9М. (Этюды о любви, страхе и прочем)

– Что именно?

– Когда ваши представления разгоняют?

– Нет, не очень. Хотя бывает. Думаю, зависит от содержания. В этот раз не повезло, что появились сознательные сограждане, чьи чувства, мы, видимо, задели. Слишком все чувствительные стали. Тебя задело, например, что я говорила?

– Ну я не могу отнести себя ни к одной конфессии. Возможно, грубовато, но мне показалось любопытным.

– Ну вот! Да! Такой задумка и была. – А. развела руки в стороны. – Просто забавная идея, которая мне как-то пришла с утра в воскресенье, я и собиралась поделиться ею с остальными.

– То есть это не было рассчитано на то, чтобы шокировать?

– Мы в центре огромного мегаполиса, тут куда не посмотри можно остаться шокированным и поседеть навсегда.

Я огляделся по сторонам, все представало донельзя обычным и благопристойным. Возможно, я уже привык, и меня не так просто было шокировать.

– То есть что ты говорила – это все не всерьез?

– Конечно, всерьез! Я что, клоун какой-то нести всякую чушь?

В тот момент я немного запутался, и уже не в первый раз. Ее слова сильно контрастировали с предыдущими высказываниями. Но я вспомнил ее же фразу про актрис и рассудил, что так оно, видимо, и должно быть.

– Так и для чего все это было устроено? Вы так зарабатываете?

– Ты смеешься? Конечно же, нет. Это так, на легкий ужин после. Но чтоб так как сегодня никогда не было. А ты, кстати, скинулся, раз, как говоришь, тебе понравилось выступление?

– Не успел. Все завершилось слишком неожиданно.

– Ну что же, тогда придется тебе угостить меня чем-нибудь. Во Вселенной есть только одно правило, которое для меня является святым: за развлечения надо платить.

Я согласился, и мы пошли от перекрестка вглубь квартала. А. была разгневана и не переставала возмущаться всю дорогу. Мне даже не нужно было разговаривать, просто периодически понимающе или осудительно кивать. Я в большей степени смотрел на ее раскрасневшиеся щеки и иногда уворачивался от бурной жестикуляции. Она прерывалась только на какую-нибудь отсылку к конкретному месту: «Нет, ну какого черта надо? Мы что устраиваем какую-то бесовщину? Младенцев сжигаем? Или обворовываем честных людей? Призываем к протестам? Почему всегда найдется тот, кому больше всех надо? Ладно, бабушка. Господь с ней, но не она ж далеко не первая. Всякие стремные тетки приходили орали, какие-то пузатые полицейские. Что-то объясняли нам про общественный порядок. Чем? Вот чем мы его нарушали? Мораль. Такое ощущение, что мы оргию устроили на улице. Бред. Мы были одетыми, не сквернословили, хотели привнести чего-то необычного. Может они думали, что мы выступаем за что-то? Нет, ну разве что за привнесение красок в это мир. Да и как выступаем? Так, скорее предлагаем деликатно. Нравится – смотри, не нравится – иди дальше, там будут кирпичные стены и серый асфальт, они-то уж точно никого не оскорбят… О, а тут мы полгода назад показывали Саломею. У меня было восхитительное платье. Такое длинное струящееся, с вплетением блестящих нитей, бисера. Было очень здорово, публика была в восторге. И никто не возмущался, хотя голова на подносе выглядела очень натурально. Мы все с ней потом фотографировались. Почему люди уверены, что каждый из них является апостолом истины? Какой-то святыни, до которой нельзя ни в коем случае дотрагиваться. А то что? Все! Придется искать другую истину? А это так трудозатратно. Вообще, размышлять очень напрягает. Я бы сама этим ни за чтобы не занималась. Но, блин, приходится. Надо же что-то придумывать. Хотя ну как надо? В общем то и не надо совсем, но ведь хочется… Понятие веры так испохаблено сейчас… А вот отсюда нас тоже погнали, когда мы читали вслух стихи. Видите ли, мы побирались. Какого хрена? Это такая же работа! Поважнее некоторых». Она неожиданно остановилась у вывески, и ухватила меня за рукав. «Вот пойдем сюда».

Мы зашли в уютное чистенькое заведение с ближневосточной кухней. Интерьер был обставлен без изыска, но выглядело хорошо, по-домашнему. А. долго рассматривала меню, сжимая губа, успела пробежаться по списку раз двадцать. В итоге, после долгих размышлений выбрала себе лепешки с хумусом и фалафель. Я же взял кошерный бургер. Еще добавили к заказу по пинте пива. Как только принесли напитки, А. сразу осушила половину бокала. («Искусство, знаешь ли, сильно изматывает.») и на некоторое время неожиданно замолчала, откинувшись на спинку стула с закрытыми глазами. Затем вернулась в исходное положение, отщипнула кусок хлеба, не дождавшись пока принесут блюда и с прищуром своих зеленоватых глаз спросила:

– Ну и ты что думаешь по всему этому поводу?

