Грусть-Лабинск

– Да, – говорит Ступин, – такая же история.

– Говорю же: апокалипсис, – говорит опытный слесарь. – Конец скоро придёт. А-по-ка-лип-сис. – И на каждом слоге пальцем по столу стучит.

– Бред какой-то, – говорит инженер. – Кинотеатр просто. Вчера какие-то катастрофы – цунами на речке, самолёт рухнул. Ступин вообще в какой-то боевик вчера попал. Этот – Семёнов – бродил вчера никакой, как будто мертвец ходячий. Как зомби какой-нибудь. Сегодня – всё чёрно-белое, как будто в старом кино. Да уж. Интересно, что завтра нам покажут.

В каморку вошёл Семёнов.

– Здоров, ребята, – говорит.

– Здоров, Семёнов, – говорит опытный слесарь. – Слушай, Семёнов, как у тебя со зрением? Жалоб нет?

Семёнов удивился.

– А что с ним должно быть? – говорит. – Ну, читаю в очках, а так – всё в порядке, всё на месте.

– А оно у тебя сегодня не чёрно-белое, случайно?

Семёнов смеётся.

– Да с чего оно чёрно-белым будет? Это ж сколько нужно выпить, чтобы оно цвет потеряло?

Ступин, инженер и слесарь переглянулись.

– А у нас оно с утра чёрно-белое почему-то, – говорит слесарь. – И не пил у нас никто.

– Что же – у всех троих? – удивился Семёнов.

– Ага.

– Это плохо, очень плохо, – говорит Семёнов, и головой покачал. – А что у вас случилось? Может, на производстве вчера труба вам на голову упала?

– Так что же – всем троим сразу, что ли? – смеётся опытный слесарь. – В ряд выстроились и ждали, пока она нам на голову свалится?

Семёнов говорит:

– А током нигде не било? Или, может, кислоты в цехе надышались? Или щёлочи?

Опытный слесарь прищурил один глаз, хитро так на Семёнова смотрит и говорит:

– Ну, если надышались чего-то, то, может, это за производственную травму сойдёт? Может, нам там компенсации какие-то полагаются, выплаты?

Семёнов рукой махнул.

– Да какие там компенсации, какие там выплаты. Сам же понимаешь. Так что со зрением будете делать? В больницу сходите. Это так оставлять нельзя.

– Ладно, сходим. Что тут ещё поделать?

– Ладно, – говорит Семёнов. – Я вообще зачем пришёл: там Аннушка опять молоко разлила. Сходите на производство, посмотрите, чего у них там на этот раз не работает.

Здесь следует сделать небольшое отступление, касающееся Аннушки, разлившей молоко. Аннушка – она же Анна Сергеевна – была на заводе главным технологом, женщиной крайне строгой (по крайней мере, на территории завода). Всё производство держала в кулаке. За любой недочёт могла отчитать любого сотрудника. Иногда даже директору производства от неё доставалось. На производстве Анну Сергеевну не любили. Не то чтобы кто-то ненавидел её всей душой. Нет. К ней питали обычную и даже вполне естественную нелюбовь к начальству. К особенно строгому начальству. Но никто не знал, какой была Анна Сергеевна на самом деле, вне рабочей обстановки. Может быть, несмотря на свою строгость и суровость главного технолога, вне завода она была натурой тонкой и лиричной? Кто знает?

За что ещё не любили Анну Сергеевну? Часто бывало так: придумает Анна Сергеевна какой-нибудь очередной рецепт, хочет его опробовать на деле – и весь завод стоит на ушах, все бегают, пыхтят, замысел её воплощают. Попробует она результат, и если не устраивает он её, то через два дня всё производство обратно перенастраивают, как было раньше. За такую чехарду тоже не любили её. Но что тут поделать? Производство не может вечно стоять на одном месте, оно периодически требует изменений.

Один раз Анна Сергеевна решила сделать сливочное масло. Хотела ввести его в ассортимент продукции. Подготовили цех, оборудование, специально молоко в отдельной цистерне привезли. Анна Сергеевна пришла на производство с директором подмышкой. Лично собралась наблюдать за процессом. Стали гнать молоко по различным установкам. Анна Сергеевна поднялась на второй этаж, стала ходить между труб, проверять. Открыла какой-то кран, чтобы убедиться, что молоко идёт. Но на тот момент молоко ещё гнали по первому этажу. Ну Анна Сергеевна и пошла обратно, а кран закрыть забыла. И полилось потом молоко на пол. Хорошо, мимо уборщица шла, заметила. Приходит к технологам и говорит:

– А у вас там молоко убежало, кажется. Или так нужно?

