Один из королей республики

– Как вы относитесь… – начал я, но он поднял палец и заговорил сам:

– В голове социалиста – атеизм, в животе у него – анархизм. Его душа окрылена Дьяволом крыльями безумии и злобы… Для борьбы с социалистом необходимо иметь больше религии и солдат. Религия – против атеизма, солдаты – для анархии. Сначала – насыпьте в голову социалиста свинца церковных проповедей. Если это не вылечит его – пусть солдаты набросают ему свинца в живот!..

Он убеждённо кивнул головой и твёрдо сказал:

– Велика сила Дьявола!

– О, да! – охотно согласился я.

Впервые наблюдал я силу влияния Жёлтого Дьявола – Золота – в такой яркой форме. Сухие, просверленные подагрой и ревматизмом кости старика, его слабое, истощённое тело в мешке старой кожи, вся эта небольшая куча ветхого хлама была теперь воодушевлена холодной и жёсткой волей Жёлтого Отца лжи и духовного разврата. Глаза старика сверкали, как две новые монеты, и весь он стал крепче и суше. Теперь он ещё больше походил на слугу, но я уже знал, кто его господин.

– Что вы думаете об искусстве? – спросил я.

Он взглянул на меня, провёл рукой по своему лицу и стёр с него выражение жёсткой злобы. Снова что-то младенческое явилось на этом лице.

– Как вы сказали? – спросил он.

– Что вы думаете об искусстве?

– О! – спокойно отозвался он. – Я не думаю о нём, я просто покупаю его…

– Мне это известно. Но, может быть, у вас есть свои взгляды и требования к нему?

– А! Конечно, я имею требования… Оно должно быть забавно, это искусство, – вот чего я требую. Нужно, чтобы я смеялся. В моём деле мало смешного. Необходимо вспрыснуть мозг иногда чем-нибудь успокаивающим… а иногда возбуждающим энергию тела. Когда искусство делают на потолке или на стенах, оно должно возбуждать аппетит… Рекламы следует писать самыми лучшими, яркими красками. Нужно, чтобы реклама схватила вас за нос издали, ещё за милю от неё, и сразу привела, куда она зовёт. Тогда она оправдает деньги. Статуи или вазы – всегда лучше из бронзы, чем из мрамора или фарфора: прислуга не так часто сломает бронзу, как фарфор. Очень хорошо – бои петухов и травля крыс. Это я видел в Лондоне… очень хорошо! Бокс – тоже хорошо, но не следует допускать убийства… Музыка должна быть патриотична. Марш – это всегда хорошо, но лучший марш – американский. Америка – лучшая страна мира, – вот почему американская музыка лучше всех на земле. Хорошая музыка всегда там, где хорошие люди. Американцы – лучшие люди земли. У них больше всего денег. Никто не имеет столько денег, как мы. Поэтому к нам скоро приедет весь мир…

Я слушал, как самодовольно болтал этот больной ребёнок, и с благодарностью думал о дикарях Тасмании. Говорят, и они тоже людоеды, но у них всё-таки развито эстетическое чувство.

– Вы бываете в театре? – спросил я старого раба Жёлтого Дьявола, чтобы остановить его хвастовство страной, которую он осквернил своей жизнью.

– Театр? О, да! Я знаю, это тоже искусство! – уверенно сказал он.

– А что вам нравится в театре?

– Хорошо, когда много молодых дам декольте, а вы сидите выше их! – ответил он, подумав.

– Что вы любите больше всего в театре? – спросил я, приходя в отчаяние.

– О! – воскликнул он, раздвинув рот во всю ширину щёк. – Конечно, артисток, как все люди… Если артистки красивы и молоды – они всегда искусны. Но трудно угадать сразу, которая действительно молода. Они все так хорошо притворяются. Я понимаю, это их ремесло. Но иногда думаешь – ага, вот это девушка! Потом оказывается, что ей пятьдесят лет и она имела не менее двухсот любовников. Это уже неприятно… Артистки цирка лучше артисток театра. Они почти всегда моложе и более гибки…

Он, видимо, был хорошим знатоком в этой области. Даже я, закоренелый грешник, всю жизнь утопавший в пороках, многое узнал от него только впервые.

– А как вам нравятся стихи? – спросил я его.

