Башкин идет в прихожую. Варвара пишет что-то в записной книжке. Башкин возвращается с Мокроусовым; это – человек круглолицый, брови удивленно подняты, на лице – улыбочка, но кажется, что хочет крепко выругаться. В полицейской форме, на боку – револьвер, шаркает ножкой.
Мокроусов. Честь имею представиться. Глубоко благодарен за честь служить.
Варвара. Очень рада. Вы даже в форме, а я слышала, что полицию разоружают.
Мокроусов. Совершенно верно, в естественном виде нам по улице ходить опасно, так что я – в штатском пальто, хотя при оружии. Но сейчас, по случаю возбуждения неосновательных надежд, чернь несколько приутихла, и потому… без шашки.
Варвара. Когда вы думаете начать службу у нас?
Мокроусов. Мысленно – я уже давно покорный ваш слуга. В лес готов отправиться хоть завтра, я одинок и…
Варвара. Вы думаете, надолго это – этот бунт?
Мокроусов. Полагаю – на все лето.
Варвара. Только на лето?
Мокроусов. Потом наступят дожди, морозы, и шляться по улицам будет неудобно.
Варвара (усмехаясь). Едва ли революция зависит от погоды.
Мокроусов. Помилуйте! А как же! Зима – охлаждает.
Варвара (усмехаясь). Вы – оптимист.
Мокроусов. Полиция – вообще оптимисты.
Варвара. Вот как!
Мокроусов. Именно-с. Это от сознания силы-с.
Варвара. Вы служили в армии?
Мокроусов. Так точно. В бузулукском резервном батальоне, имею чин подпоручика.
Варвара (подавая руку). Ну, желаю вам всего хорошего.
Мокроусов (целуя руку). Сердечно тронут. (Ушел, пятясь задом, притопывая.)
Варвара (Башкину). Кажется, он – дурак?
Башкин. Это – не грех. Умники-то – вон они как… Им дай волю, так они землю наизнанку вывернут… Как – вроде – карман.
Павлин (Башкину, Елизавете). Духовенству обязательно нужно дать право свободной проповеди, иначе – ничего не получится!
Глафира, Шура выводят под руки Булычева. Все замолчали, смотрят на него; он хмурится.
Булычов. Ну? Что молчите? Бормотали, бормотали…
Павлин. Поражены внезапностью…
Булычов. Что?
Павлин. Зрелище человека ведомого…
Булычов. Ведомого! Ноги у человека отнимаются, вот его и ведут! Ведомого… Мокей – Яшутку освободили?
Башкин. Да. Всех арестантов освободили.
Звонцов. Политических.
Булычов. Якову Лаптеву свобода, а царя – под арест! Вот как, отец Павлин! Что скажешь, а?
Павлин. Неискушен в делах этих… но – по малому разумению моему – сначала осведомился бы, что именно намерены говорить и делать эти лица…
Булычов. Царя выбирать. Без царя – перегрызетесь вы все…
Павлин. Воодушевленное лицо у вас сегодня, очевидно – преодолеваете недуг?
Булычов. Вот, вот… преодолеваю! Вы, супруги, и ты, Мокей, оставьте-ко нас, меня с Павлином. Ты, Шуренок, не уходи.
Башкин ушел в прихожую. Звонцовы и Достигаева – наверх. Минуты через две Варвара, сойдя до половины лестницы, слушает.
Шура. Ты – ляг!
Булычов. Не хочу. Ну что, отец Павлин, ты насчет колокола – что ли?
Павлин. Нет, заглянул в надежде увидеть вас в лучшем положении, в чем и не ошибся. Но, конечно, памятуя щедрые и великодушные в прошлом деяния ваши, направленные к благолепию града сего и храма…
Булычов. Плохо ты молишься за меня, мне вот все хуже. И неохота платить богу. За что платить-то? Плачено немало, а толку нет.
Павлин. Жертвы ваши…
Булычов. Постой! Есть вопрос: как богу не стыдно? За что смерть?
Шура. Не говори о смерти, не надо!
Булычов. Ты – молчи! Ты – слушай. Это я – не о себе.
Павлин. Напрасно раздражаете себя такими мыслями. И что значит смерть, когда душа бессмертна?
Булычов. А зачем она втиснута в грязную-то, темную плоть?
Павлин. Вопрос этот церковь считает не токмо праздным, но и…
Варвара – на лестнице – смеется, прижав платок ко рту.
Булычов. Ты – не икай! Говори прямо. Шура, – трубача помнишь, а?