Дивный Мир Будущего

Принимаю подачку, пакет ощутимо теплый, будто недавно из печки. Осторожно расправив бумагу, заглядываю внутрь; желудок взрывается довольными криками: в термоизолирующей упаковке хранится внушительный бургер!

Принимаюсь за еду со звериным рычанием, стараясь только не слишком мусорить. Единственно, что мешает запихнуть кусок в рот целиком – он горячий! Дую на обжигающую пищу, кусаю, жую – вместе с едой по телу разливается приятное тепло, ощущается мгновенный прилив сил.

Заканчиваю трапезу за минуту, Джон смотрит с уважением. Он отбирает у меня остатки пакета, отправляя мусор все туда же – за спинку кресла.

Сижу со слегка осоловелым видом. Странно, что небольшое блюдо вызывает настолько сильную сытость. Сколько же, интересно, калорий было в этой булочке с мясом?

Полет длится еще минут двадцать, хотя точно время я не засекал. Наконец, слегка накренившись вперед, флаер ныряет в слой облаков, приступая к пологому спуску. Пробив белую пелену, мы спускаемся по плавной кривой, что упирается в плоскую крышу очередной высотки.

Машина сбрасывает скорость, заходя на аккуратный вираж. Никаких дополнительных маневров не требуется: полет рассчитан до последнего миллиметра. Аппарат приземляется, лишь чуть качнувшись в завершающей фазе, я не чувствую никакого дискомфорта. Еще миг – и флаер замирает, путешествие завершено. Хлюпнув клапаном, отворяется дверь; в лицо ударяет холодный разряженный воздух, мы выбираемся на взлетно-посадочную площадку.

В отличии от предыдущей стоянки, эта располагается на крыше, а не на террасе. Здесь не так просторно, зато и гораздо менее многолюдно: кроме нашей машины других флаеров не видно. Глянуть вниз не удается – конвоиры сразу же берут в оборот.

Зажатый Джонами с двух сторон, я спускаюсь по широкой пологой лестнице. Ожидаю долгих переходов, но путь заканчивается, не успев начаться. Мы упираемся в громоздкую деревянную дверь, отделанную с изыском и претензией на роскошь.

– Вам сюда, – приглушенно и почтительно произносит Джон-один, приоткрывая внушительную створку.

Оглядываю комитетчиков с внезапно проснувшимся подозрением и, очертя голову, вхожу.

Передо мной большая, если не сказать – громадная – квартира, пространство которой объединено под одной крышей. Здесь можно рассмотреть все: спальню, с шикарной кроватью и парочкой диванов; рабочий кабинет, уставленный столами и стульями; гостиную, совмещенную с кухней; ванную, представленную блистающим джакузи и роскошной душевой. И куча, куча, просто тьма свободного места, не занятого абсолютно ничем. После той тесноты и скученности, что царит в плебейских кварталах, такое расточительство кажется просто диким!

Тут светло, хоть не видно ни одного светильника. Свет просто идет отовсюду, словно мерцает сам воздух. Тепло и свежо, пахнет домашним уютом и определенной роскошью. Мебели не слишком много, и на вид она довольно простая, зато все материалы натуральные: дерево, сталь, камень, стекло – никакого пластика и резины! Откуда-то издалека льется приглушенная музыка, вибрирующая восхитительными созвучиями и аккордами.

– Доброе утро! – голос раздается совсем рядом, я резко оборачиваюсь.

На меня спокойно глядит высокий седовласый мужчина. Фигура хозяина настолько внушительна, что я не понимаю, как ему удалось подойти незамеченным: кажется, эта спина могла бы заслонить солнце! Несмотря на пожилой возраст, он по-прежнему плечист и явно силен, под белоснежной тканью рубашки угадываются впечатляющие округлости мышц. Серьезное уверенное лицо с двумя точками пронзительных, чуть усталых глаз; седая шевелюра без всякого намека на залысины; бычья шея, богатырские ноздри, выпирающий вперед подбородок. Грудь колесом, плоский живот, широкая стойка на могучих бревнах-ногах. Этот старик выглядит настоящим геркулесом на пенсии!

