Учебник рисования. Том 2

– Наверное, думает, если она – дочь, то все позволено.

– Она и не дочь вовсе! Левкоевского ни на грош!

– Сдайте ребенка в приют.

– Как же, отправишь ее в приют! У нее родители есть!

– При живых родителях вымогать деньги у Тофика? Какой цинизм!

– Я безумно устала, Лаванда. Меня стало укачивать на яхте.

– Подумай о себе, Беллочка.

– Лавандочка, я отдыхаю только в своей галерее.

– Я понимаю, искусство спасает.

– Когда я встретилась с творчеством Гузкина, я словно сходила на массаж, словно прошла курс талассотерапии.

– Гриша – это подлинный авангард.

Роза Кранц смотрела на барышень, выпучив глаза. Два существа из иного, волшебного мира, в ароматах тропиков и сиянии алмазов, спускались по лестнице и говорили о современном искусстве. Неужели и они тоже любят современное искусство?

– Что глаза таращишь? – любезно обратилась к Розе Белла Левкоева. – Бриллианты в ушах считаешь? Твоего тут нет, не мечтай. Ишь, буркала выкатила! – И госпожа Левкоева поинтересовалась у охранника: – Кого в дом пускаете? Вокзал у нас, что ли? Видишь, ноги кривые – значит, девушка не из нашего дома. У здешних жильцов и на хорошие ножки бабки есть.

– К Кротову они на новоселье, – заволновался охранник. – К Кротову! И в списках есть! Роза Кранц, в журнале помечено.

– Ах, вы та самая Роза!

– Ах, значит, вы – Роза! – барышни расцвели улыбками.

– А мы вас ищем!

– Вас нам не хватает!

– Вы искусствовед, мы про вас все знаем!

– А нам в галерею эксперт нужен!

– А другое ваше имя – Толстожопая Пучеглазка, правда? Как остроумно, правда? И очень современно! – наивная Лаванда Балабос полагала, что в мире искусства у всех деятелей есть клички и прозвища. Некоторые мастера ходят в тельняшках и называют себя «синие носы», другие мажут краской забавные кляксы и откликаются на прозвище «мухоморы», а иные надевают красные колготки и носят кличку Толстожопая Пучеглазка. Употреблять эти клички – значит быть своим в мире прекрасного.

– Вас-то нам и не хватает для галерейного дела!

– Милая Толстожопая Пучеглазка, приходите ко мне работать! Я буду вам хорошо платить! – воскликнула Белла Левкоева.

– Славная, добрая Толстожопая Пучеглазка, давайте дружить, – кричала Лаванда Балабос и пританцовывала, и ее сапфировые серьги – дар Ефрема Балабоса – подпрыгивали, – не обижайтесь, что мы вам нагрубили, мы вас любим!

– Милая, милая Толстожопая Пучеглазка! Ну, улыбнитесь, пожалуйста!

– Хотите, мы тоже наденем красные колготки – и все станем толстожопыми пучеглазками?

У Розы Кранц перехватило дыхание, черты ее исказились. Кто спасет от кошмара? Кто остановит безобразную сцену? – вот что было написано на лице ее. Спасать Розу, однако, никто не собирался. Юные фурии совершали свой безумный танец вокруг нее, оскорбляя сразу все чувства культуролога – обоняние, слух, зрение и нравственное чувство, разумеется, также. Толстожопая Пучеглазка! Барышни выкрикивали это отвратительное прозвище так громко, что слова гудели под сводами дома, переходили с этажа на этаж.

И в тот момент, когда головокружение, раздражение и обида могли уже привести к тому, что Роза повалилась бы на мраморной лестнице без чувств, распахнулась дубовая дверь квартиры в бельэтаже, и Луговой барственным жестом пригласил Розу Кранц вглубь квартиры.

X

– Заходите, Розочка, посумерничайте со стариком. Вы одна или с подругами? – Иван Михайлович раскланялся с Беллой Левкоевой и Лавандой Балабос. – Три грации! Хорошо, что я стар для роли Париса и не должен делать выбор – растерялся бы! Проходите.

И Роза устремилась в спасительные апартаменты Однорукого Двурушника.