– Стихи? – переспросил он, опуская глаза к сапогам и наморщив лоб. Подумал и, вскинув голову, показал мне все зубы сразу. – Стихи? О, да! Мне очень нравятся стихи. Жизнь будет очень весела, когда все начнут печатать рекламы в стихах.

– Кто ваш любимый поэт? – поспешил я поставить другой вопрос.

Старик взглянул на меня в недоумении и медленно спросил:

– Как вы сказали?

Я повторил вопрос.

– Гм… вы очень забавный малый! – сказал он, с сомнением качая головой. – За что же буду я любить поэта? И зачем нужно любить его?

– Извините меня! – произнёс я, отирая пот со лба. – Я хотел спросить вас, какая ваша любимая книга? Я исключаю книжку чеков…

– О! Это другое дело! – согласился он. – Я люблю две книги – библию и Главную Бухгалтерскую. Они обе одинаково вдохновляют ум. Уже когда берёшь их в руки, – чувствуешь, что в них сила, которая даёт тебе всё, что нужно.

«Он издевается надо мной!» – подумал я и внимательно взглянул в его лицо. Нет. Его глаза убивали всякое сомнение в искренности этого младенца. Он сидел и кресле, как высохшее ядро ореха в своей скорлупе, и было видно, что он уверен в истине своих слов.

– Да! – продолжал он, рассматривая ногти. – Это вполне хорошие книги! Одну написали пророки, другую создал я сам. В моей книге мало слов. В ней цифры. Они рассказывают о том, что может сделать человек, если захочет работать честно и усердно. После моей смерти правительство должно бы опубликовать мою книгу. Пусть люди видят, как нужно идти, чтобы подняться на эту высоту.

И торжественным жестом победителя он обвёл вокруг себя.

Я чувствовал, что пора прекратить беседу. Не всякая голова способна относиться безразлично, когда по ней топают ногами.

– Может быть, вы скажете что-нибудь о науке? – тихо спросил я.

– Наука? – он поднял палец, глаза и посмотрел в потолок. Затем вынул часы, взглянул, который час, закрыл крышку и, намотав цепочку на палец, покачал часами в воздухе. После всего этого он вздохнул и заговорил:

– Наука… да, я знаю! Это – книги. Если в них хорошо пишут об Америке – книги полезны. Но в книгах редко пишут правду. Эти… поэты, которые делают книги, – мало зарабатывают, я думаю. В стране, где каждый занят делом, некому читать книги… Да, поэты злы, потому что у них не покупают книг. Правительство должно хорошо платить писателям книг. Сытый человек всегда добр и весел. Если вообще нужны книги об Америке, следует нанять хороших поэтов, и тогда будут сделаны все книги, какие нужны для Америки… Вот и всё.

– Вы несколько узко определяете науку! – заметил я.

Он опустил веки и задумался. Потом вновь открыл глаза и уверенно продолжал:

– Ну да, учителя, философы… это тоже наука. Профессора, акушерки, дантисты, я знаю. Адвокаты, доктора, инженеры. All right. Это необходимо. Хорошие науки… не должны учить дурному… Но – учитель дочери моей сказал мне однажды, что существуют социальные науки… Этого я не понимаю. Я думаю, это вредно. Хорошая наука не может быть сделана социалистом. Социалисты вовсе не должны делать науку. Науку, которая полезна или забавна, делает Эдисон, да. Фонограф, синематограф – это полезно. А когда много книг с науками – это лишнее. Людям не следует читать книг, которые могут возбудить в уме… разные сомнения. Всё на земле идёт как нужно… и вовсе незачем путать книги в дела…

Я встал.

– О! вы уходите? – спросил он.

– Да! – сказал я. – Быть может, теперь, когда я ухожу, вы, наконец, всё-таки объясните мне – какой смысл быть миллионером?

Он начал икать и дрыгать ногами вместо ответа. Может быть, такова была его манера смеяться?

– Это привычка! – воскликнул он, переводя дух.

– Что привычка? – спросил я.

– Быть миллионером… это привычка!

Я подумал и поставил ему мой последний вопрос:

– Вы думаете, что бродяги, курильщики опиума и миллионеры – явления одного порядка?

Это, должно быть, обидело его. Он сделал круглые глаза, окрасил их желчью в зелёный цвет и сухо ответил: