равновесий.Мир стер зубцы Лапласовых колес,Заржавели Ньютоновы пружины,Эвклидов куб – наглядный и простой –Оборотился Римановой сферой:Вчера Фома из самого себяСтупнею мерил радиус вселеннойИ пядями окружность. А теперь,Сам выпяченный на поверхность шара,Не мог проникнуть лотом в глубину:Отвес, скользя, чертил меридианы.Так он постиг, что тяготенье телЕсть внутренняя кривизна пространства,И разум, исследивший все пути,Наткнулся сам на собственные грани:Библейский змий поймал себя за хвост.7Строители коралловых атолловНа дне времен, среди безмерных вод –В ограде кольцевых нагроможденийСвоих систем – мы сами свой Таноб.Мир познанный есть искаженье мира,И человек недаром осужденВ святилищах устраивать застенки,Идеи обжигать на кирпичи,Из вечных истин строить казематыИ вновь взрывать кристаллы и пластыИ догматы отстоенной культуры:Познание должно окостенеть,Чтоб дать жерло и направленье взрыву.История проникнута до днаКолоидальной спазмой аскетизма,Сжимающею взрывы мятежей.Свободы нет, но есть освобожденье!Наш дух – междупланетная ракета,Которая, взрываясь из себя,Взвивается со дна времен, как пламя.16 мая 1926КоктебельКоктебельские берега
Эти пределы священны уж тем, что однажды под вечерПушкин на них поглядел с корабля по дороге в Гурзуф.25 декабря ‹1926 Коктебель›Дом поэта
Дверь отперта. Переступи порог.Мой дом раскрыт навстречу всех дорог.В прохладных кельях, беленных известкой,Вздыхает ветр, живет глухой раскатВолны, взмывающей на берег плоский,Полынный дух и жесткий треск цикад.А за окном расплавленное мореГорит парчой в лазоревом просторе.Окрестные холмы вызореныКолючим солнцем. Серебро полыниНа шиферных окалинах пустыниТорчит вихром косматой седины.Земля могил, молитв и медитаций –Она у дома вырастила мнеСкупой посев айлантов и акацийВ ограде тамарисков. В глубинеЗа их листвой, разодранной ветрами,Скалистых гор зубчатый окоемЗамкнул залив Алкеевым стихом,Асимметрично-строгими строфами.Здесь стык хребтов Кавказа и Балкан,И побережьям этих скудных странВеликий пафос лирики завещанС первоначальных дней, когда вулканМетал огонь из недр глубинных трещинИ дымный факел в небе потрясал.Вон там – за профилем прибрежных скал,Запечатлевшим некое подобье(Мой лоб, мой нос, ощечье и подлобье),Как рухнувший готический собор,Торчащий непокорными зубцами,Как сказочный базальтовый костер,Широко вздувший каменное пламя, –Из сизой мглы, над морем вдалекеВстает стена… Но сказ о КарадагеНе выцветить ни кистью на бумаге,Не высловить на скудном языке.Я много видел. Дивам мирозданьяКартинами и словом отдал дань…Но грудь узка для этого дыханья,Для этих слов тесна моя гортань.Заклепаны клокочущие пасти.В остывших недрах мрак и тишина.Но спазмами и судорогой страстиЗдесь вся земля от века сведена.И та же страсть и тот же мрачный генийВ борьбе племен и в смене поколений.Доселе грезят берега моиСмоленые ахейские ладьи,И мертвых кличет голос Одиссея,И киммерийская глухая мглаНа всех путях и долах залегла,Провалами беспамятства чернея.Наносы рек на сажень глубиныНасыщены камнями, черепками,Могильниками, пеплом, костяками.В одно русло дождями сметеныИ грубые обжиги неолита,И скорлупа милетских тонких ваз,И позвонки каких-то пришлых рас,Чей облик стерт, а имя позабыто.Сарматский меч и скифская стрела,Ольвийский герб, слезница из стекла,Татарский глёт зеленовато-бусыйСоседствуют с венецианской бусой.А в кладке стен кордонного постаСреди булыжников оцепенелиУзорная арабская плитаИ угол византийской капители.Каких последов в этой почве нетДля археолога и нумизмата –От римских блях и эллинских монетДо пуговицы русского солдата.