В краю несметного блаженства

Парень открыл рот и приготовился говорить, но старик Бор остановил его и взялся за обращение:

– Уважаемый наш Вех, извольте чуть-чуть отдохнуть от беседы и дать слово мне. Я хочу сделать заявление.

– Никаких проблем, господин Бор.

– Благодарю вас. Я обращаюсь к вам, постоянным жителям, которые связаны с этой землёй целыми поколениями, которых эта земля вскормила и поставила на ноги. Как вы можете видеть, иммиграция, вызванная, как было выяснено ещё полмесяца назад, государственным переворотом в соседней стране, распространяется и принимает характер систематический. Когда сюда посыпались первые люди, мы всё же не могли заявить о нашествии, но отныне нам следует называть это так, как оно и есть. Вех – далеко не первый наш гость, не десятый, не пятидесятый… Число иммигрантов вот-вот перевалит за сотню. Я понимаю, что не все они пойдут в наше поселение. Насколько мне известно, многие добираются до здешнего пограничного пункта, оттуда, минуя нас, в компании пограничников или без них идут покорять север и достигают северной границы, где их подбирают пограничники и жители тамошней страны. Но земля наша также наполняется людьми. Вот Вех. До него – Эми, до неё – Танор, до него – дуралей Кларенс и так далее. А на дворе – зима, ресурсы наши серьёзно ограничены… Поймите, я ни на что не намекаю, ничего не хочу добиться, никоим образом не хочу на вас повлиять, друзья. Это констатация фактов. И вы, Вех, на мои слова не обижайтесь. Я не требую вашего ухода, нет, особенно после экстремального путешествия, граничившего со смертью, и на качество нашей жизни вы один тоже не повлияете. Я говорю про сложившуюся проблему в общем, без переходов на личности. Так что будем делать, народ?

Зал, естественно, разделился на два мнения: перестать принимать к себе новых людей (такой позиции придерживались почти все молодые люди) или оставить всё как прежде, мол, уживёмся и с новыми обитателями (эту сторону заняли старики). Достичь компромисса при идеально равном соотношении сторон Бору было не под силу. Он заохал и, в то время как в зале шли бурные споры между двумя поколениями, тихо признался Веху:

– Не знаю, как поступить дальше. Вот бы нас кто-нибудь рассудил, вот бы произошло событие, от нас не зависящее, такое, чтобы и те и те успокоились, вздохнули и во всём обвинили судьбу-злодейку, но не друг друга! Я сам не хочу прогонять пришельцев, понимаю – тяжело им, не погостить ведь сюда приехали, а спрятаться от беды, укрыться от неё. Ты можешь идти, Вех. Эта распря между нами продлится до самой ночи, а после ночи перебросится и на день. Не тебе в ней участвовать. Отдыхай. Отправляйся к своей девушке, ей, пусть и спящей беспокойным сном, нужен ты.

– Ещё кое-что, господин Бор, – продлил беседу парень. – Отчего вы называете Кларенса дуралеем?

– Я утрирую, называя его так. Он помладше меня и очень умён. Но понимаешь, Вех, его философия… слишком запутанна и сложна. Мы, деревенские жители, не глупые, но привыкшие более к физическому труду, нежели к философскому, хотя и сами посочинять любим. Кларенс же, от столичной суеты или по собственной природе, любую информацию воспринимает как источник вдохновения для своих научных систем. Я общался с ним и чуть с ума не сошёл. Ему говоришь одно – он тебе в ответ бросает в десять раз больше, что-то разъясняет, вечно приводит какие-то доказательства, бубнит про ваш государственный переворот, теории заговора выстраивает. Мутный человек. Неужели тебя так зацепил тот факт, что я обозвал неизвестного тебе человека? Должно быть, ты очень добр, Вех. И ничего, что я с тобой перешёл на «ты»?

– Ничего, вы старше меня, я вам во внуки гожусь. А что насчёт дуралея – да, не люблю, знаете ли, когда кого-то обижают.

– Кларенс не обидится, хе-хе. На еженедельные собрания он не ходит, подселился к одинокой тётушке Мирле, наверняка ей докучает, несмотря на то что никаких жалоб на него от тётушки Мирлы я не слыхал.

– Где располагается её дом?

