Лавердо

– Не получился разговор. Я его сволочью назвала. Упреждающе. Он ответил только, что пожалел меня на комитете.

– Вот Пашка, фальшивая змея! Пожалел? Ха-ха. Как бы не так: приссал, когда я вступился. Он всегда был трус. Не сразу проявилось. Помнишь, как в Крыму я спрыгнул со скалы в море? А он подошел к обрыву и… только посмотрел вниз. Правдоруб и трус. Такая экзотическая смесь получается. За это судьба ему и отплатила, – Шура злорадно заржал.

– Ты вступился?! Вот, оказывается, кто мой спаситель!? Что ж ты сказал такое?

– Он испугался за свою шкуру. – Тронский понизил громкость голоса до минимума, оглядевшись по сторонам, приподнял для значительности брови.

– Что убавил звук? – Тамара тоже перешла на шепот, второй раз за пять минут. – Что вы все боитесь, наушники? Ни КГБ, ни партии давно не-ет.

– Не важно. Пашка сильно наложил под себя. Вика подтвердит.

Шура налил водки и выпил. Возникла пауза. Тамара еще раз прокрутила в голове ту сорокалетней давности сцену. Что могло испугать Знаменова? Он изначально хотел ее потопить – однозначно. И также однозначно, что кто-то ужалил его в ахиллесову пяту, пока ее, Тамару, попросили выйти. Ну, не Шура же – они были друзья. Не сам себя. Не проснувшееся человеколюбие. И что это за пята!? Мало-мальски вразумительной версии не нащупывалось.

– Так что ты сказал такое, Шура? Тогда. Что?!

– Давай о другом, – Шура пододвинулся ближе. – Расскажи про Лельку. Я думал, что стерлись воспоминания, а вот тебя увидел – и понял, что помню. Что знаешь?

– Нет, давай договорим про комсомол! Что ты сказал Паше на комитете?

– Не помню. Давай все-таки про Лелечку.

Шура лукавил. Он не «не помнил», а не понял, какой тумблер перещелкнул в Пашкиной цепи. Но после Шуриного выступления в прениях (а его аргумент явно не тянул на страстно-возмущенный «глас народа») машинка комсомольской репрессии вдруг поехала в обратную сторону. Павел сдулся – идеологический праведник превратился в запуганного хорька. Тогда это действительно удивило Шуру.

– А что не так пошло в его карьере? – Тамара не отпускала свою тему.

– Да, ничего сверхужасного: после того случая как будто тормоза включились. С комсомолом выше секретаря факультета не продвинулся, профсоюзная стезя тоже не дала свечу, на кафедру распределился, но карьера средненькая: кандидатская – да, докторскую зарубили, профессура не светила. Лет десять назад из института выгнали. Интриги! Бизнесом занялся, да для бизнеса энергией фонтанировать надо. А какие силы в нашем возрасте? Юзом всё шло. Хотя он крепкий организатор, но не в то время родился. Теперь пенсионэр, – Шура расправил плечи.

– А ты приятелю, небось, завидовал, когда он комсомольскую карьеру делал? И по голосу слышно – сейчас злорадствуешь!

– Да хрен с ним. Он развалил нашу с ним дружбу, да и общую на пятерых. Не я! Ты эти гипотезы брось!

– Какие гипотезы?

– Что якобы из-за меня компания схлопнулась.

– Да, ладно, не бери в голову. Но Пашка же ее и сколотил на первом курсе. А с семьей у него что?

– Семья рассыпалась. Жену его не знал. Где дети – не знаю.

– Вы были такие друзья.

– Я его двуличность не сразу раскусил. А разгадал – так мы и расстались. Да и с Викой… гримаса судьбы. Ну, ты понимаешь.

– Вика?! А кстати – где Вика? Чего она не пришла сегодня?

– Она не смогла. Занята.

– Как она? Как вы вместе? Дети?

– Как написано в умных книгах – опустевшее гнездо. Сын уехал работать за рубеж. Живем на паритете, каждый занят своим. Квартира большая – четверка. Мебель, итальянский кафель в обоих туалетах. То, се. У меня – «Мерседес», у нее – холодильник с двумя морозильными камерами. Вот у Пашки, кстати, только «Лада-Самара».

– Это в нашем возрасте очень актуально, – Тамара саркастически улыбнулась. – А расскажи – как ты Вику от Пашки отбил? Они выглядели такой ладной парой.

– Сама его бросила. Это еще на третьем курсе. Почему? Я не расспрашивал, – Шура явно тему отношений с Викой хотел замять.

Тамара удивилась – обычно сплетни про свою жену интересуют мужей. Но Шуре нужно что-то другое узнать, тоже хочет заполнить какую-то пустоту, которую не заполнишь деньгами. Если бы можно было купить – он бы, как и Павел, не подсел с разговором. Тем временем Шура опрокинул в рот еще водки.

– И я не знаю: мы и с ней тогда же перестали общаться, – Тамара затарабанила пальцами по столу. – Что-то Лелька говорила… не помню.

– И не рассказывай.

– Тебе, что, всё равно, почему она ушла от Пашки? Ты же с ней расписался не из гуманных чувств. По любви, наверное?

– Если бы Лель согласилась на мое предложение, не было бы никакой Вики, – Шура выпил еще стопку и выпрямил спину.

– А я подумал вот сейчас. А не ты ли причина развала нашей компании?

– Я-то при чем?

– Так ваш конфликт с Пашей. Не он же один виноват. Оба виноваты. Ты всегда воротила морду от комсомольских дел. В тебе что-то «против» светилось, такая цаца «сама в себе». Вот он тебя из комсомола и решил турнуть.

– И ты туда же! Чего вам всем в моем лице мерещилось? Я считала, что главное – учеба. Претензии к успеваемости были? Нет!

– Счастье – это не учеба. Счастье – это труд. Да и труд не на первом месте. Счастье – это любовь! Эх! – Тронский сходил в конец стола и принес еще бутылку, налил себе и Тамаре. – Давай помянем Лельку. Жалко! Что у нее случилось?

– Грустная новелла. Обнаружилась онкология. А потом она сама ускорила уход. Об ушедших не чокаются.

– Это я виноват. Тогда на целине захотел выпендриться. Малахольный был. Угнал коня у местных казахов, хотел покатать. А она свалилась, неумеха, повредила позвоночник. Потом это сказалось. Спустя годы, – Тронский согнулся, опустил голову.

– Не вини себя. Ты не малахольный, ты влюбленный был. Да и не в том дело. Мало ли от чего у человека рак. Да, потом она, возможно, не из-за болезни наглоталась таблеток…

– А отчего?

– Запуталась по жизни. Вечный искатель романтики. Полна надежд, а жизнь ей не подарила простого счастья. Ей бы крепкое мужское плечо, а ей хотелось блистать. А блистать она уже не могла, когда болезнь закрутилась. А чего она тебя бросила – это и для меня вопрос. Ты был самый эффектный парень на курсе.

– Так чего она отказала мне?! – взвыл Шура. – Два года ухаживал! Цветами ковры выстилал. Так любили друг друга! Ответь! Ты должна знать: ты – ее подруга ближайшая.

– Все-таки интересуешься сплетнями? – Тамара улыбнулась ехидно. – На самом деле, я не знаю. Мы все пришли наивными, а она – с опытом, испытавшей взлеты и разочарования. Противоречивая была.

– Это не ответ. Не хочешь сказать честно – не говори, – Шура достал платок из кармана, высморкался. – Вот мы с тобой тут сидим, пьем. Рак, говоришь? Болезнь непрощенных обид. Опять-таки если образ дамбы вспомнить. В одночасье прорвало, вода стремительно слилась, снеся в потоке бетон и справа, и слева. Мне часто по ночам кажется, что с Лелькой разбежались так же, аллюром три креста. Как две стороны той дамбы.

– А мне иначе видится ее образ: горный поток, бьется о камни, брызги летят – красота. Но она ждет, когда кто-то поставит плотину и остановит бурлящую воду. Нужен мужик крепкой воли. Так и не дождалась. Мечты чередуются с разочарованиями.

– Значит, я слабаком оказался. Неожиданно…

Тронского разобрал насморк, он достал платок, но никак не мог остановиться. Встал и поспешил в туалет. Тамаре показалось, что он хотел скрыть слезы. Вот, оказывается, как Лельку сильно любил! Пронес чувство через всю жизнь. И не подумаешь, что такие кумиры могут быть однолюбами. Жалко обоих. Но Лелька Шуру не любила.

Тамара обманула Тронского: она знала ответ на его вопрос. Последняя встреча в больнице с совсем ослабевшей подругой. Диагноз знали все, включая больную. Поговорили откровенно: повспоминали и веселое, и печальное. Лелька упомянула и Шуру.