– Деньги мне не нужны.
Со слезами на глазах она упала перед племянником на колени.
– Пожалуйста! Не говори ничего! Я сделаю все, что ты хочешь!
Лицо Йона озарилось, и он прижал указательный палец к губам. В его разгоряченном взоре читалась такая непреклонная решимость, какой Ханна никогда у него не видела, и она тотчас пожалела, что пыталась воззвать к его состраданию. А он обошел ее и встал у нее за спиной. Резким движением он толкнул ее вперед, и она упала на четвереньки прямо в траву. Мальчик взял в руки подол ее платья и принялся медленно задирать его. Ханна возмущенно запротестовала и попыталась повернуться, но Йон ударил ее кулаком в поясницу, и она замерла от страха.
– Сейчас ты заткнешься, – холодно приказал он, – и я тоже буду молчать. Твое будущее, Ханна, сейчас здесь и зависит от тебя.
Когда он снова начал ее ласкать, она попыталась защищаться, рычала, плакала, размахивала руками, как бешеная кошка, и чтобы прекратить ее сопротивление, Йон так сильно ударил ее ногой в бок, что у нее перехватило дыхание. Испуганный, отчаянный взгляд девушки блуждал в темноте, словно она никак не могла поверить, что мир может быть так жесток. Ошеломленная, охваченная ужасом и болью, она больше не сопротивлялась.
Он толкнул ее глубже в заросли и задрал платье, на этот раз без всякой нежности. В его движениях не было ничего, кроме жажды обладания. И нечеловеческой холодности.
Ханна сдавленно вскрикнула, и Йон не мог не вспомнить слова, которые она так часто повторяла: Все, что тебя не убивает, делает тебя сильнее, поэтому заткнись! Ей было больно, и от этого член Йона распухал еще больше, он чувствовал нечто подобное тому, что испытывал, когда разрушал муравейники. Ощущение власти, полного контроля. Он властвовал над ней, и это нравилось ему больше всего. А когда он заметил, что она немного замазала его кровью, что его член обладал властью пронзать насквозь, взламывать, словно опустошающий меч, Йон взорвался во влажную серу «дьявольского зада» его тетки, как он назвал это отверстие. Все давление своего короткого существования он сбросил в единый миг несколькими толчками бедер, избыв все накопленное разочарование, ненависть и ярость. Вся грязь, что находилась в нем, всосалась в тот слив для дерьма, каким являлась киска Ханны.
В этот вечер Йон понял, для чего нужны женщины, а также узнал, что сперма является материей мерзости, воплощением отрицательных стремлений мужчин.
Когда он вышел из Ханны, он еще долго рассматривал ее гениталии. Хотя они были измазаны кровью, он находил их красивыми. Они напомнили ему цветок, только он никак не мог понять какой. Наконец он бросил ей трусики, которые сорвал с нее, и отошел в угол помочиться, пока она, все еще в состоянии шока, одевалась, сдавленно рыдая.
Йону казалось, что он весь трепещет. Это было прекрасно. Теперь он представлял собой одну гигантскую пору, открытую навстречу миру, он освободился, отмылся от всех своих грехов, от всех припадков гнева. Сердце его билось часто, однако мозг работал уже медленнее.
Они молча вернулись домой. Прижимая руки к животу, Ханна отправилась спать, а когда утром проснулась, то ощутила сильное жжение между ног и поняла, что это не был ночной кошмар. Она открыла дверь и увидела воткнутый в ручку свежесорванный цветок.
Яркий красный мак.
8
Хмурым октябрьским утром Ханна ускользнула вместе с чемоданом, оставив родным вместо записки пучок увядших маков. Она сумела уговорить Томаса увезти ее в Нью-Йорк, и свой день рождения Ингмару пришлось отмечать без любимой дочери. Через три недели она позвонила, чтобы успокоить отца и сказать ему, что она живет в Куинсе, и когда ветер дует с юга, разгоняя тучи над горизонтом, из ее окна виден кусочек океана. Океан – это настоящая вечность, запечатленная на картинах, сказала она с улыбкой в голосе. Ингмар слушал ее, не перебивая. Выслушал ее рассказ о любви к Томасу, еврею, за которого она намеревалась выйти замуж, о настоятельной необходимости уехать подальше от Карсон Миллса, о желании попасть в большой город, истинную цитадель цивилизации, чтобы реализовать себя. В заключение она сообщила, что не вернется. Закончив свою речь, она стала ждать ответа Ингмара, но тот, не сказав ни слова, аккуратно нажал на рычаг, а потом наклонился и оторвал провод телефонной трубки. Тогда старик в последний раз слышал свою младшую дочь, хотя в дальнейшем он подозревал, что Ракель время от времени получает от нее весточки.