– Хочешь навестить Кларенса? – спросил в ответ Бор и рассмеялся: – Самоубийца! Выходишь из клуба, огибаешь его и по тропинке на север до последних домов, до границы поселения. С правой стороны будут три домика. Средний, бревенчатый жёлтый дом – и есть жилище Мирлы. Предупреждаю: она могла лечь спать, зимой всегда так рано ложится, а просыпается за пять часов до рассвета.

– Спасибо.

Господин Бор нарочито громко прохрипел на весь зал и, повысив голос, возгласил:

– Дамы и господа! Прошу на минутку оставить разногласия, уняться и затихнуть. Наш почтенный гость Вех объявил мне, что желает провести остаток вечера с Рокси и своим присутствием помочь ей поскорее пробудиться. Это благородная цель, которую я поддерживаю всем сердцем и посему освобождаю Веха от дальнейшего участия в нашем собрании. Вы согласны со мной?

Отвлёкшись от дискуссии, народ многоголосно ответил: «Да!» и взглядами проводил Веха. Фландер вытянул улыбку и подмигнул ему. Парень сошёл со сцены и, пропущенный толпой у выхода, вышел из зала. Одно стремление поглощало его разум – стремление встретиться с Кларенсом.

III.

На подходе к дому тётушки Мирлы Вех разглядел, что свет в нём горит только в одном боковом окошке, и поэтому не пошёл стучаться в дверь, а решил сначала заглянуть в освещённую комнату. Дом был со всех сторон, кроме передней, окружён и завален снегом. Пожертвовав сухостью своих сапог, Вех попал в сугроб и приблизился к окошку. Оно было пятнистым, покрытым снежно-ледяной плёнкой, из-за чего вся внутренность комнаты при смотрении в него становилась размытой и неразборчивой. Парень напрягся и высмотрел в этом большом мыльном пятне очертания Кларенса, конкретнее – его объёмной меховой бороды. Борода была наклонена над предметом, напоминавшим книгу, и скрупулёзно висела над страницами. Вех постучал по стеклу согнутыми пальцами. Борода дёрнулась, видимо от неожиданности, и прошло долгих полторы минуты, прежде чем она подошла к окну. Кларенс увидел Веха, Вех – Кларенса. Оба они были потрясены тем, что здесь и сейчас видят друг друга, однако, впрочем, бородатого мужичка потрясение коснулось в меньшей степени, ибо воспоминание о Вехе практически стёрлось из его памяти и осталась лишь незначительная информационная оболочка где-то в дебрях подсознания. И парень, и мужичок попробовали пообщаться через окно, но ни слова не поняли – слишком толстым было стекло. Бросив дурацкую затею с двусторонними переговорами, Кларенс показал жестами, что собирается пойти открыть Веху входную дверь, и удалился из комнаты. Вех проследовал вдоль дома в обратном направлении. Там уже было открыто. В дверном проёме стоял Кларенс, весь в шерстяной одежде и, поверх одежды, в длинном халате причудливой формы. Лицо его было скрыто в темноте.

– За мной, – коротко шепнул он. – Хозяйка спит. Не разбуди.

Когда Вех зашёл в дом, Кларенс подобрался к двери, пошуршал у замка ключом и повёл парня за собой. Дорога была простой – прямо по коридорчику, налево и в комнату, – но из-за кромешной тьмы создавалось ложное впечатление, что площадь дома не имеет границ, что нет ни стен, ни комнат, ни углов. Наконец оранжевый свет комнаты озарил двух старых знакомых. В ней, в этих шести квадратных метрах (по приблизительному вычислению Веха) имелась жёсткая кровать, которая на самом деле была не кроватью, а тремя соединёнными вместе тумбами со специально сломанными ножками и матрасом на них, древнее креслице, столик впереди него, хлипкий шкаф и просто баснословное количество нависших над головой деревянных резных полок с плотно укомплектованными пыльными книгами. Расхаживать по столь обделённой лишним пространством комнате было, мягко говоря, неудобно. Приходилось перескакивать с одного предмета мебели на другой, с кресла на кровать, с кровати к шкафу, от шкафа к двери и прочее. Освещался скромный интерьер несколькими свечами на столе и несколькими – на вершинах полок. Из-за свечей воздух был душноват, но в то же время и ароматен. Кларенс переместился на свою импровизированную кровать из тумб и пригласил парня занять место в кресле, заодно прибавив:

– На столе в кастрюле – ягодный компот. Тёплый. Мирла сварила, перед тем как отправилась на боковую. Добродушная женщина. Выпей. Стаканы – в шкафу.

