Открытая позиция. Роман с картинками

Через два года жизнь со Стивеном свелась к неясному ожиданию перемен. Воспоминания о России вспыхивали фейерверком, окружающий Лондон серел скучливо и однообразно. Во время одиночных прогулок Анна часто приходила на Трафальгарскую площадь, усаживалась на гранитную скамью и смотрела на голубей на невзрачных серых плитах. Она вспоминала родной город, кавалеров на подержанных иномарках, сумасшедшие вечеринки с отвратительным шампанским, от которого ее мутило, заляпанные шоколадом и красной икрой диваны в VIP-ложах. От дурного шампанского ее не раз тошнило, и она стояла, согнувшись, над унитазом в уборной ночного клуба, но даже несмотря на эту муть и жуткие спазмы в пищеводе, ей было весело. Ее жизнь была полна безразличия к самой себе, к своим поступкам, к завтрашнему дню. Это была какая-то сумасшедшая, захватывающая гонка с огненными искрами из-под колес.

В день получения британского паспорта она снова пришла на площадь и села на гранитную скамью. Вынула из сумки заветную книжечку с золотыми львами на обложке, пролистала жесткие страницы и задумалась. Достигнута ли ее цель? Проходивший мимо джентльмен в элегантном костюме выразительно посмотрел на ее голые колени. Она попыталась перехватить его взгляд, но он отвернулся и зашагал прочь. Вечером они со Стивеном напились, обмакивая в бокал угол книжечки с золотыми львами. А на следующий день после занятий в колледже она пришла в агентство «Мисафер». Там на нее внимательно посмотрели и предложили на выбор либо двухнедельное путешествие на Тайвань в компании пятидесятилетнего бизнесмена, либо пятидневную Вену с производителем холодильного оборудования. Точный гонорар не назвали, но намекнули на симпатичную сумму. Анна заполнила небольшую анкету, в основном антропометрические данные, и позволила себя сфотографировать выскочившему откуда-то сбоку юркому хлыщу с громадным объективом вместо правого глаза. Пообещала позвонить и сообщить о своем решении. Уходя, подумала, что даст себе на раздумья ровно один день. Но и через день, и через три ни на что не могла решиться. Какой-то густой туман окутал ее, и она плыла сквозь него, словно корабль без капитана. За последнее время в ней что-то изменилось. Раньше решения приходили сразу, падали, будто яблоки с ветки, стоило только подставить ладони. Теперь вместо прежней уверенности в голове роились трусливые сомнения, и откуда ни возьмись возникало пульсирующее, как красный сигнал семафора, слово «риск».

Злясь, нервничая, не узнавая саму себя, Анна металась по дому и гневно опрокидывала стулья на своем пути. В какой-то момент подумала, не отправиться ли ей в магазин за картами Таро? А может, поискать в газетных объявлениях предсказательницу судьбы? Но тут благоразумие вернулось к ней, и она, усмехнувшись, досадливо обругала себя «наивной слабачкой». На третий день позвонила в агентство и сказала, что выступить в роли эскорта не сможет. На том конце связи немного посокрушались и тут же предложили клиента для встреч в городе. Она согласилась.

Ее первого клиента звали Оливер, ему было пятьдесят четыре года. Его отличительными признаками были розовое лицо, табачно-мускусный запах и до смешного маленький в неэрегированном состоянии член. Оливер был специалистом по бракоразводным процессам. Он оказался вкрадчиво-тихим любителем персидских кошек и одержимо-яростным, балансирующим на грани истерики субъектом, когда дело касалось судебных заседаний и чужих постелей. Встречались они в номере отеля «Карма» на Грейт-Питер-стрит примерно раз в две недели. За четыре месяца Анна выудила из него приличную сумму, а в нагрузку еще и признание в любви до гроба. После третьей или четвертой встречи, обставленных по-спартански, – разделись, полюбились, оделись – Оливер начал приходить с букетами цветов, с коробками бельгийского шоколада, а также намекнул Анне, что, если она только пожелает, они перенесут встречи в дорогой отель. Анна оставила все как было. Букеты она «забывала» в гостиничном номере или в такси, шоколадом угощала одногруппниц из колледжа. После восьмого или девятого букета поняла, что несчастный юрист повержен. Оливер все больше и больше терял голову, а она все яснее осознавала, что рано или поздно вокруг имени двуличного правозащитника разразится скандал, и его карьере придет конец, а их имена попадут в прессу. Подобная популярность ей была ни к чему.