– Я тоже зван к реформатору на новоселье, да вот ленюсь. Пусть молодежь веселится. Усаживайтесь, – сказал Луговой. – Расскажите старику, куда страна катится.

– Под откос! – воскликнула Роза Кранц. Она находилась под впечатлением сцены на лестнице. – Если такие распущенные девицы получают от общества все блага, а подлинным интеллигентам приходится сносить их вульгарные выходки, то какой оценки заслуживает общество? Под откос страна катится, безусловно.

– Не драматизируйте, Розочка, – сказал Луговой. – Отнеситесь к этой сцене, как и следует интеллектуалу, философски. Что с них требовать? Рассудите: у каждого класса свои недостатки. Раньше в квартире Левкоевых проживал пролетарий Спиридонов – он матерился, ходил по лестницам пьяный, засыпал в лифте, песни орал. Он бы вам тоже не понравился. В России приходится выбирать между двумя формами хамства – пролетарской и купеческой. Выбор, как видите, невелик.

– А вы, – спросила Роза Кранц, – какое хамство предпочитаете?

– То, которое становится нормой отношений. Поскольку я представляю чиновничество, мне нравится порядок, а хамство, как и любое отклонение от нормы, я не поощряю. Однако смотрю на вещи объективно: перемены в обществе провоцируют падение нравов. Откройте газеты: журналисты хамят читателям. В музей сходите: художники хамят зрителям. Иной раз подумаешь: это нестерпимо. По рукам надо дать этому журналисту! Запретить это искусство! Но раз все терпят хамство – значит, оно стало нормой.

– Терпят, – сказала Роза Кранц, – потому что не обучены культуре отношений. Вы как начальник должны хорошие манеры новому классу преподавать.

– Институт красной профессуры? Был такой учрежден после Октябрьской революции – для слесарей. Хотите знать мнение старика? Война и тюрьма – вот что учит в России. А в мирное время хорошей замены этому нет. Не поможет мое вмешательство этим дамам. Их школа – салон красоты, журнал мод, картинная галерея. Кто создает всю эту продукцию – разве я? Их воспитали вы, Розочка, и ваши друзья. Другой школы не было.

– Не перекладывайте на меня ответственность за этих девиц, – сказала Роза, – я и вижу-то их в первый раз.

– Помилуйте, я лишь уговариваю вас не принимать хамство нового класса близко к сердцу. Их жизнь научит, не беспокойтесь.

– Похоже, – горько сказала Роза Кранц, – теперь именно такие, как они, устраивают жизнь по своим законам. Не жизнь их научит, а наоборот: они научат жизнь.

– Не так мрачно, – сказал Луговой. – Терпите их, милая Розочка, терпите, как Маяковский и Блок терпели комиссаров с маузерами. Отыщите в них привлекательные стороны. В белом венчике из роз – шаг чеканит Балабос. Оттого что жены бизнесменов вульгарны, прикажете капитализм отменить? А свобода самовыражения как же? С идеалами частной собственности что делать станем?

– Новая стагнация, – сказала Роза Кранц. – Складывается впечатление, что драйв прошлых лет уже не вернуть.

– Чего, простите, не вернуть? – полюбопытствовал Луговой.

– Драйв не вернуть, – пояснила Роза, – Это такой международный термин, обозначающий напор и стремление. Исчез драйв.

– А, вот оно что, – сказал Луговой, – стремления, поездки, путешествия. С этим как раз все в порядке. Туристический бизнес, например, цветет. Драйв на Багамы непрерывный. Хотя, понимаю, под словом «драйв» имеется в виду интеллектуальный напор. Считаете, в тупик зашли? Но ведь бойко двигались, Розочка!

– Буксуем, – сказала Роза Кранц. – Буксуем! Сужу по конференциям. Пять лет назад – мы были в мейнстриме. Пока держимся, но сдаем позиции.

– А куда шли, Розочка? Куда стремились?

– В сторону цивилизации, – сказала Роза и подумала: неужели придется опять цитировать книги Кузина? Говорено не раз, сколько повторять можно. Дразнит он меня, что ли?

– Значит, замедлилось движение?