Не успев опробовать кресло на предмет удобства, Вех нашёл стакан, наполнил его алым компотом и отпил. Сладкий с кислинкой вкус просочился в организм.

– Сказать, что я был удивлён, как только увидел тебя – ничего не сказать, – обратился к нему Кларенс. – Помню, виделись с тобой в кинотеатре четвёртого ноября, на той кинопремьере, которая перевернула всё, которая была причиной всему хаосу. Да, прошёл всего месяц, но кажется – пролетел целый год.

– Мне сообщили, что вы связались с некой военной структурой и с её помощью на поезде переехали сюда из столицы, – резко начал Вех. – Что это за структура? Вы причастны к фашистам? К «Наросту»?

– Ты совершенно не поменялся, – хихикнул мужичок. – Возмужал наружно, а внутри – всё тот же растерянный мальчик из кинозала с пугливыми глазками. Конечно же я с ними, с этими государственными преступниками! Приполз к ним на коленях, расплакался, они меня пожалели и приняли в свои ряды, всё так и было, клянусь тебе! Ха-ха! Но нет. – Вдруг он помрачнел и стал серьёзным. – Так не было. Я вошёл к ним в доверие, преследуя одну простую выгоду – уехать от них подальше. Этот путь до границы был самым коротким и удобным, и долго выбирать не пришлось. Уехал и позабыл о них, обо всём, что я им наплёл. А они позабыли обо мне. Лучше расскажи, Вех, как ты здесь оказался!

– Так же, как и вы, на поезде, но с одним условием – нелегально, в недрах вагона грузового состава. И после этого – сутки пешком. Я приехал не один, а с человеком, успевшим стать мне самым близким на данный момент, а то и на всю жизнь. С девушкой Рокси. Без неё я бы не решился покинуть город. Она была в опасности. Я тоже был, однако мной можно было и пренебречь, но никак не ей, и не это не мои выдумки, не моя слепая любовь. Всё намного масштабнее, трагичнее и тяжелее. Может быть, однажды вы от меня лично услышите эту историю целиком и многое поймёте. В эту минуту я не обладаю достаточными силами, чтобы рассказать её, тем более что у нас есть и другие, не менее важные темы для разговора, не так ли?

– Пожалуй, так оно и есть.

– Например, мы можем обсудить то, что вы наговорили мне тогда в кинозале. Я имел возможность поговорить с Барном Вигелем – нынешним главой Научно-исследовательского Центра Изучения Послесмертия, натуральным, неприкрытым фашистом, и он поделился со мной всей этой историей о государственном перевороте, выдал мне всю её подноготную от начала и до конца. Что вам известно о так называемом Втором Правительстве, Кларенс?

Кларенса осенило. Он будто бы что-то вспомнил, но тут же и утерял нить воспоминаний. Спустя полминуты он выдал следующее:

– Это из моего детства, из самого раннего детства. Ещё мои родители вели беседу о Втором Правительстве. Потом всё забылось, и отныне никто о нём не разговаривал. Я не помню…

– Тогда зачем вы кичились своими знаниями? Зачем высокомерничали? Зачем и сейчас продолжаете высокомерничать, называя меня растерянным мальчиком из кинозала, если сами ничего не понимаете!

– А ты что понимаешь, дружок? – завёлся Кларенс. – Ну-ка поделись со мной!

– Во-первых, теория социальных циклов была разработана Вторым Правительством и предназначалась не в качестве памятки, которой вы в тот день абсолютно неуместно обозвали эту теорию, а для порабощения населения и создания искусственных циклов продолжительностью в двадцать пять лет каждый. Теория – не бумажка, не абстракция, а конкретно сформулированный план действий по внедрению фашизма. Время фашизма настало. Если бы Второе Правительство имело возможность совершить государственный переворот раньше, оно бы несомненно сделало это, но для реализации теории социальных циклов нужны были годы подготовки, нужна была почва. Во-вторых, Второе Правительство есть ответвление от основного Правительства, возникшее по окончании Войны семьдесят лет назад. Наблюдая широкий послевоенный потенциал людских масс, тем не менее не реализованный на максимум, Второе Правительство решило, что было бы неплохо запустить перманентную гражданскую войну, разбитую по фазам «плохие времена», «умеренно-плохие времена», «умеренно-хорошие времена» и «хорошие времена» и так по кругу. Народ бы крутился, как белка в колесе, и работал сверх сил, в то время как Второе Правительство управляло бы народом и загребало к себе огромные богатства. Идеальная схема. В-третьих, цель у кинопремьеры была одна – не остановить теорию циклов, а наоборот – запустить её и сменить цикл с «умерено-плохого» на «плохой», ведь ещё до кинопремьеры Второе Правительство уже вовсю развлекалось над нами со своими экспериментами, просто их никто не замечал в жизненной возне. Четвёртое ноября – хорошенько запомните, Кларенс. Это дата начала «плохого» цикла, и, при условии, что Второе Правительство не будет устранено извне или изнутри, цикл этот, то есть фашизм, продлится двадцать пять лет. Вот и посчитайте, когда и вы, и я, и Рокси, когда все мы сумеем вернуться домой.

