Советская литература - читать онлайн бесплатно, автор Максим Горький, ЛитПортал
bannerbanner
Полная версияСоветская литература
Добавить В библиотеку
Оценить:

Рейтинг: 4

Поделиться
Купить и скачать

Советская литература

Год написания книги: 2011
Тэги:
На страницу:
2 из 4
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Подробный анализ роли критического роялизма в европейской литературе XIX века не вмещается в мой доклад. Основную суть его можно свести к борьбе против консерватизма феодалов, возрождённого крупной буржуазией, к борьбе посредством организации демократии – то есть мелкой буржуазии – на почве либеральных и гуманитарных идей, причём организация демократии многими авторами и большинством читателей понималась как необходимость защиты и против крупной буржуазии и против всё более сильного натиска со стороны пролетариата.


Вам известен тот факт, что исключительное, небывало мощное развитие русской литературы XIX столетия повторило – хотя и с некоторым опозданием – все настроения и течения литературы Запада и в свою очередь влияло на неё. Особенностью русской буржуазной литературы можно признать обилие типов «лишних людей», среди которых весьма своеобразны незнакомые Европе типы «озорников»; в фольклоре это – Василий Буслаев, в истории – Фёдор Толстой, Михаил Бакунин и подобные, а затем тип «кающегося дворянина» в литературе, чудака и «самодура» в быту.

Как и на Западе – наша литература развивалась по двум линиям: линия критического реализма – Фонвизин, Грибоедов, Гоголь и т. д. до Чехова, Бунина, и – линия чисто мещанской литературы – Булгарин, Масальский, Зотов, Голицынский, Вонлярлярский, Всеволод Крестовский, Всеволод Соловьев до Лейкина и Аверченко и подобных.

Когда рядом с завоевателем-феодалом встал удачливый, разбогатевший плут, – наш фольклор в спутники богачу дал Ивана-дурака, иронический тип человека, который достигает богатства и даже становится царём при помощи уродливого коня, заменившего добрую волшебницу рыцарских сказок. Богач покупал славу героя милостыней нищим рабам, чья слепая сила помогала грабить их и завоевателю и богачу.

Церковь, стремясь примирить раба с его участью и укрепить свою власть над его разумом, утешала его, создавая героев кротости, терпения, мучеников «Христа ради», создавала «отшельников», изгоняя бесполезных для неё людей в пустыни, леса, в монастыри.

Чем более дробился командующий класс, тем более мелкими становились герои. Наступил момент, когда «дураки» фольклора, превратясь в Санчо Пансу, Симплициссимуса[12], Уленшпигеля, стали умнее феодалов, приобрели смелость высмеивать господ и, несомненно, способствовали росту тех настроений, которые в первой половине XVI века выразились в идеях «таборитов» и в практике крестьянских войн против рыцарей.

Подлинную историю трудового народа нельзя знать, не зная устного народного творчества, которое непрерывно и определённо влияло на создание таких крупнейших произведений книжной литературы, как, например, «Фауст»[13], «Приключения барона Мюнхаузена»[14], «Пантагрюэль и Гаргантюа»[15], «Тиль Уленшпигель» де-Костера, «Освобождённый Прометей» Шелли и многие другие. От глубокой древности фольклор неотступно и своеобразно сопутствует истории. У него своё мнение о деятельности Людовика XI, Ивана Грозного, и это мнение резко различно с оценками истории, написанной специалистами, которые не очень интересовались вопросом о том, что именно вносила в жизнь трудового народа борьба монархов с феодалами. Грубо насильственная «пропаганда» культуры картофеля создаёт ряд легенд и поверий о происхождении его от совокупления дьявола с распутной девкой, это уклон в сторону древнего варварства, освящённого глупостью церковных идей: «Христос и святые не ели картошки». Но тот же фольклор в наши дни возвёл Владимира Ленина на высоту мифического героя древности, равного Прометею.

