– Дзыряйте, кого я вам нашел, – сказал Солидол.
Он обращался к двоим парням, оседлавшим скамейку возле синего надгробия.
Андрей узнал их. Жилистого брюнета звали Женис Умбетов. Это его строгая мама работала в школьной библиотеке и сочиняла рифмованные правила для юных читателей. «Книгу не марай, не мни, книгу вовремя верни». В прошлом году она посоветовала Андрею прочитать Бориса Заходера, и мальчика привели в восторг и стихи, и иллюстрации. Сын чинной и педантичной библиотекарши вырос замкнутым неразговорчивым парнем. Может быть, мама вовремя не дала ему «Волчка» и «Мохнатую азбуку»?
Вторым был лопоухий толстяк с рыжими усиками над губой. Журавель, тоже Вова. Оба учились в девятом классе.
– Привет, – пробормотал Андрей, чувствуя, как негативно сказываются на функционировании его гипофиза мрачные и придирчивые взгляды старшаков.
Особенно тревожил Женис, обмотавший шею грязной траурной лентой. Серебряные буквы на ленте гласили: «От скорбящих сестер». Женис харкнул и метнул перочинный ножик: лезвие воткнулось в могильную насыпь. Бесцеремонно по отношению к покоящейся в земле старушке.
– Гладиаторы, – сказал Журавель.
– Мы спешим вообще-то, – произнес Андрей, и фраза ужасно развеселила троицу.
– Мы списим восе-та, – перекривлял Солидол. – Ты не голубой случайно? Сосешь у телочки своей, а?
Андрей промолчал.
– А ты че пялишься, баран? – полюбопытствовал Солидол. И резко гавкнул, отчего Хитров едва не завалился на холмик.
– Короче, – остановил Солидол хохот Журавля. – Поясняю на пальцах. Ты, длинный, теперь гладиатор. Будешь с ним драться, – он кивнул на Журавля.
Толстяк ухмыльнулся.
Андрей проклял свои ноги, притащившие его этим утром в поликлинику. Разговоры о морге и поминках не привели ни к чему хорошему. Накаркал Хитров. Исчезла нужда глотать слюну. Язык и десны казались кусками наждачной бумаги.
– Драться? – переспросил Андрей.
– «Рэмбо» видел? Так вот, до первой крови. Увижу кровь, отпущу. Побежите сосать друг другу. В позе шестьдесят девять, или как там у вас, у петушни.
– Да он же его больше в три раза, – воскликнул Хитров. – Это нечестно!
– Слыхал, Журавель, тебя жиртрестом назвали.
– За хахаля своего мазу потянул, – хмыкнул Журавель.
– Тебя мы бить не будем, – утешил Солидол Хитрова, – мы девочек не бьем. Но ты права, – добавил он задумчиво, – нечестно. Женис!
– Я!
– Женис, не зассышь жиртреста подменить?
Умбетов притворно затрясся. Концы траурной ленты танцевали на его поджаром животе. Футболку Умбетов снял.
Солидол пихнул одеревеневшего от ужаса Андрея к могиле.
«Боже, помоги мне!» – взмолился мальчик.
– Нет, – сказал Солидол, осененный идеей, – и с Женисом нечестно, он же спортсмен. Эй, телочка!
Побледневший Хитров уставился в землю. Ходили ходуном желваки.
– Ты, телочка, больше не телочка. Ты гладиатор номер два. История такая: твой хахаль дал пососать хер приезжему пидору, и ты приревновал. Деретесь до первой крови. На-а-а ринг!
Андрей не понял, как очутился лицом к лицу с другом.
– На кого ставишь? – донесся издалека голос Солидола.
– На длинного, – ответил Журавель, – щас он второго быро уделает.
– Я не буду! – замотал головой Андрей.
– А не будешь, мы вас обоих втроем отмудохаем. И одной каплей не обойдется, врубился?
Андрей поймал взгляд товарища.
«Нет, нет, нет», – беззвучно шептал Хитров.
Андрей сжал кулаки. Зачем-то стиснул их, словно правда собирался бить лучшего друга.
– Нет, – проговорил Хитров.
– О, а че тут у вас происходит?
Все повернулись одновременно. Андрей вспомнил иллюстрацию из бабушкиной Библии: Иисус, спускающийся по лестнице с облаков.
– Междусобойчик, – сказал Солидол.
Брат Ники Ковач оперся о надгробие. Синие глаза пристально изучали парней.
– Смахивает на драку. Вы че не поделили, пацаны?
Вопрос адресовался Андрею, и мальчик ответил, с усилием ворочая языком:
– Они нас драться заставляют.
– Ага, – сказал Саша Ковач. – И как? Кто первый упадет?
– До первой крови, – сказал Солидол. – Я им предлагал с Журавлем драться.
Андрею показалось, что Солидол оправдывается. Вова стушевался, он смотрел на Ковача заискивающе, хотя Ковач был младше его на год.
– Ты кровь увидеть хочешь?
Солидол пожал плечами.
– А ты?