На юбилейном, десятом букете из лилий и тюльпанов Анна вонзила заранее отточенный нож в сердце немолодого «ромео». Слушая ее безжалостный приговор, Оливер стоял посреди номера с расстегнутой на брюках молнией и свисающими по бокам петлями подтяжек. Потом бухнулся на колени и вырвал клок седых волос у себя на груди. Анна пару минут слушала его мольбы, а затем шлепнула его по лысине и легкой походкой вышла из номера. Он был целиком в ее власти, и тут следовало поставить точку. В тот же день она пожаловалась Стивену, что на ее мобильный попадают по ошибке, и сменила номер. Она удалила из телефона записи с номерами Оливера, агентства и решила, что больше не ступит на эту тропинку. На следующий день самостоятельно написала эссе об организации парковых территорий в мегаполисах, погладила рубашки Стивена и приготовила ужин. Она решила, что нужно трудиться и стать лучшим в городе специалистом по муниципальному управлению. Пусть Лондон станет еще краше, и произойдет это не без ее участия. Окрыленная планами на новую жизнь, она отправилась на прогулку в Гринвич-Виллидж и купила там лампу с бумажным абажуром.

Вот она, эта лампа. Милая простецкая штуковина, за которую было отдано то ли двенадцать, то ли четырнадцать фунтов.

Стивен назвал лампу «никчемной безделухой» и отругал ее за покупку.

– Я заплатила за нее сущие пустяки, – сказала Анна.

Но он только сильнее нахмурился и ответил:

– Курочка по зернышку клюет.

Затем сел читать написанное Анной эссе. Исчеркал его вдоль и поперек. Выбросил половину, а оставшуюся часть переписал на свой лад. Анна смотрела, как он безжалостно кромсает ее сочинение, и чувствовала себя кем-то вроде Робинзона на необитаемом острове. И остров был так мал, что на нем поместились только стул и тумбочка, а из растительности – крохотная пальма с кроной из рифленой рисовой бумаги, та самая «никчемная безделуха». Анна держалась за ствол пальмы и нервно щелкала выключателем.

Вот так, в роли человека, который ведет невидимую всему свету борьбу с самим собой, она протянула еще два года: топталась на одиноком острове своих сомнений и наблюдала, как жизнь течет сама по себе, буднично гремя поездами метро, деловито стуча каблуками по Стрэнду, бесшумно хлопая дверьми заведений на Пикадилли.

Шапочка, которую предстояло надеть на присуждение степени бакалавра, Анне жутко понравилась. Она настояла, чтобы Стивен купил эту шапочку. Сколько можно брать напрокат знаковые, судьбоносные вещи? Свадебное платье тоже было взято напрокат, а это, между прочим, для девушки из России почти оскорбление… В тот раз она промолчала, но теперь хватит. Вместе с шапочкой пришлось покупать и мантию, ее потом использовали в качестве покрывала, когда ездили на пикник в Трент-Парк.

После окончания Анной колледжа Стивен расщедрился. Во время похода в памятный им обоим «Харродс» они купили Анне туфли, деловой костюм и кольцо с изумрудом. «Тебе нужно хорошо выглядеть на интервью», – объяснял Стивен, снова и снова протягивая продавцу кредитку. Вечером он, конечно, раскаялся. Сидя за столом в гостиной, смотрел на вынутые из разных карманов чеки и белел, как стенка. Анна сидела неподалеку на «робинзоньем острове».

С того момента промотался еще один год серой лондонской жизни. Итого шесть. Шесть лет с момента приземления в аэропорту Хитроу в компании азартного авантюриста и до сцены расставания с британским мужем в кафе сегодня утром.

Анна вспомнила одну важную деталь. Оливер. Сможет ли она его найти? Ведь если понадобится улаживать дела с разводом, то лучше него ей никто не поможет. Телефонный справочник отпадает, она даже не знает его фамилии. Остается агентство. Они помогут, ведь с ними теперь у нее полюбовные отношения.

Сделав глоток остывшего чая, она встала из-за стола. Прокатила по коридору чемодан на колесиках, открыла входную дверь и вышла на улицу. Справа что-то негромко бухнуло. Соседка стояла на прежнем месте, держа в руках горшок с полуувядшей геранью. Взглянув на Анну ничего не выражающим взглядом, старуха скривила рот и швырнула горшок в мусорный бак. В баке глухо звякнуло. «Прощай, молодость», – равнодушным тоном сказала старуха. Анна стащила по ступенькам громыхающий чемодан и зашагала к станции.