Миф – это вымысел. Вымыслить – значит извлечь из суммы реально данного основной его смысл и воплотить в образ, – так мы получили реализм. Но если к смыслу извлечений из реально данного добавить – домыслить, по логике гипотезы, – желаемое, возможное и этим ещё дополнить образ, – получим тот романтизм, который лежит в основе мифа и высоко полезен тем, что способствует возбуждению революционного отношения к действительности, – отношения, практически изменяющего мир.

Буржуазное общество, как мы видим, совершенно утратило способность вымысла в искусстве. Логика гипотезы осталась и возбудительно действует только в области наук, основанных на эксперименте. Буржуазный романтизм индивидуализма с его склонностью к фантастике и мистике не возбуждает воображение, не изощряет мысль. Оторванный, отвлечённый от действительности, он строится не на убедительности образа, а почти исключительно на «магии слова», как это мы видим у Марселя Пруста и его последователей. Романтики буржуазии, начиная от Новалиса, – это люди типа Петра Шлемиля[16], «человека, потерявшего свою тень», а Шлемиля создал Шамиссо, французский эмигрант, писавший в Германии по-немецки. Литератор современного Запада тоже потерял свою тень, эмигрируя из действительности в нигилизм отчаяния, как это явствует из книги Луи Селина «Путешествие на край ночи»; Бардамю, герой этой книги, потерял родину, презирает людей, мать свою зовёт «сукой», любовниц – «стервами», равнодушен ко всем преступлениям и, не имея никаких данных «примкнуть» к революционному пролетариату, вполне созрел для приятия фашизма.

Установлено влияние Тургенева на литераторов Скандинавского полуострова, признано влияние Льва Толстого на графа Поленца, Рене Базена, Эстонье, Т. Гарди, в его романе «Тесс», и на ряд других писателей Европы. И особенно сильно было – и есть – влияние Достоевского, признанное Ницше, идеи коего легли в основание изуверской проповеди и практики фашизма. Достоевскому принадлежит слава человека, который в лице героя «Записок из подполья» с исключительно ярким совершенством живописи слова дал тип эгоцентриста, тип социального дегенерата. С торжеством ненасытного мстителя за свои личные невзгоды и страдания, за увлечения своей юности Достоевский фигурой своего героя показал, до какого подлого визга может дожить индивидуалист из среды оторвавшихся от жизни молодых людей XIX–XX столетий. Этот его человек вмещает в себе характернейшие черты Фридриха Ницше и маркиза Дезэссента – героя романа Гюисманса «Наоборот», «Ученика» Бурже и Бориса Савинкова, автора и героя его сочинения[17], Оскара Уайльда и Санина[18] Арцыбашева и ещё многих социальных вырожденцев, созданных анархическим влиянием бесчеловечных условий капиталистического государства.

По рассказу Веры Н. Фигнер[19], Савинков рассуждал совершенно так, как декаденты: «Морали – нет, есть только красота. А красота – свободное развитие личности, беспрепятственное развёртывание всего, что заложено в её душе».

Нам хорошо известно, какой гнилью нагружена душа буржуазной личности!

В государстве, основанном на бессмысленных унизительных страданиях огромного большинства людей, должна была иметь и действительно имела руководящее и оправдывающее значение проповедь безответственного своеволия слова и дела личности. Такие идеи, как идея, что «человек – деспот по природе своей», что он «любит быть мучителем», «до страсти любит страдание» и что смысл жизни, счастье своё он видит именно в своеволии, в неограниченной свободе действий, что только в этом своеволии «самая выгодная выгода» для него и что «пусть весь мир погибнет, а мне – чтобы чай пить», – такие идеи капитализм и внушал и всецело оправдывал.

Достоевскому приписывается роль искателя истины. Если он искал – он нашёл её в зверином, животном начале человека, и нашёл не для того, чтобы опровергнуть, а чтобы оправдать. Да, животное начало в человеке неугасимо до поры, пока в буржуазном обществе существует огромное количество влияний, разжигающих зверя в человеке. Домашняя кошка играет пойманной мышью, потому что этого требуют мускулы зверя, охотника за мелкими, быстрыми зверями, эта игра – тренировка тела. Фашист, сбивающий ударом ноги в подбородок рабочего голову его с позвонков, – это уже не зверь, а что-то несравнимо хуже зверя, это – безумное животное, подлежащее уничтожению, такое же гнусное животное, как белый офицер, вырезывающий ремни и звёзды из кожи красноармейцев.