– По поводу самого выступления или его окончания?

– Про все.

Я откусил большой кусок от бургера, тем самым взяв время на раздумье. А. испытывающе на меня смотрела все это время, я же смотрел, пытаясь понять, какой ответ ее устроит.

– Мне понравилось.

– Ну это само собой. Всё?

– Я, к сожалению, пропустил начало. Но слова парня, восхвалявшего абсурд, показались мне довольно интересными. И следующий, который говорил про моменты, играл очень искренне. Ну и ты сама собой была неподражаема. Ну а то, что кому-то не понравились твои слова, думаю, к этому надо уже давно привыкнуть.

– Ну да, ну да, – А. задумчиво откинулась на стуле, рассматривая пивную пену на стенках бокала. – А раскрыть тайну?

– Давай.

– На самом деле мы всей группой неделю назад до этого написали на бумажках всякие темы, на которых можно построить выступление, потом случайно вытаскивали и нужно было подготовить выступление.

– Правда?

– Ага. Но видишь ты же увидел во всем этом искренность. Значит, все мы недурно справились.

– Да, я удивлен. И что, в следующий раз будет что-то другое?

– Пока нет, надо еще отточить, то, что есть. И довести до конца! Я все-таки хочу услышать аплодисменты! И в конце закончим песней!

– Правда?

– Нет, это тупо.

Мы выпили еще по пиву. А. окончательно расслабилась, растекшись по стулу. В конце уже принялась откровенно зевать. Я хотел узнать, откуда появилась ее авангардная труппа. Она ответила, что все они познакомились на конкурсе по изображению тающего мороженного – заняли последние шесть мест, что их крайне разозлило и они решили создать свой собственный театр. Со всеми предлагающимися атрибутами. Видимо, шутка на этот вопрос была у нее заготовлена заранее. Больше о выступлениях в тот вечер я ее не спрашивал.

Уставшую я проводил ее до остановки. Оценив время до приезда следующего автобуса, она обвила вокруг моей шеи, приподнялась на носочки и, насколько это возможно с закрывающимися от усталости глазами, пристально посмотрела на меня.

– А теперь убери прядь с моего лица, – шепотом произнесла А.

– Что?

– Я говорю, убери прядь с моего лица.

Я убрал. Она кротко улыбнулась, и приблизилась к моим губам. В этот момент проезжающий мимо автомобиль издал противный сигнал. Ее одернула назад.

– Черт, дубль испорчен. Еще раз, – со второй попытки ничего не помешало романтичному моменту на остановке под светом электрических фонарей.

– Прекрасно, – довольно подытожила П, взобралась на ступеньку подъехавшего автобуса и помахала мне на прощанье.

Я побрел в сторону дома с мыслью, что, наверное, действительно получился отличный кадр.

В третий раз мои попытки позвонить А. скидывала несколько раз. Я успел уже мысленно с ней распрощаться, как мне пришло от нее сообщение с названием заведения и временем. Пришло за полчаса до условленного начала. Я сорвался с места и рванул в назначенном направлении.

То было совсем крошечное заведение в модном на тот момент культурном квартале. Бывшую кондитерскую фабрику переделали в кластер: отреставрировали старые корпуса, причесали фасады и тротуары, сделали старые угрюмые коробочки приветливыми и жизнерадостными и отдали площади старых цехов под аренду. Там молодые люди могли развивать свои бизнес-идеи, работать в самых современных направлениях искусства и медиа, пить сложносочиненный кофе и всячески самовыражаться.

Прибыв на территорию вовремя, я еще минут двадцать блуждал среди бывших производственных зданий, отчаянно пытаясь отыскать нужную мне дверь. Местные ребята подсказать мне не могли, так как, по их словам, арендаторы и заведения сменяли друг друга с ужасающей быстротой. Никто своих соседей запоминать уже не старался, какой бы гениальной ни была новая бизнес идея, так как надежд, что кто-то сможет протянуть хотя бы месяц и не разориться, особенно то и не было. Наконец, среди бесконечного числа дизайнерских вывесок, представляющих самые разнообразные конторки: начиная от обычных маленьких магазинчиков сувениров или дорогих бутиков с авторской мебелью, заканчивая услугами по связям с потусторонним миром или переносу своего сознания в цифровую Вселенную, я по счастливой случайности наткнулся на нужную мне.