Первые хлопья снега выпали в День поминовения усопших[3 - День поминовения усопших отмечается 2 ноября (прим. пер.).]. С присущим им изяществом они падали медленно, несмотря на свой объем, и, будучи первыми, тотчас оказались поглощенными землей, подготавливая почву, чтобы принять то, что вскоре обрушится с неба и за несколько дней накроет всю долину сероватым саваном.
Этим утром старый бакелитовый телефонный аппарат Джарвиса Джефферсона звонил долго, и его пронзительное дребезжание раздавалось по всему дому, пока Эмма, жена Джефферсона, укрывавшая розы джутовой тканью, не услышала его и не взяла трубку. Затем она отправилась искать Джарвиса и нашла его в подвале: он полировал кресло-качалку.
– Ты что, оглох? – крикнула жена. – Телефон звонит, не переставая.
– Но я же знал, Рози, что в конце концов ты подойдешь.
Только Джарвис называл ее вторым именем. Принимая во внимание ее страсть к цветам, он всегда полагал, что оно идет ей больше, чем Эмма. Рози звучало более благородно, более округло.
– Я укрывала розы, а ты заставил меня подняться и наследить на лестнице!
– Каждый год одно и то же, ты ждешь до последнего, чтобы начать укрывать свои чертовы кусты. Надеюсь, ты не станешь утверждать, что именно из-за меня ты за всю осень ни разу не смогла заняться ими?
– Я уже говорила тебе: если я укрою их слишком рано, они могут начать гнить от жары. Ладно, там тебя Дуг спрашивает, ты ему ответишь или нет?
На этот раз Джарвис выпрямился, отставив в сторону свое любимое кресло, и посмотрел на жену.
– Дуглас? А чего он хочет?
Дуглас был его главным и самым компетентным помощником, и, в отличие от Беннета, который был лишь ассистентом, Дуглас мог разрулить практически любую ситуацию. И если он звонил в выходной день, значит, проблема действительно серьезная.
– Он только сказал мне, что хочет говорить с тобой. Послать его подальше?
– Нет, нет, я сейчас возьму трубку, – ответил Джарвис, кладя шлифовальную шкурку на верстак.
Эмма смотрела, как ее муж с озабоченным видом двинулся к телефону, и, видя, как его шея при ходьбе отклоняется далеко вперед, пришла к выводу, что он решительно постарел с тех пор, как их старший сын уехал в Денвер, где намеревался открыть свой гараж. Джарвису уже стукнуло пятьдесят, его волосы, некогда черные, начали седеть, равно как и густые усы, а купероз[4 - Купероз – поражение мелких сосудов на лице, характеризующееся появлением мелкой сосудистой сеточки (прим. пер.).] на крыльях носа распространился до самых скул. Вот уже двадцать лет, как он являлся шерифом Карсон Миллса, и бесполезно уговаривать его остановиться и немного отдохнуть: он считал работу шерифа своего рода обязанностью, миссией, которую ему доверили. Он знал Карсон Миллс и его жителей с тех самых пор, как родился здесь, и приглядывать за их спокойствием было для него скорее неотвратимостью судьбы, нежели обычным человеческим выбором.
Стуча подошвами ковбойских сапог по деревянным ступеням, Джарвис поднялся по лестнице из погреба, и Эмма едва успела вылить недопитую бутылку «Лаки Лагер» в раковину и погасить свет, как, поднявшись вслед за мужем, увидела, что тот уже повесил трубку и натягивал твидовую куртку с потертыми локтями.
– Уходишь?
– Это дочь Мэки, – мрачно ответил он. – Рой говорит, что ее изнасиловали.
– О господи.
– Дуг уже на месте, я еду к нему. Девочка отказывается от осмотра врача.
– Они знают, кто это сделал?
– Она молчит.
– Подожди, тебе нельзя идти в одной лишь куртке, там же снег!
Эмма вытащила из шкафа под лестницей дубленку и протянула ее мужу, а затем исчезла на кухне. Оттуда она вернулась с изрядно помятой жестяной коробкой, куда успела закинуть бутылку пива и сэндвич, завернутый в пищевую пленку.
– Держи, ты наверняка пробудешь там до вечера, а так по крайней мере сможешь перекусить где-нибудь.