При всем при том, ему явно не откажешь в недюжинном разуме, внешней изящности и изысканности. Домашний наряд из рубашки и серых брюк сидит на атлетичной фигуре, как влитой – хоть сейчас на важное совещание! А можно – и в спортзал. Или погулять в парке, по зеленой траве… Внимательный взгляд голубых глаз прожигает насквозь, такому нет смысла врать – все равно ничего не утаишь. Смотрит на меня, а вроде бы и мимо, будто я прозрачный, как стекло.

Аура властного могущества придавливает настолько, что дар речи теряется; с трудом сдерживаюсь, чтобы не бухнуться на колени. Рот открывается и захлопывается обратно, я не в силах издать ни звука.

– Проходи, – мужественный баритон пробирает до костей.

Мужчина поворачивается, указывая рукой на ряд кресел; шагаю вперед, не осознавая собственных действий. Такому голосу невозможно противиться, любое его слово воспринимается истиной в последней инстанции.

– Садись.

Моя задница прирастает к креслу, а потом я полностью растворяюсь в его мягком плену. Однако же, несмотря на невероятное удобство, сна ни в одном глазу, расслабленностью даже не пахнет. Я собран и невероятно мобилизован, готов, как говорится и к труду, и, если понадобится – к обороне.

– Меня зовут Виктор Семенович, глава Социального Комитета по сто тринадцатому кругу.

Даже не знаю, как реагировать. После всех этих имен – Тей, Мари, Август, Франко – вполне обычное «Виктор» кажется слегка инопланетным. А тем более – «Семенович»! Звучит, как будто персонаж классической литературы внезапно попал в мир комиксов.

– Я вижу, жизнь тебя, все же, учит, – усмехается мужчина, отводя взгляд в сторону, – Ты можешь говорить!

Оцепенение отпускает, скованность исчезает мигом. Аура силы все еще давит, но теперь как фон, не столь целенаправленно. Встрепенувшись, всем видом показываю готовность к диалогу. Чувствую, что от меня чего-то ждут. Напрягая имеющиеся извилины, могу выдавить из горла только тонкое и писклявое «Здравствуйте!»

Виктор Семенович устраивается поудобнее, вытянув ноги далеко перед собой. Могучие ладони скрещиваются на груди, пальцы переплетаются; глаза прикрыты, лицо расслабленно.

– Рассказывай, – повелевает он.

И я приступаю. Поддавшись неожиданному приступу словоохотливости, разбалтываю все, что знаю, с самого своего перерождения и вплоть до текущего момента. Язык, словно лишившись костей, мелет без умолку, не брезгуя самыми личными подробностями. Успеваю только удивляться собственной болтливости, не переставая при этом сыпать фразами с коротким прерывистым придыханием. Только лишь дойдя до темы Сопротивления, стараюсь не то что исказить – нет! – немного смягчить углы, обойти самые острые и скользкие вопросы. Удается с трудом и не то чтобы так уж хорошо, но я доволен и этим. Ибо остановить пространный монолог не имею ни сил, ни, что гораздо страшнее – желания.

Впрочем, Виктор Семенович слушает с таким видом, что я понимаю – ему и так все прекрасно известно. Мои потуги недоговорить – смешны, надежды перехитрить – обречены на заведомый провал. Пожилой глава Комитета знает гораздо больше, чем я, и о Сопротивлении, и о бандитах. Да и моя короткая жизнь, если уж на то пошло, отнюдь не тайна за семью печатями.

А слушает все это мужчина с одной лишь целью: оценить – кто я такой, и что из себя представляю. Ну и, может быть, чтобы чуть-чуть дополнить общую картину частными зарисовками.

Заканчиваю сбивчивый рассказ, едва переводя дыхание. С удивлением замечаю, что впервые в жизни у меня болит язык – перенапрягся! Смотрю на собеседника, ожидая чего угодно: осуждения, похвалы или приговора.

– Ох, молодежь! – Виктор Семенович с тяжелым вздохом открывает глаза, – Да что ж вам все неймется-то?