– Сегодня вторник, в «Пиг энд Вистл» караоке, – крикнула ей вслед старуха. – Я собираюсь исполнить песню «Любовь нельзя купить». Дурацкая группа эти «Битлз», но песня замечательная!

И сухо рассмеялась.

– Катитесь в ад, мисс Берч, – ускоряя шаг, бросила через плечо Анна.

По улице, пускаясь за ней вдогонку, прошелестел легкий ветерок.

4

Выйдя из полицейского участка, Гера остановился на каменных ступенях и подставил лицо солнечным лучам. В участке было сумрачно и прохладно. Одетый в темно-синюю форму инспектор глядел неприязненно, и Гера не мог понять, отчего его руки покрылись гусиной кожей – из-за этого хмурого взгляда или оттого, что на нем была только рубашка с коротким рукавом и хлопковые бриджи. Окно кабинета выходило во двор – ничего, кроме глухой кирпичной стены, за ним не было видно.

«Ментовские учреждения одинаковы по всему свету», – заключил Гера, стоя на нагретых солнцем ступенях. Ему вспомнилось отделение милиции в его родном городе, где он оказался несколько лет назад. Тогда на его глазах у прохожего сорвали с головы ондатровую шапку, и Гера выступал в роли свидетеля. Ему запомнились бесконечные гулкие коридоры, грязная обшарпанная дверь в кабинет следователя и сам следователь, нервный лейтенант без указательного пальца на правой руке.

И вопросы у ментов тоже везде одинаковые: имя, дата рождения, род занятий, адрес проживания, и т. д. и т. п. Даже когда дело доходит до описания происшествия, унылый тон разговора не меняется: с какой целью находились на месте события, знакомы ли с потерпевшим, сознаете ли ответственность за дачу ложных показаний? Вот бы одеть всех легавых в ярко-оранжевую форму, поставить в коридорах отделений автоматы с бесплатной газировкой, а задержанных усаживать в массажные кресла с игровыми консолями и теликом! Тогда бы сразу выяснилось, действительно ли задержанный испытывает угрызения совести, а у фараонов, глядишь, просветлели бы их хмурые лица. А то в кабинетах с видом на кирпичную стену сама жизнь начинает казаться сплошным преступлением. Да, еще задержанного хорошо бы расспросить, как он провел лето, кем мечтал стать в детстве, есть ли у него любимая пословица или поговорка. Разговор в кабинете следует начинать с партии в шашки или домино – на выбор гостя. Ну, а если кто-то решительно против того, чтобы ментовские учреждения имели жизнерадостный вид, тогда включите хотя бы симфоническую музыку и развесьте по стенам кабинетов репродукции мастеров античности и Возрождения. Вот тогда наконец узнаем, действительно ли человеку присуще чувство вины за содеянное или же его раскаяние не более чем результат воздействия на него мрачной обстановки.

Гера не испытывал ни малейшего сострадания к газетчику. Сам виноват. Нечего подставлять голову всему, что падает с неба. Сидел бы себе, не высовываясь, под полосатым навесом, и ухо осталось бы цело. После происшествия у Геры даже поднялось настроение. А что? Случилось нечто скандальное, неожиданное, чего и в помине не было в его крепко связанных с благополучной Барселоной мирных планах. Все началось три месяца назад, когда он решил заделаться дауншифтером. Ему захотелось разбить оковы, сбросить офисный гнет, ликвидировать иерархию, в рамках которой он существовал с первого дня своей трудовой жизни. Рабочая рутина стала попросту невыносимой. Стандартное в таких случаях средство, когда человек меняет место работы и на время отвлекает себя от привычного сценария, его не устраивало.

В мае ему исполнилось тридцать пять. Дата его всерьез озадачила. Большинство ровесников уже выглядели так, словно период поисков и житейских сомнений остался далеко позади. Некогда живые, стройные, бесшабашные знакомые теперь стремительно отращивали животы и разговоры вели сдержанным, подчеркнуто-серьезным тоном. Кто-то нашел себя во втором браке, кто-то выложился в карьерной гонке, наиболее меркантильные корпели над увеличением банковских счетов, и жизнь как таковая была для них ясна и не требовала проверки на подлинность. А Гера почему-то усомнился во всем, что предлагало ему будущее.

