Японская пытка

Машина несколько раз сворачивала в лабиринте между корпусами. Порядок повсюду царил идеальный. Навстречу то и дело попадались сотрудники в белых халатах или же одетые в форму вольнонаемных японской армии. Мальчишка с интересом их рассматривал. А вот сами сотрудники передвигались так, словно проделывали свой путь в одиночестве, а все встречные являлись лишь безмолвными деревьями в лесу, которые следует обходить.

Машина замерла возле невысокого крыльца, рядом с ним находился покатый бетонный пандус, по которому были проложены неширокие рельсы для вагонеток.

– Приехали, выходи, – бесцветным голосом обратился генерал к своему малолетнему спутнику.

Оробевший мальчишка выбрался из машины. В воздухе почему-то сильно пахло тухлятиной, хотя было еще морозно. Часовой отрыл ключом высокую металлическую дверь, отодвинул засов. В глубь здания уходил ослепительно-белый, выложенный плиткой коридор.

Навстречу генералу уже спешил невысокий мужчина в белом халате.

– Ваше превосходительство… – начал он.

– Вот тебе и очередное «бревно», – сказал по-японски Сиро Иссии. – Так что заявки всех отделов мы удовлетворим. А заодно не придется платить жандармерии за поставку. Вот только почему я лично должен этим заниматься?

Чан кое-что из сказанного понял, во всяком случае, сообразил, что это именно его назвали очередным «бревном». Вот только почему? Разве люди – это бревна? У них есть имена, а у бревен имен не бывает. Наконец он решил, что чего-то недослышал, да и мало ли какие словечки могут иметься в обиходе у военных медиков. Называют же уличные торговцы покупателей «сусликами».

– Веди его в секционную, – распорядился генерал.

– Ваше превосходительство, – спохватился мальчишка, когда генерал повернулся, чтобы вернуться к машине. – А они знают, какой укол мне надо сделать? Вы же им не сказали.

Иссии на секунду растерялся, а затем улыбнулся:

– Молодец, напомнил, – он похлопал парнишку по плечу. – Делай, Чан, все, что тебе скажут, я потом приду.

Генерал склонился к уху коротышки в белом халате и что-то зашептал. Тот не отвечал, только кивал. Иссии исчез за железной дверью, скрежетнул замок.

Чан шел за коротышкой, тот даже не оборачивался, словно знал, что «бревно» покорно следует за ним. Он распахнул двустворчатую дверь. Если в коридоре было очень светло, то в просторном зале, облицованном белой кафельной плиткой, было просто ослепительно. На потолке сияли хирургические лампы. У стола неторопливо перебирали инструменты трое мужчин и одна женщина в марлевых повязках и белых халатах. Мальчишка покосился на металлические каталки, стоявшие у стены. Под простынями угадывались неподвижные человеческие тела.

– Не смотри на них, – спокойно посоветовал коротышка. – Их скоро увезут. Больница – это всегда смерть, – добавил он. – Раздевайся и иди в душ.

– Совсем раздеваться? – спросил мальчик, покосившись на женщину у операционного стола.

– Она тоже врач. Перед врачом можно, – напомнил коротышка и подвел Чана к двери душевой, из-за которой пахнуло теплым паром. – У нас тут, как в дорогой гостинице. Всегда есть в кране горячая вода, бери мыло, мочалку, полотенце на вешалке. Только поспеши.

Чан впервые оказался в душе с горячей водой. Он не сразу сумел отрегулировать воду до нужной температуры. Мыльная пена крутилась воронкой под ногами, исчезала в зарешеченном отверстии слива. Он бы плескался здесь долго, но помнил, что его попросили поторапливаться. Да и страшновато было. Добрый генерал ушел, а эти люди могут и забыть, что ему нужно сделать укол от страшной болезни. Как же потом тетушка и двоюродные сестрички будут справляться без него? Он наскоро вытерся чистым полотенцем, и еще влажный вышел в зал. Руками мальчишка все же стыдливо прикрывал низ живота… Мокрый, он тут же почувствовал прохладу.

– Посиди пока здесь, – бросил ему коротышка, указав в угол.

Чан послушно присел на корточки, то и дело ерошил коротко стриженные волосы, смотрел на то, как женщина в белом халате натягивает своим коллегам резиновые перчатки на поднятые руки. Ему было страшновато, но в то же время и неловко из-за того, что столько серьезных людей собралось здесь ради него, он оторвал их от работы, наверняка от важных дел. Но все же его, Чана, привел сюда генерал, и они как люди военные должны слушаться.