Здесь, в этих складках моря и земли,Людских культур не просыхала плесень –Простор столетий был для жизни тесен,Покамест мы – Россия – не пришли.За полтораста лет – с Екатерины –Мы вытоптали мусульманский рай,Свели леса, размыкали руины,Расхитили и разорили край.Осиротелые зияют сакли;По скатам выкорчеваны сады.Народ ушел. Источники иссякли.Нет в море рыб. В фонтанах нет воды.Но скорбный лик оцепенелой маскиИдет к холмам Гомеровой страны,И патетически обнаженыЕе хребты и мускулы и связки.Но тени тех, кого здесь звал Улисс,Опять вином и кровью напилисьВ недавние трагические годы.Усобица и голод и война,Крестя мечом и пламенем народы,Весь древний Ужас подняли со дна.В те дни мой дом – слепой и запустелый –Хранил права убежища, как храм,И растворялся только беглецам,Скрывавшимся от петли и расстрела.И красный вождь, и белый офицер –Фанатики непримиримых вер –Искали здесь под кровлею поэтаУбежища, защиты и совета.Я ж делал всё, чтоб братьям помешатьСебя – губить, друг друга – истреблять,И сам читал – в одном столбце с другимиВ кровавых списках собственное имя.Но в эти дни доносов и тревогСчастливый жребий дом мой не оставил:Ни власть не отняла, ни враг не сжег,Не предал друг, грабитель не ограбил.Утихла буря. Догорел пожар.Я принял жизнь и этот дом как дарНечаянный – мне вверенный судьбою,Как знак, что я усыновлен землею.Всей грудью к морю, прямо на восток,Обращена, как церковь, мастерская,И снова человеческий потокСквозь дверь ее течет, не иссякая.Войди, мой гость: стряхни житейский прахИ плесень дум у моего порога…Со дна веков тебя приветит строгоОгромный лик царицы Таиах.Мой кров – убог. И времена – суровы.Но полки книг возносятся стеной.Тут по ночам беседуют со мнойИсторики, поэты, богословы.И здесь – их голос, властный, как орган,Глухую речь и самый тихий шепотНе заглушит ни зимний ураган,Ни грохот волн, ни Понта мрачный ропот.Мои ж уста давно замкнуты… Пусть!Почетней быть твердимым наизустьИ списываться тайно и украдкой,При жизни быть не книгой, а тетрадкой.И ты, и я – мы все имели честь«Мир посетить в минуты роковые»И стать грустней и зорче, чем мы есть.Я не изгой, а пасынок России.Я в эти дни ее немой укор.И сам избрал пустынный сей затворЗемлею добровольного изгнанья,Чтоб в годы лжи, паденья и разрухВ уединеньи выплавить свой духИ выстрадать великое познанье.Пойми простой урок моей земли:Как Греция и Генуя прошли,Так минет всё – Европа и Россия.Гражданских смут горючая стихияРазвеется… Расставит новый векВ житейских заводях иные мрежи…Ветшают дни, проходит человек.Но небо и земля – извечно те же.Поэтому живи текущим днем.Благослови свой синий окоем.Будь прост, как ветр, неистощим, как море,И памятью насыщен, как земля.Люби далекий парус корабляИ песню волн, шумящих на просторе.Весь трепет жизни всех веков и расЖивет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.25 декабря 1926КоктебельЧетверть века
(1900–1925)
Каждый рождается дважды. Не я лиВ духе родился на стыке веков?В год изначальный двадцатого векаНачал головокружительный бег.Мудрой судьбою закинутый в сердцеАзии, я ли не испыталВ двадцать три года всю гордость изгнаньяВ рыжих песках туркестанских пустынь?В жизни на этой магической граниКаждый впервые себя сознаетЗавоевателем древних империйИ заклинателем будущих царств.Я проходил по тропам Тамерлана,Отягощенный добычей веков,В жизнь унося миллионы сокровищВ памяти, в сердце, в ушах и в глазах.Солнце гудело, как шмель, упоенныйЗноем, цветами и запахом трав,Век разметал в триумфальных закатахРдяные перья и веера.