– Боже мой… Беру слова назад, слова назад, Вех, и преклоняюсь пред тобой! Ты всё понял. Ты всё понимаешь, а я не понял и не понимаю, и мои мысленные потуги яйца выеденного не стоят. Как ты только… смог разобраться в этой теме настолько глубоко и серьёзно? Так, как я не смог?

– Жизнь заставила – мощным пинком под зад. Захочешь выжить – и не такое провернёшь. Я хотел выжить. И спасти своих близких. Не спас. Кроме Рокси. – Вех после каждого короткого предложения выдерживал напряжённую паузу. – Отец мой, как выяснилось, давным-давно примкнул к фашистам, бросил семью, инсценировал самоубийство и уехал в штаб-квартиру Второго Правительства куда-то на край страны. Мать покончила с собой уже по-настоящему вследствие долгой разлуки с отцом. Доктора Брайана Хемельсона избили по приказу всё того же Барна Вигеля, раздели и бросили на морозе, он умер в больнице от ангины. Келли, знакомого, необоснованно уволили из Надзора и тем самым довели его до того, что он застрелился. В общем, плохо всё. И друзья мои оказались безмозглыми упырями.

– Постой, – побледнел Кларенс, – ты хочешь сказать, что доктора Брайана убили, а твой отец – небезызвестный Ролгад Молди, популяризатор послесмертия – оказался предателем? Я не верю, не верю! Это вопиющий кошмар. Искренне соболезную, Вех. А услышать такое про твою маму – больнее всего. Хоть я и не был знаком с ней, но, должно быть, она была порядочной и скромной женщиной. Ужасная смерть – смерть от несчастной любви.

– Соглашусь. Рокси, кстати, имела все шансы повторить участь мамы, если бы не моё вмешательство и не моя помощь. Но не будем об этом. Сменим тему. Вы хотя и расхвалили меня за мою сообразительность, но я до сих пор не понял ваших слов по поводу неких матричных кодировок в показанном на кинопремьере фильме ужасов. Не поясните ли, Кларенс, что скрывалось за этими умными словами? Или вы не вкладывали в понятие «матричные кодировки» особый смысл и банально пытались сумничать?

– Ещё как вкладывал. Сказать по правде, именно матричные кодировки были по полной программе объектом моего небольшого исследования. Невзирая на твоё негодование по поводу того, что я ничего не понимаю, я бы на твоём месте всё-таки так не выражался, ибо у меня есть о чём поведать. Итак, в фильме представлены пять персонажей: главный герой Марк, безымянный старик, владеющий виллой, безымянная девушка, а также два охранника – Дарвин и Эндрю. Каждый из них, кроме, должно быть, эпизодического персонажа Дарвина, имеет скрытый смысл и выполняет определённую матричную команду. В образе наркомана Марка олицетворён весь народ, слабый и порабощённый. Слабый и порабощённый народ в лице Марка вынужден вкалывать на хозяина – деспотичного и неуравновешенного богатого старика. Бедная девушка, попавшая в ловушку одновременно и народа, и хозяина – олицетворение Земли, олицетворение всех её ресурсов: природных, энергетических, в конце концов человеческих. То есть порабощённый народ как истощается сам, так и истощает окружающие его ресурсы в угоду хозяину, в то время как хозяин тратит данные ресурсы не на благо, а на удовлетворение своих низменных потребностей. Он бьёт девушку, издевается над ней, но вместе с тем любит её – не хочет, чтобы захваченные ресурсы однажды иссякли. Когда Марк – народ – отбирает награбленное у старика, заявляя права на заработанное собственным кропотливым трудом богатство, тот впадает в ярость. Хозяин, пичкавший до этого своего раба наркотическими таблетками (в таблетках заключён образ подачек, при помощи которых неугомонный властитель пытается как можно дольше удержать контроль над ситуацией и властью), понимает, что действие этих таблеток подошло к концу. Народ устал терпеть и унижаться. Марк начинает жестокую расправу над теми, кто его обижал. Сперва он убивает подоспевшего охранника Эндрю, тем самым оставляя старика беспомощным. Да, так оно и есть, потому что все хозяева без свиты, без охраны, без кухарок, нянек и уборщиц – ничтожные человекоподобные организмы, которые, по законам природы, обязаны исчезнуть с лица земли. После избиения старика и серии унижений над ним Марк приканчивает его, затем выбирается из подвала, вдобавок расправляется с Дарвином и остаётся один на один с полумёртвой девушкой – с полумёртвой матерью-землёй. И вроде бы финал картины должен быть счастливым: отомстивший за бесконечные обиды народ освобождает пленную планету, устанавливает мир во всём мире и уносится в закат, но нет: Марк – народ – порядком успел отупеть за время работы на хозяина, он не осознаёт ни своей свободы, ни своей ответственности перед всем живым на планете. Поняв, что он натворил, Марк бросается на пол, к остывшему трупу старика, безуспешно старается вернуть его к жизни, целует его и роняет над ним горькие слёзы. Народ, привыкший рабски сидеть на поводке у властелина, утрачивает самостоятельность, способность принимать коллективные решения без помощи кого-то сверху. Раб желает продолжать быть рабом. Воцаряется беспорядок. От злости и непонимания Марк добивает девушку, а под конец находит канистру с горючим, разливает его на первом этаже виллы, поджигает и, пока внутренности дома разгораются, уезжает на своём седане восвояси. Однако уезжать куда-либо слишком поздно, а потому бесполезно, так как убита Земля. С фантастической скоростью пожар перебрасывается на ещё не успевшую пожелтеть от осени траву, на деревья, и вскоре всё видимое пространство покрывается пеленой едкого дыма. Марк задыхается, зад автомобиля плавится, колёса утопают в жидком асфальте. Седан теряет управление, вылетает в кювет и врезается в дерево. Затем всё сгорает. Конец. Этот фильм – не то предупреждение, не то действительный будущий исход, который ожидает всех. Я затронул большинство матричных кодировок фильма, но не все. Например, автомобиль – этот старый седан Марка – является двусмысленным образом прошлого и настоящего. Как ты знаешь, у нас автомобили были запрещены и вышли из обихода, но в наши дни, в дни фашизма – планируется возобновить их производство. Да, Вех, ты не поверишь! За пару дней до того, как я собирался на поезд, я услышал разговоры военного начальства, обсуждавшего скорое внедрение машин. Конечно, они окончательно не восстановятся в своих былых масштабах и потому будут считаться привилегией партийной верхушки «Нароста», но всё же. Коммунистические идеалы позабыты. Уверен, что скоро начнётся гонка потребления, если она уже не началась: у кого быстрее машина, у кого больше квартира, у кого престижнее профессия, у кого больше сексуальных контактов с представителями противоположного пола и всё в этом духе. Я не жил при Втором Правительстве, о котором ты мне напомнил, но ещё жил при гонке потребления. Со временем она свернулась, но сейчас распускается клубком и своими нитями крепко обматывает социум, таким образом парализуя его.

Вех слушал речь с приоткрытым ртом, не пропуская мимо ушей ни единого слова. Теперь две половины одной большой работы – его половина о Втором Правительстве и половина Кларенса о кинопремьере – слились воедино, и два события, изначально соединённых друг с другом, но слабо, и не имевших логических мостиков, сложились в законченную многоуровневую картину.

– Да, Кларенс, и я забираю свои слова назад. Вы тоже потрудились на славу и разобрали фильм, поначалу представлявшийся мне сплошным бессмысленным жестоким месивом, вдоль и поперёк. В него определённо заложили чудовищные идеи! А мы разошлись в исследовании фашистского переворота, потому что вы исследовали внутреннюю часть этого явления, покамест я искал причины внешние. Вы добивались узнать, каким образом произошёл переворот (и добились этого, обнаружив в фильме матричные кодировки), а я стремился понять, кто за этим переворотом стоит, какая структура. Впрочем, думаю, мы оба справились с поставленными самим себе задачами, с чем я вас, собственно, спешу поздравить. Но…

– Но что?