– Иди сюда, – позвал коротышка. – Руки опусти. Повернись. Так, все нормально, – оглядел он Чана. – Ложись, – указал на стол.

– А укол – не очень больно? – спросил мальчик.

– Ты его не почувствуешь, – пообещал коротышка. – Ты будешь спать, пока мы его сделаем.

Он налил на марлю какую-то жидкость из прозрачной бутылки с латинской надписью. В воздухе резко запахло «больницей».

Мальчик лег на спину, лампа под потолком слепила, он щурился. Марля легла ему на лицо, защипало глаза.

– Раз, два, три… – долетал до его слуха голос коротышки.

Вскоре звуки доносились уже словно через вату, а потом и вовсе исчезли. Мальчишка провалился в забытье.

– Можно начинать, – произнес коротышка и зашелестел бумагами. – Заявка от второго отдела на печень и почки, от четвертого – на тонкий кишечник…

В секционном зале ярко горел свет. Хирург блеснул над марлевой повязкой узкими глазами, взял скальпель и твердой, уверенной рукой сделал на груди спящего парнишки разрез в виде латинской буквы «Y». Черточки развилки доходили до ключиц, вертикальная черта упиралась в низ живота. Разрез был сделан мастерски, лезвие развалило только кожу. Так мог работать человек, практикующий каждый день по несколько часов. Края кожи разошлись, обнажив желтоватую жировую ткань. Грудь спящего мальчика равномерно поднималась в такт дыханию. Еще несколько выверенных движений скальпелем – и брюшная полость оказалась вскрытой. Перламутрово переливался кишечник, было видно, как сокращается желудок.

Хирург работал четко, он извлекал внутренние органы, а те, даже отделенные от тела, еще продолжали жить своей жизнью. Пузырилась кровь, вздрагивали оболочки. Все педантично раскладывалось в бачки. Коротышка подкладывал под них заявки отделов. Сотрудники, для нужд которых предназначались «человеческие препараты», нетерпеливо ожидали в сторонке, чтобы незамедлительно доставить свежие органы в лаборатории. Никто из них не содрогался, наблюдая страшную картину. Похищенный в городе китайский мальчишка был для них всего лишь одним из «бревен», предназначенных для бесчеловечных экспериментов, проводимых в «Отряде 731».

Опустошив брюшную полость, медик большими хирургическими ножницами разрезал грудину и развел реберные пластины в стороны. Сердце еще билось. Ассистент деловито отсасывал набегавшую кровь вакуумным насосом. Хирург перерезал аорты, подхватил в ладонь еще сокращающееся сердце, несколько секунд держал его перед собой, словно любовался своей мастерски выполненной работой, затем осторожно положил на поднос из нержавеющей стали. Сердце продолжало сокращаться, выдувая из пересеченных аорт кровавые пузыри. Поднос с легким поклоном подхватила молодая женщина в белом халате и прорезиненных бахилах, торопливо унесла его. Ассистентка вытерла салфеткой пот со лба хирурга. Тот благодарно кивнул и снова взял скальпель. Теперь он склонился над головой мальчишки, уверенно сделал два надреза от ушей к носу, подцепил края кожи пинцетами и стянул ее, как чулок, обнажив череп в капельках крови, выступившей словно пот. Острые зубья мелкой пилы захрустели, врезаясь в кость черепной коробки. Было сделано три пропила. Треугольную «крышку» хирург подцепил кончиком пинцета и сбросил прямо на пропитавшуюся кровью простыню. Он запустил пальцы в отверстие, пошевелил ими и резким отточенным движением вынул подрагивающий, как студень, мозг, опустил его в стеклянный цилиндр, наполненный формалином. Опустошенное тело мальчишки перебросили на каталку, сверху положили его раскладной фанерный прилавок и скомканную одежду.

Ассистентка стянула с рук хирурга резиновые перчатки. Он вышел в коридор и закурил. Санитары, работавшие в секционном зале, покатили каталки с трупом парнишки и еще с двумя, препарированными в течение дня, по гулкому облицованному белой плиткой коридору. Охрана открывала и закрывала стальные двери. Путь до крематория был проложен по подземному зданию так, чтобы не встречалось лишних людей. Вскоре медицинские каталки уже стояли возле ревущей огненной пасти топки. Трупы сжигали только по ночам, чтобы дым из трубы не наводил местных жителей на ненужные мысли. Ведь официально озвучивалось лишь то, что в огромном комплексе «Отряда 731» располагаются лаборатории по усовершенствованию и производству водяных фильтров для нужд армии.

У печей крематория стояли не вольнонаемные работники императорских вооруженных сил, а те, кому посчастливилось из разряда подопытных «бревен» превратиться в обслуживающий персонал. Разными путями попадали в категорию «бревен». Были среди них и настоящие преступники, осужденные на смертную казнь, военнопленные, лица, подозреваемые в шпионаже в пользу враждебных Японии стран, а попадались и случайные люди. Как сегодняшний похищенный в городе мальчишка – уличный торговец сигаретами. Просто понадобились свежие органы абсолютно здорового молодого организма, а на бюрократические процедуры получения подходящего «бревна» времени не оставалось. Вот и постарался генерал для своего ведомства лично.

Выпотрошенное тело уличного торговца вместе с двумя другими погрузили на чугунную платформу. Двое китайцев с раскрасневшимися от жара лицами неторопливо обыскали карманы одежды, раскрыли фанерный складной прилавок, забрали деньги и сигареты. После чего втолкнули платформу по роликам в жерло топки. Какое-то время в ревущем огне еще угадывались темными пятнами мертвые тела. Но через полчаса они пропали в плотной стене огня. А к рассвету то, что раньше было людьми, полными надежд, забот, любви и тревог, уже превратилось в горку пепла, которая уместилась в жестяном ведре.

Глава 2

Николай Васильевич Галицкий был из тех людей, про которых можно сказать, что с ним уже случилось все, что только может случиться с настоящим мужчиной, кроме смерти, естественно. В свои сорок с небольшим лет он, сын столбового дворянина, уроженец Тульской губернии, успел окончить ускоренные курсы Императорской военной хирургической академии. За время учебы влюбиться в красавицу-актрису, стреляться из-за нее на дуэли. Получить чин поручика медицинской службы, полгода повоевать на австрийском фронте. А потом, когда большевики, захватившие власть в стране, распустили армию, объявив странный лозунг – ни мира, ни войны, началась катастрофа. Поручик Галицкий не понимал, как такое можно было допустить. Немцев с австрийцами следовало лишь удерживать на позициях. Их дожали бы страны Антанты, заставили бы капитулировать. Россия тоже оказалась бы среди стран-победительниц, могла бы рассчитывать на контрибуции, территориальные прибавки. До победы оставались считаные месяцы. Но нет, большевики открыли фронт, а немецкие, австрийские войска пошли в наступление, не встречая никакого сопротивления. Они захватывали железнодорожные станции и города, просто приезжая туда на одной-двух грузовых машинах с пулеметами. Телеграфировали в штаб, что населенный пункт занят, и двигались дальше.

Единственными частями, которые оказали им сопротивление, были дивизии Чехословацкого корпуса, сформированного из пленных и перебежчиков – чехов со словаками. Эти люди понимали, что австрийцы не простят им того, что они перешли на сторону противника, взяли оружие в руки, чтобы сражаться за независимость своей Родины от империи Габсбургов. Чехословацкий корпус, к которому поручик был прикомандирован в качестве военного медика, отходил в глубь страны, где уже хозяйничали большевики. После октябрьского переворота официально корпус считался подразделением французских вооруженных сил, и существовало соглашение с большевиками об отправке его во Францию. Но как ты туда попадешь через занятые немцами и австрийцами территории? Советы сначала не противились тому, чтобы чехословаки добрались в эшелонах до Дальнего Востока, а оттуда уже морем на французских кораблях вернулись в Европу. Но потом Троцкий передумал, решил разоружить корпус. Чехословаки подняли мятеж, не желая сдавать оружие. Чтобы продолжить движение по железной дороге на восток, им приходилось захватывать города по пути следования. В освобожденных от большевиков городах Галицкий насмотрелся ужасов, оставшихся после правления «красных». Они не просто пытали своих идеологических противников, да и тех, кого таковыми считали. Это было «изуверство». Прапорщику приходилось видеть и обследовать трупы, кожу с которых сдирали, когда люди были еще живы. Выколотые глаза, вспоротые животы беременных, отрезанные груди кормящих матерей. Людей обливали кипятком, нагретым битумом, маслом, зарывали заживо…

В Екатеринбурге, Чите, Хабаровске бывшие военные, студенты устремились в Добровольческую белую армию под знамена адмирала Колчака. Но было уже поздно. Впереди поручика ждало отступление, предательство чехословацким командованием Колчака и выдача его «красным» за разрешение продолжить путь. Галицкий покидал то, что осталось от прежней России, с остатками каппелевцев в знаменитом Ледовом походе, когда небольшими группами они преодолевали замерзший Байкал. Бескрайний ледовый простор, снег, метель, сбивающий с ног ветер… То и дело натыкались на замерзшие трупы своих товарищей.

И все же Галицкий вырвался из этого ада, помогло то, что он – медик, знал тайны человеческого организма, знал, что происходит при переохлаждении, умел сохранять тепло, беречь силы.

Тихой пристанью для поручика медицинской службы стал китайский Харбин. Этот город являлся осколком уже исчезнувшей Российской империи. Дома европейской архитектуры, множество русских вывесок с «ерами» и «ятями». Рестораны, кафе, даже в кинотеатрах крутили фильмы с русскими титрами, на тумбах висели афиши популярных в прошлом певцов и артистов. Тут можно было выжить, зная и один лишь русский…

Галицкий справедливо решил, что испытаний и приключений на его жизнь выпало уже достаточно, пора и угомониться. Он любил свою Родину, но понимал, что она исчезла безвозвратно. То, что сейчас творилось на ее земле, он представлял хорошо. Прежняя Россия была для него чем-то вроде первой любви – вспомнить приятно, но вернуть уже невозможно. К тому же его профессия была востребована. Николай Васильевич стал практиковать как медик. В своей небольшой двухкомнатной квартире он принимал пациентов, делал несложные операции. Его клиентурой были в основном русские, другие европейцы. Дела пошли хорошо, вскоре он даже купил себе подержанный автомобиль «Форд». Врач, который может приехать к пациенту ночью на своей машине, внушает доверие. С этой же целью Галицкий быстро выучил английский язык, китайский. Немецкий и французский усвоил еще в молодости. Языки вообще давались ему легко. Ассистировал поручику в практике его боевой товарищ, с которым вместе они выбирались из России в Ледовом походе, – бывший корнет Иван Владимирович Дуров.

Бизнес Галицкого сильно подкосила японская оккупация Маньчжурии и создание марионеточной империи Маньчжоу-Го во главе с беспомощным последним императором Китая. После стычек Квантунской армии с советскими частями при Халхин-Голе многие европейцы покинули Харбин, поубавилось и русских. Те, кому позволяли деньги, перебрались в более тихие места. Не помогло даже то, что Галицкий освоил и японский язык. Китайцы с японцами предпочитали традиционную восточную медицину.

Денег никогда не бывает много, а тут их стало не хватать катастрофически. К тому же ассистент – бывший корнет Дуров пристрастился не только к выпивке, что было бы простительно для русского, но еще умудрялся сочетать это с неумеренным курением опия. Иногда он под новолуние на несколько дней, не предупредив, исчезал из квартиры, пропадал в районах, где приличному европейцу показываться не стоит. Возвращался грязный, пахнущий характерным дымом, опухший, без копейки денег, приходилось кормить его за свой счет. Ничего уже в нем не напоминало бравого корнета. Такого ассистента давно следовало выгнать на улицу, но Галицкого сдерживали воспоминания. Ледовый поход, сдруживший их, из памяти было не выбросить.

Странно, но начало войны в Европе и нападение Германии на СССР сделало жизнь в Харбине спокойнее, все понимали, что, пока идет война на Западе, здесь, в Маньчжурии, военных действий ожидать не стоит. Галицкий, которому казалось, что он уже стал забывать о России, теперь по вечерам часами просиживал у радиоприемника, слушал сводки с западных фронтов. Перебирал советские, английские и американские радиостанции. К началу сорок четвертого года он уже не сомневался, на чьей стороне будет победа.

* * *

В тот самый вечер, когда из города исчез паренек – уличный торговец сигаретами, поручик Галицкий, как обычно, сидел у радиоприемника. Мягким зеленым светом горела шкала настройки. Указатель застыл на слове «Москва». Пока еще звучала симфоническая музыка, но минут через пять в эфире должна была прозвучать сводка Совинформбюро.

Во входную дверь постучали.

«Неужели Дуров решил объявиться?» – недовольно подумал Галицкий.

Ассистент отсутствовал уже третий день, но обычно такие отлучки длились по пять-шесть суток – время, за которое бывший корнет успевал спустить все свои сбережения в опиумном притоне. Оставалась слабая надежда, что это срочный вызов к пациенту, а значит, и возможность заработать.

Галицкий открыл дверь. За порогом стояла соседка Маша – русская девушка, родившаяся уже тут, в Харбине. Ее отец, бывший каппелевский полковник, умер два года тому назад, а мать – певичка, когда дочери едва исполнилось пять лет, удрала в Японию с коммерсантом-проходимцем. На жизнь Маша зарабатывала тем, что делала дамские шляпки. Из-за спины девушки выглядывал нагловатый чумазый китайский мальчишка лет семи от роду.