Джарвис сунул коробку под мышку. Он знал, что Рози положила туда сэндвич, который приготовила себе для похода на собрание любителей бриджа: с ломтиками индейки в меду, которую жена обожала и специально покупала в магазине Марвина за лютеранской церковью, и с добавлением солидных кусочков пикулей. В качестве благодарности он поцеловал жену, но мысли его были полностью поглощены тем, что ему довелось услышать, поэтому он без лишних слов схватил свою бежевую шляпу и сел за руль личного пикапа.
Ферма Мэки располагалась к западу от Карсон Миллса, втиснувшись между затянутым тиной прудом и цепочкой холмов, поросших пожелтевшей травой, где паслись овцы и бараны. Джарвис припарковался рядом с черно-белой машиной Дуга, напротив ветхого загона для скота. Сколько лет собственность Роя приходит в упадок, а он и в ус не дует? Здесь разваливалось все, вплоть до самого фермера, рыжеволосого, сгорбленного, казавшегося вдвое старше своих сорока лет и тощего как волк. Каркнула ворона, к ней присоединилась другая, затянув ту же мрачную песню. Обе сидели где-то среди ветвей высоких елей, обрамлявших ферму с запада, отчего она производила впечатление заросшего растительностью полуострова, рискнувшего оторваться от большого леса за землями Мэки.
Джарвис подавил вздох. День не сулил ничего хорошего, это чувствовалось уже в воздухе, несмотря на снежинки, медленно падавшие из небесных недр. Основные неприятности шерифа сводились к пьяным дракам по вечерам, нескольким ссорам между соседями и, время от времени, к кражам в центре города. Иногда случайный бродяга сеял раздор в городе, однако вооруженные люди Джарвиса быстро выпроваживали его за пределы округа, и раз в три или четыре года ватага наглых байкеров неожиданно делала остановку в Карсон Миллсе, впрочем, под неусыпным наблюдением шерифа. Но больше всего Джарвис не любил сталкиваться с нарушениями из сферы этики и морали. В таких случаях он всегда чувствовал себя не в своей тарелке и зачастую не знал, как разрешить проблему. Мужья, колотившие жен, супружеские измены, неожиданно ставшие достоянием гласности, мальчишки, сбежавшие от слишком тяжелой отцовской руки, и самое отвратительное – случаи сексуального насилия. И тут уж никак нельзя ошибиться, а на протяжении десятилетий такие происшествия не раз имели место. И каждый раз Джарвис повторял: всюду, где есть мужчины, будут и «отвратительные случаи сексуального насилия». Сексуальная агрессия у мужчин в крови. А некоторым парням она внезапно ударяла в голову, словно взболтанная газировка, и тогда происходил взрыв.
Повсюду на территории округа установилась зима, сомнений больше нет: утро уже наступило, а на улице все еще темно, поэтому за грязными окнами фермы поблескивал рыжеватый свет. Джарвис постучал в дверь и, войдя, обнаружил почти всю семью, сидящую на скамейках вокруг большого стола, в то время как Дуглас в своей служебной форме защитного цвета стоял в глубине комнаты, служившей и гостиной и кухней. Рой встал, приветствуя шерифа. Он, казалось, сгорбился еще больше, чем обычно, глаза покраснели от усталости и гнева, и Джарвис тотчас отметил, что от него пахло спиртным. Возможно, это контрабандный виски, который он покупал за бесценок у кого-нибудь из фермеров-северян, выращивавших кукурузу. Джарвис никогда не хотел совать нос в эти дела, а поскольку до скандала никогда не доходило, то они так и оставались делами взрослых, а шериф предпочитал держаться от них подальше. Мир в Карсон Миллсе зиждился на сплаве толерантности и твердости, и только шериф разбирался в этих сложных переплетениях.
Мэгги, жена Роя, сидела рядом с сыном, имя которого Джарвис забыл, и двумя дочерьми. Шериф уже не знал, сколько детей у Мэки, но был уверен, что отсутствовала старшая, рыжая девица, которую все в городе считали уродиной за ее слишком длинные ноги, пышную огненную шевелюру и подпрыгивающую походку.
– Спасибо, что приехали, Джеф, – произнес Рой, садясь рядом с женой.
Джарвис ненавидел, когда его так называли. Он с трудом скрывал раздражение, когда к нему обращались по имени, а уж превращать полное имя в уменьшительное казалось ему верхом неуважения. Но принимая во внимание обстоятельства, он предпочел промолчать.
Дуглас протянул ему жестяную кружку.
– Кофе, шеф?
Джарвис отрицательно покачал головой и подошел к столу. Все выглядели измученными от выпавшего на их долю испытания.
– Вы уверены, что все правильно рассказали Дугласу? – спросил шериф самым кротким тоном, на какой только был способен.