Под устало-суровым взглядом чувствую себя мелкой незначительной сошкой, досаждающей писком небожителю. Мужчина – совесть не позволяет назвать его стариком! – трет лицо ладонями и продолжает сочувственно-осуждающе:

– Сопротивление! Подумать только… Против чего? Или против кого? Наслушались досужих бредней – и уже лезут на баррикады, не разобравшись толком ни в чем!

– Мы – против Системы! – не понимаю, откуда у меня взялись силы возражать.

– Что? – Виктор Семенович обескуражен, – Какой Системы, мальчик? Ты хоть знаешь, кто тобой управляет? Какова политическая прослойка? Кто лидер сектора? Круга? Ты не потрудился выяснить ничего! А тоже – можно сказать, оперативник!

Он презрительно фыркает, а мне действительно стыдно. Я ведь и в самом деле не потрудился. Не разобрался. Абсолютно ничего не знаю.

– Меритократия. Доктрина. Совет Архонтов. Для тебя ведь все это пустой звук, не так ли? – грустно улыбается собеседник, – Так ради чего ты сунул голову в петлю?

– Ради свободы, – отвечаю последнее, что приходит в голову, уже понимая, что сморожу очередную глупость.

– Да разве вам кто-то не дает свободы? – притворно удивляется Виктор Семенович, – Разве хоть к чему-то тебя принуждают? Хочешь – живи, как плесень, не делай абсолютно ничего! И все равно будешь иметь гарантированный стол и крышу над головой. Не устраивает – займись делом! Расти, развивайся, эволюционируй! И дорастешь до всего вот этого! – он обводит рукой убранство квартиры, – А может, кто знает, прыгнешь гораздо выше! Вот она – свобода! Разве не об этом мечтало человечество издревле? Никакого спроса! И каждому – по его делам!

Раздухарившись, мужчина слегка приподнялся в кресле; меня же, напротив, подобный напор придавил окончательно. Все, что успеваю сделать – бегло прочитать справку.

[Меритократия – форма правления, при которой власть достается наиболее способным представителям общества. При этом «способности» определяются путем многочисленных независимых тестов. Также меритократия подразумевает равенство изначальных возможностей.]

– И все это вы хотите разрушить? – Виктор Семенович заканчивает проникновенную речь, – Думаете – бам! – взорвать к чертовой матери! – и разом все станут счастливыми? Да не бывает так…

Он замолкает: уставший и немного огорченный; укоризненный взгляд заставляет меня опуститься на самое дно океана отчаяния. Я подавлен и разубежден, я не понимаю – чем занимаюсь и почему? Неужели все зря? Неужели все эти байки о свержении Системы и мифической «свободе» – бред сивой кобылы?

– Ладно, речь не об этом, – мужчина отворачивается, вновь заняв расслабленную позу.

Вслед за его взглядом уходит и небывалый напор, я вновь могу вздохнуть свободно. Мир уже не кажется столь однозначным, хотя аргументов «против» у меня так и не появилось.

– Ты здесь не затем, чтобы доносить на товарищей, – грустно улыбается Виктор Семенович, – В конце концов, Сопротивление – тоже часть Системы. Так же, как и банды, кстати говоря. Неужели не догадался?

Качаю головой. Догадался или нет – я просто не думал об этом!

– Невозможно построить равномерное сбалансированное общество, потому что в любой формации найдутся деграданты. Будут недовольные, отыщутся «борцы» – такие, как вы! – а есть еще и просто антисоциальные элементы. Такова уж природа человеческой цивилизации, никуда от нее не деться. Потому мы и позволяем существовать Кирку с его головорезами. Потому и не разгоняем пресловутое Сопротивление.

Ему невозможно не верить, да и смысл комитетчику врать? Наваливается грусть: ведь, получается, подпольная «борьба» Августа – всего лишь нелепая детская возня, о которой все давно известно, и которую терпят лишь из жалости. Печальное ощущение полнейшего бессилия и собственной никчемности.

– Да и то… Разве можно бороться с Системой, находясь внутри нее? Являясь, по сути, ее частью? Не самой лучшей, конечно, но все же – необходимой частью. Сопротивление, банды, прочие отбросы общества… Это же громоотвод! Механизм для сброса излишнего социального напряжения.