Кто-то потом сказал: «Аннушка уже масло разлила». Фразу сначала не оценили: не все на заводе были знакомы с творчеством Булгакова, а тем, кто был, в тот момент было совсем не до него. Те же, кто намёк понял, нашли аллюзию не совсем удачной, потому как масла как такового ещё не было, да и у Булгакова оно было подсолнечным, а не сливочным. Потом кто-то заменил «масло» на «молоко»: «Аннушка молоко разлила», – и с тех пор выражение прижилось на заводе. Оно стало означать как любые перебои в работе производства (к которым, надо сказать, сама Аннушка зачастую не имела никакого отношения), так и сигнал о том, что Анна Сергеевна придумала новый рецепт.

Ступин с опытным слесарем пошли на производство, починили всё, что там сломалось. Потом заглянули к электрикам, рассказали про чёрно-белое зрение. В ответ получили примерно то же, что и от главного инженера: труба на голову не падала? током не било? щёлочи не надышались? У самих же электриков всё хорошо – зрение самое обычное, цветное, ничего нового. Один электрик говорит:

– Может, вы в животных превращаетесь?

Опытный слесарь говорит:

– Да как тут не превратишься?

Вернулись в каморку. Ступин говорит инженеру:

– Вот ты сегодня про кино говорил. Может, нам кто-то знак подаёт, намекает? Мол, не валяйте дурака, в рабочее время не смотрите фильмы всякие.

– Так а что в этом такого? – говорит опытный слесарь. – У нас работа такая. Сидишь, ждёшь, когда что-нибудь сломается. Потом идёшь чинить. Починил – опять садишься и ждёшь. А когда всё исправно работает, то что нужно делать? Правильно – не мешать.

Инженер смеётся:

– Это Аннушка нам намекает. Порчу на нас навела.

Слесарь усмехнулся.

– Аннушка, конечно, та ещё ведьма. Ведьма в плане молочной продукции. Может она и молока наколдовать, и кефира, и всего прочего. Это у неё хорошо получается, ничего не скажешь. Но вот что касается всяких катастроф, взлома человеческого сознания, порчи зрения, – это, конечно, вряд ли по её части.

На следующий день Ступин проснулся под звуки рояля. «Этого ещё не хватало», – подумал Ступин. И тут же у него перед глазами всё потемнело, и появилась надпись «Этого ещё не хватало, – подумал Ступин», обрамлённая какими-то веточками. Ступин перепугался. «Это что ещё за хреновина?!» И снова всё потемнело, и Ступин увидел обрамлённую надпись «Это что ещё за хреновина?! – перепугался Ступин». И так было каждый раз, когда Ступин думал о чём-то или говорил вслух: неизменно всё темнело, и появлялась надпись, содержащая его мысль или фразу, часто дополненные пояснением вроде "– подумал Ступин», "– изумился Ступин», – в виде прямой речи, в общем. Ступин, естественно, от этого в основном изумлялся.

– Ну вот, пожалуйста, – сказал он себе, – дожился до галлюцинаций. Мало того, что зрение чёрно-белое, так теперь ещё и рояли какие-то со скрипками играют. Да ещё и вот это – надписи какие-то по любому поводу вижу!

Сказать-то он это сказал, только звука никакого из него не вышло. Ртом-то он пошевелил, но в результате лишь увидел очередную надпись.

– Да теперь ещё и немой! – закричал в ужасе Ступин, хотя и беззвучно.

Делать нечего. Пошёл на завод. Идёт, а идти по улице невозможно. Залает где-нибудь собака – у Ступина в глазах темнеет, и читает он перед глазами: «Гав-гав! – пролаяла где-то собака». Скажет что-нибудь прохожий – Ступин читает: «Прохожий что-то сказал, но Ступин не расслышал». Ступина и злоба, и ужас одновременно берут. Дошёл кое-как до завода. Заходит в каморку, а там сидят инженер со слесарем: глаза круглые, сами перепуганные, даже чай ещё не заварили.

Кое-как смогли объясниться друг с другом. Инженер со слесарем, как оказалось, пали жертвой тех же галлюцинаций, что и Ступин: тоже слышат рояли со скрипками; тоже онемели, звука не могут издать; тоже видят перед глазами надписи. Что хуже всего было для всех троих – так это надписи. Ну ведь просто невозможно разговаривать: один что-нибудь скажет, – у обоих темнеет в глазах, оба читают только что произнесённую фразу и ждут потом, когда она исчезнет. Она ведь вдобавок не исчезает сразу, а ещё висит какое-то время! Ну, это когда собеседников только двое, это ещё ладно, это полбеды. А когда их больше двух или кто-то болтает без умолку – это просто караул! Тогда и вовсе беспросветно в глазах темнеет; тогда только и делаешь, что надписи читаешь. Кое-как решили говорить строго по одному.

– Ну вот, – говорит инженер, – пожалуйста. Приплыли. Вот вам и немое кино.

– Видал я по молодости чертей несколько раз, не буду скрывать, – говорит опытный слесарь. – Но тогда хотя бы у чертей причина была: пил иногда как не в себя. А сейчас – что за хреновина? Не пью, а мерещится такое, что и на голову не натянешь.

– Это уже какой-то групповой психоз получается, – говорит Ступин. – Или групповой гипноз. Надеюсь, что последнее.