Он принял решение полностью расчистить горизонт, не оставить в поле зрения ни одного предмета, навязанного ему рутиной и чужой волей. Обстоятельства позволяли это сделать: он был холост, имел сбережения, знал английский и находился в хорошей физической форме. Он был готов ко всему: от отдыха в благоустроенной Европе до участия в экспедиции по джунглям Амазонки.

То, что ему следует покинуть Москву, не вызывало ни малейших сомнений. Столица с ее шумом была неподходящим местом для переоценки ценностей. Правда, совсем отрываться от цивилизации тоже не хотелось. Именно по этой причине Гера отбросил варианты поездки в Азию и Латинскую Америку.

С детства он любил Киев, но по ящику непрерывно передавали, что на Украине усиливаются антироссийские настроения. Вариант визита к братьям-славянам пришлось забраковать. Месяц назад он впервые побывал в Лондоне. Город ему понравился, но сильных эмоций он там не испытал.

Продолжительное время Герины мысли парили над Калифорнией: Сан-Диего, Лос-Анджелес, Сан-Франциско, но, натолкнувшись на высказывание Витгенштейна о границах языка и сознания, Гера подумал, что стоило бы отправиться не только в географическое, но и в лингвистическое путешествие.

Его манил французский язык: голос Джо Дассена, песни Милен Фармер, вечное и необъяснимое очарование Парижа. Гера направился было в книжный магазин за самоучителем французского, но вдруг услышал в автомобиле дуэт Брайана Адамса с неизвестным певцом, который пел по-испански. Геру поразила экспрессия, которая заключалась не столько в голосе или в манере исполнения, сколько в звучании самих слов, рокочущих, грубоватых. Английская партия колыхалась, как серая простыня, а испанская заставляла сердце учащенно биться. Гера вернулся домой, нашел в интернете плей-лист радиостанции и выяснил, что неизвестного певца звали Нэк. Он был итальянец, записывавший все свои альбомы на родном и испанском языках. Прозвучавшая в машине вещь называлась «Земля и небо», испанская версия.

Через десять дней после увольнения Гера, не поделившись ни с кем своими планами, никем не провожаемый, с полупустым портфелем прибыл в аэропорт Шереметьево, зарегистрировался на международный рейс и легкой походкой вошел в самолет. Новехонький «Аэробус 320» поднял его, и без того парившего над землей, на дополнительные десять тысяч метров. Через три с половиной часа самолет приземлился, а Гера так и остался на седьмом небе. Западная Европа, которая умеет быть одновременно и чинной старушкой, и сексуальной штучкой, приняла его с гостеприимным лозунгом «Bienvenido a Barcelona![5 - Добро пожаловать в Барселону (исп.)]». Держа в руке портфельчик, из которого состоял весь его багаж, Гера доехал до станции метро «Площадь Каталонии» и, выйдя на улицу, чуть не задохнулся от восторга.

Он шел наугад, не придерживаясь туристических маршрутов и не занимаясь поиском достопримечательностей. План города, взятый в белой будке с надписью «Oficina del Turismo[6 - Информация для туристов (исп.)]», открыл только поздним вечером, когда пора было ехать в гостиницу. В первый день не увидел ни храма Святого Семейства, ни Готического квартала, ни набережной с ее аккуратными рядами пальм. Два часа он просидел в неприметном кафе на Гран-Виа и целый час ходил по книжному магазину рядом с Каса Мила. Всюду с наслаждением, с восторженной дрожью слушал, как разговаривают между собой местные, не понимая при этом ни слова. На следующее утро поехал в школу испанского языка, где его приняли в группу для начинающих.

Уроки в школе занимали всю первую половину дня. В два часа Гера обедал и отправлялся гулять по городу. Он редко посещал музеи и выставки, его увлекала простая будничная жизнь. Сидеть на лавочке в парке Сьютаделья, разглядывать публику, в которой перемешаны родители с колясками и туристы со всего света, было намного интереснее, чем сквозь призму художественных творений пытаться увидеть минувшее с давно перемолотыми в прах героями. В один из дней Гера отправился в кино. Он взял билет на испанскую комедию и уселся в первом ряду с баночкой колы в руке. Когда начался фильм, Гера не смог разобрать ничего из того, что говорили актеры, но смеялся вместе со всем залом. Радость и счастье переполняли его.

Спустя месяц на курсах обновился состав студентов. Из прежних остался американец Чарльз, заброшенный в Барселону из Оклахомы с миссионерским заданием от какой-то религиозной организации. Уехала золотоволосая шведка Лола, попрощался с новыми друзьями рослый норвежец Фритьоф, отправился домой в Варшаву смешливый поляк Северин. На смену им прибыли две сестры-болтушки из Швейцарии, Мартина и Алина, монументальный немец Гюнтер и черноокая бразильянка Сильва.

Учиться в новом составе стало еще интереснее. Несмотря на то, что Чарльз частенько сбивался на спанглиш, а Сильва временами путала испанские слова с португальскими, в группе наконец-то зазвучала связная испанская речь. От куцых фраз перешли к диалогам, закрыли темы числительных, названий месяцев и дней недели, артиклей и местоимений. Основательно взялись за главную пружину испанского языка – глагол.

Русских, кроме Геры, на курсах не было. Это обстоятельство его очень радовало. Изучая город и осваиваясь в испанском, Гера не забывал про главную цель своей поездки, с достижением которой не все обстояло благополучно. Сорвав офисный ошейник и сменив переполненную глупостями отчизну на просчитанную, продуманную Европу, Гера ощутил радость полета, но полет этот со временем стал терять высоту. Нервотрепка исчезла, но вместо нее появилась пустота. В голове не возникало новых идей. Гера все чаще ощущал себя частью некой системы, которая складно функционирует вне зависимости от его присутствия. Снова и снова возвращаясь к вопросу, что для него главное и как он собирается осуществлять ту цель, которую еще только предстоит сформулировать, он утыкался мыслью в стену, а взглядом в пустоту. Единственный вопрос, который не волновал его, был вопрос денег. Сбережений хватило бы еще на полгода вольной жизни. За это время он надеялся хорошенько отдохнуть, проветрить голову и разделаться с беспокойством, преследовавшим его на родине.

Нервотрепка так прочно ассоциировалась у Геры с Россией, что он избегал любых встреч с соотечественниками. Заслышав родную речь в магазине или на рынке, уходил, не сделав покупок. Обнаружив, что в кафе зашли русские, внутренне сжимался и начинал уплетать обед с удвоенной скоростью. Затем исчезал, не оставив чаевых из досады, что заведение посещают «наши». Но чаще всего он был не в ладах с самим собой перед сном, когда воспоминания о пролетевшем дне свидетельствовали, что Гера ни на шаг не приблизился к ответу на главный вопрос: куда он направляется со свободой в голове и Барселоной под ногами? В чем заключается отличие между полной свободой и колоссальной растерянностью?

Парадоксальным образом получалось, что за приятно проведенным временем как раз и стоит та самая пустота. Через какое-то время из этой пустоты полезли вечные вопросы бытия, которые Гера всегда считал признаком тупика. На горизонте замаячило отчаяние. Тогда вместо того, чтобы сражаться с упрямыми «кто я», «зачем все» и «что есть истина», Гера редуцировал ползущую из пустоты нечисть и получил простое решение, с которым можно было сладить в реальной жизни. Загадок из разбитого магического кристалла насыпалось – целый мешок! Гера их тщательно перебрал, отсеял несущественную мелочь, выстроил причинно-следственные связи и установил, что вся мировоззренческая проблематика сводится к одному единственному фундаментальному вопросу: чем заниматься? На какое-то время ему стало легче дышать. Горизонт расчистился. Гера грыз испанский, намереваясь не останавливаться до тех пор, пока не одолеет без перевода «Сто лет одиночества» или «Улей».

Закончился август, жара спала. Гера побывал в Валенсии. Там ему понравился парк, расположенный в бывшем русле реки. Он проходил под старинными мостами и ощущал себя кораблем, который заходит в долгожданную гавань. В один из дней решил поднять железный занавес, опущенный после отъезда из России, и позвонил Андрею, бывшему коллеге.

– Ты где? – поинтересовался Андрей.

– В Барселоне.

– Давно?

– Уже третий месяц.

– Отдыхаешь?

– Отдыхаю.

– Красавчик. А у нас тут такое творится!

– Послушай, у меня к тебе будет одна просьба – о работе ни слова!

– Хорошо, как знаешь. Ты надолго в Испании?