Без вывески. Возможно, не успели еще повесить. Никаких афиш мероприятий, само собой, также не было. За стеклянной дверью было лестница, ведущая на цокольный этаж. Помещение было совсем скромным, площадью метров тридцать, с интерьером, состоящим из отполированных бетонных поверхностей и педантично расставленной мебелью из цельных нарочито грубых кусков древесины на металлическом каркасе. Потолок был исчерчен пересекающиеся линиями искусственного света. Выглядело все очень стильно, хотя и довольно холодно для кафе.

Внутри уже было человек двадцать. Все выглядели под стать заведению: стильно и лаконично, в педантично отрепетированных позах в геометрически выверенной одежде и очках с тяжелой оправой. Со стороны это выглядело как формальное соревнование в надменной изысканности: как убедить всех остальных, что ты – самый умный в комнате только одним своим видом? Полагаю, главным критериями были степень бесформенности одежды и тяжеловесность очков. Я же, выбежав из дома, в чем было, в стареньких джинсах и, как мне казалось ровно до того момента, довольно симпатичном свитере, почувствовал себя лишним элементом. Но, с другой стороны, разве может быть понимание красоты полным, когда нет некого безобразного элемента для сравнения? Смело приняв на себя роль такого контрапункта, я аккуратно разместился на неудобном стуле. Ко мне неохотно подошел официант и молча протянул маленькую бумажку. Это оказалось меню: пять позиций из блюд плюс три из напитков. В сумме из восьми я знал, что из себя представляют от силы две, о еще двух догадывался. Я хотел тайком проверить в интернете, чем являются остальные, но телефонная связь отказывалась работать в этом бетонном бункере. Пришлось ограничиться лишь стопочкой фирменной настойки, хотя есть хотелось довольно сильно.

Будто дожидаясь ровно того момента, когда официант принесет мой скудный заказ, задумчивые фортепианные ноты вступления донеслись из колонок, спрятанных где-то в интерьере. Появившись из-за спрятанной двери в стене, к дальней стене босиком вышла А. в свободном темно-сером шелковом платье. Я приподнялся, сзади из-за плотной рассадки сцены практически не было видно. А. остановилась в центре в окружении пристальных взглядов. Специального освещения предусмотрено в помещении не было, она довольствовалась обычным верхним светом. А. подчиняясь тихой мелодии начала свой танец, исследуя отведенное ей и пространство. Хотя, пожалуй, танцем – это нельзя было назвать в полной мере. Скорее походило на физическое воплощение мощного чувства то ли тоскующей ярости, то ли яростной тоски. Мягким изображением минорной мелодии она двигалась, плавно и грациозно, словно фарфоровая балерина из музыкальной шкатулки. На записи вступил мужской голос, глубокий баритоном он зачитывал трагическое стихотворное произведение. Произведение становилось громче, накал усиливался. А. ловила все эти мельчайшие изменения, ее движения становились решительнее, она уже не плыла по воздуху – она разрезала его. К фортепианной мелодии добавилась ритм-секция. Ее распущенные рыжеватые волосы были как плывущее пламя, искра жизни, в этом выхолощенном строгом антураже. Она прижималась к стенам, отталкивалась от них, падала на колени, поднималась, запрокидывала голову, раскидывала руки, но тотчас собирала их вокруг своего тела. Как физическая иллюстрация мелодии она следовала за ней, каждой нота представляла собой нервный импульс, который распространялся по телу девушки и находил выход в движении. Ее коленки покраснели от множества падений на холодный бетонный пол, на лице заблестели капли пота. Все зрители внимательно ловили каждый ее жест, бессознательными движениями повторяя за ней. После апогея, когда музыка сошла на нет, она рухнула на пол, тяжела дыша. Стало тихо. Раздались аплодисменты. А. поднялась, поклонилась и скрылась за дверью в стене.

Следующим на сцену вышел парень из зрителей. Он взял микрофон и начал читать стихи, вероятно, собственного сочинения. Послушав первое, я вернулся на свое место за столиком и жестом обратился к официанту с просьбой повторения заказа. Он выполнил мою просьбу. Опустошив вторую, я погрузился в мысли о потрясающей пластике А. Парня у микрофона я совсем не слушал, люди в зале с перерывами аплодировали ему. Через пару дверь приоткрылась и А., на цыпочках прокравшись вдоль стены, оказалась возле меня и приветственно кивнула. На щеках был румянец, грудь еще усиленно вздымалась после такого энергичного выступления. Она сменила сценический наряд на черный свитер, очень сильно походивший на мой. Я кивнул ей в ответ. Я быстро расплатился на баре, и мы вышли на улицу.

– Я и подозревал, что актерское мастерство включает в себя еще и такую потрясающую пластику, – начал я разговор.