Ширились оплеча жадные крылья,И от пространств пламенели ступни,Были подтянуты чресла и вздутыВетром апостольские паруса.Дух мой отчаливал в желтых закатахНа засмоленной рыбацкой ладье –С Павлом – от пристаней Антиохии,Из Монсеррата – с Лойолою в Рим.Алые птицы летели на запад,Шли караваны, клубились пески,Звали на завоевание мираСиние дали и свертки путей.Взглядом я мерил с престолов ПамираПоприща западной тесной земли,Где в утаенных портах Средиземья,На берегах атлантических рекНагромоздили арийские расыУлья осиных разбойничьих гнезд.Как я любил этот кактус ЕвропыНа окоеме Азийских пустынь –Эту кипящую магму народовПод неустойчивой скорлупой,Это огромное содроганьеЖизни, заклепанной в недрах машин,Эти высокие камни соборов,Этот горячечный бред мостовых,Варварский мир современной культуры,Сосредоточившей жадность и ум,Волю и веру в безвыходном бегеИ в напряженности скоростей.Я со ступеней тысячелетий,С этих высот незапамятных царств,Видел воочью всю юность Европы,Всю непочатую ярь ее сил.Здесь, у истоков Арийского мира,Я, преклонившись, ощупал рукойНаши утробные корни и связи,Вросшие в самые недра земли.Я ощутил на ладони биеньеИ напряженье артерий и вен –Неперекушенную пуповинуДревней Праматери рас и богов.Я возвращался, чтоб взять и усвоить,Всё перечувствовать, всё пережить,Чтобы связать половодное устьеС чистым истоком Азийских высот.С чем мне сравнить ликованье полетаИз Самарканда на запад – в Париж?Взгляд Галилея на кольца Сатурна…Знамя Писарро над сонмами вод…Было… всё было… так полно, так много,Больше, чем сердце может вместить:И золотые ковчеги религий,И сумасшедшие тромбы идей…Хмель городов, динамит библиотек,Книг и музеев отстоенный яд.Радость ракеты рассыпаться в искры,Воля бетона застыть, как базальт.Всё упоение ритма и слова,Весь Апокалипсис туч и зарниц,Пламя горячки и трепет ознобаОт надвигающихся катастроф.Я был свидетелем сдвигов сознанья,Геологических оползней душИ лихорадочной перестройкиКосмоса в «двадцать вторых степенях».И над широкой излучиной РейнаСполохов первых пожарищ войныНа ступенях Иоаннова ЗданьяИ на сферических куполах.Тот, кто не пережил годы затишьяПеред началом великой войны,Тот никогда не узнает свободыМудрых скитаний по древней земле.В годы, когда расточала ЕвропаЗолото внуков и кровь сыновейНа роковых перепутьях Шампани,В польских болотах и в прусских песках,Верный латинскому духу и строю,Сводам Сорбонны и умным садам,Я ни германского дуба не предал,Кельтской омеле не изменил.Я прозревал не разрыв, а слияньеВ этой звериной грызне государств,Смутную волю к последнему сплавуОтъединенных историей рас.Но посреди ратоборства народовВластно окликнут с Востока, я былБрошен в плавильные горны РоссииИ в сумасшествие Мартобря.Здесь, в тесноте, на дне преисподней,Я пережил испытанье огнем:Страшный черед всеросийских ордалий,Новым тавром заклеймивших наш дух.Видел позорное самоубийствоТрона, династии, срам алтарей,Славу «Какангелия» от Маркса[24],Новой враждой разделившего мир.В шквалах убийств, в исступленьи усобицЯ охранял всеединство любви,Я заклинал твои судьбы, Россия,С углем на сердце, с кляпом во рту.Даже в подвалах двадцатого года,Даже средь смрада голодных жилищЯ бы не отдал всей жизни за веруЭтих пронзительно зорких минут.Но… я утратил тебя, моя юность,На перепутьях и росстанях Понта,В зимних норд-остах, в тоске Сивашей…Из напряженного стержня столетьяНыне я кинут во внешнюю хлябь,Где только ветер, пустыня и мореИ под ногой содроганье земли…Свист урагана и топот галопаЭхом еще отдается в ушах,Стремя у стремени четверть пробега,Век – мой ровесник, мы вместе прошли.16 декабря 1927Коктебель. В дни землетрясения