– …Всего этого недостаточно. Как по мне, бороться надо. Теории с нас хватит. Я горю желанием спасти людей, погрязших в системе социальных циклов, в фашизме, словно в грязи. Вы скажете, что я преувеличиваю, что я максималист, и со всей вероятностью окажетесь правы, но разве это плохо в такой-то ситуации? Разве плохо – гореть героизмом?

– Ты и вправду выражаешь максималистские мысли. Я не считаю это чем-то плохим, ибо конкретно твой максимализм есть следствие двух факторов: юного возраста и прожигающего душу желания достичь правды. Редко когда встретишь подобное сочетание – юность вкупе с утопическими идеалами. Молодые люди по своему обыкновению склонны выражать какие угодно идеи, но только не идеи справедливости. Для них привлекательнее максимальная свобода (я бы назвал её вседозволенностью), максимальное безделье и наряду с этим, как ни парадоксально – максимальное материальное обеспечение. То есть хотят всего и сразу. А желание достичь объективной истины присуще уже пожилому возрасту и нередко доводит своих носителей до фанатизма, до религиозного исступления, до затворничества. Два перечисленных мной типа максимализма – юношеский и старческий – по отдельности вредны и мешают жить, но ты парадоксально объединил в себе эти типы, вследствие чего нашёл в каждом из них золотую середину. В том и дело, что твой максимализм уникален – это третий тип, героический максимализм, в котором сосредоточены и горячий возраст, и искренняя готовность следовать добру. Но и с героическим максимализмом следует быть внимательным, не поддаваться лишним эмоциям, порывам, не улетать в облака. Будь я тобой – я бы первым делом устаканился, прижился в новом месте, а уж потом, с течением времени, задумался, как дальше быть. Ну какая сейчас борьба с фашизмом, сынок, какая борьба с системой? Предположим, что ты вернулся на военном поезде в столицу, ещё и оставив здесь Рокси. Это уже плохо – бросить свою девушку в зимней пустыне среди незнакомых людей. Или ты возьмёшь её с собой? – но, боюсь, она мотаться туда-сюда не пожелает. Приехал в столицу, сошёл с поезда. Что дальше? Пойдёшь выискивать фашистских главарей, пристраиваться к их компании и потом тихо их вырезать? Надолго тебя не хватит. Предполагаю, что за такое в первые же дни ты будешь арестован и казнён. Даже если тебе удастся растормошить этот клоповник и при этом остаться незамеченным – то что с того? Все кадры взаимозаменяемы, в партии «Нарост» состоит десять миллионов жителей, тела убитых тобой фашистов сожгут и на их место поставят таких же новых сотрудников. Пойми, я не побуждаю тебя отречься от справедливости, но я смотрю правде в глаза и стремлюсь к тому, чтобы и ты смотрел туда же. Один ты ни за что не справишься. Советую тебе как минимум перезимовать в тишине и покое этого поселения, как максимум – начать тут новую жизнь, а к тому моменту, глядишь, и фашизм в стране искоренится.

– Сам собой?

– Не сам собой искоренится, а сам себя искоренит! Гляди, какие строки выдумал. Запишу-ка! – Кларенс приподнял край матраса и вытащил из-под него ту самую книгу, над которой до прихода Веха он корпел, сидя в кресле. Это была толстая записная книжка на магнитной застёжке. Кроме неё у Кларенса под рукой был остро заточенный карандашик, которым и были произведены некоторые записи на чистой странице. Закрыв книжку и защёлкнув на магнит, писатель вновь засунул её под матрас вместе с карандашиком. – Сюда я записываю всякую всячину. Мало ли пригодится.

– Хотите сказать, что вредоносная система однажды самоуничтожится?

– Определённо. И не однажды. Она будет самоуничтожаться с самого начала своего существования. Да, поживёт пару лет, да, успеет высосать кое-какие соки из людей, но так или иначе будет деградировать, ослабевать. Удивительно, правда? Я называю это высшим вмешательством. Ничто паразитическое не остаётся без внимания и не пропадает бесследно. Действие рождает противодействие. Зло противоестественно, а всё противоестественное…

– …поглощается мирозданием. Фландер мне передал. Вы с ним общались.

– Невероятно… Да, я общался с Фландером…

– Он приютил меня и Рокси. Я живу у него дома.