Трудно понять, что именно искал Достоевский, но в конце своей жизни он нашёл, что талантливый и честнейший русский человек Виссарион Белинский – «самое смрадное, тупое и позорное явление русской жизни», что необходимо отнять у турок Стамбул, что крепостное право способствует «идеально нравственным отношениям помещиков и крестьян», и, наконец, признал своим «вероучителем» Константина Победоносцева, одну из наиболее мрачных фигур русской жизни XIX века. Гениальность Достоевского неоспорима, по силе изобразительности его талант равен, может быть, только Шекспиру. Но как личность, как «судью мира и людей» его очень легко представить в роли средневекового инквизитора.

Я потому отвёл так много места Достоевскому, что без влияния его идей почти невозможно понять крутой поворот русской литературы и большей части интеллигенции после 1905–1906 годов от радикализма и демократизма в сторону охраны и защиты буржуазного «порядка».

Увлечение идеями Достоевского началось тотчас после его речи о Пушкине[20], после разгрома партии народовольцев, пытавшихся опрокинуть самодержавие. Ещё до того, как в 1905 году пролетариат, поняв простую и великую правду Ленина, показал миру своё суровое лицо, – предусмотрительный Пётр Струве начал убеждать интеллигенцию, точно девицу, случайно потерявшую невинность, вступить в законный брак с пожилым капиталистом. Сват по профессии, книжный червь, совершенно лишённый своеобразия мысли, он в 1901 году звал «назад, к Фихте», – к идее подчинения воле нации, олицетворяемой лавочниками и помещиками, а в 1907 году под его редакцией и с его участием вышел сборник «Вехи»[21], в котором было заявлено буквально следующее:

«Мы должны быть благодарны власти за то, что она штыками охраняет нас от ярости народной.»

Эти подлые слова произнесены были демократической интеллигенцией в те дни, когда приказчик помещиков, министр Столыпин, ежедневно вешал десятки рабочих и крестьян. А основной смысл сборника «Вехи» повторял сказанную в 70-х годах изуверскую мысль матёрого консерватора Константина Леонтьева: «Россию надо подморозить», то есть затоптать в ней все искры огня социальной революции. «Вехи» – этот акт ренегатства «конституционалистов-демократов» – старый ренегат Лев Тихомиров весьма одобрил, назвав его «отрезвлением русской души и воскресением совести».


Время от 1907 до 1917 года было временем полного своеволия безответственной мысли, полной «свободы творчества» русских литераторов. Свобода эта выразилась в пропаганде всех консервативных идей западной буржуазии, – идей, которые были пущены в обращение после французской революции конца XVIII века и регулярно вспыхивали после 48 и 71 годов. Было заявлено, что «философия Бергсона знаменует громадный прогресс в истории человеческой мысли», что Бергсон «наполнил и углубил теорию Беркли», что «системы Канта, Лейбница, Декарта, Гегеля – мёртвые системы и над ними, как солнце, сияют вечной красотой произведения Платона» – основоположника наиболее пагубного заблуждения из всех заблуждений мысли, отвлечённой от реальной действительности, всесторонне и непрерывно развивающейся в процессах труда, творчества.

Дмитрий Мережковский, писатель влиятельный в ту пору, кричал:

Будь, что будет, – всё равно!Всё наскучило давноТрём богиням, вечным пряхам,Было прахом – будет прахом![22]

Сологуб, следуя за Шопенгауэром, в явной зависимости от Бодлера и «проклятых», с замечательной отчётливостью изобразил «космическое бессмыслие бытия личности» и хотя в стихах и жалобно стонал по этому поводу, но жил благополучным мещанином и в 1914 году угрожал немцам разрушить Берлин, как только «снег сойдёт с долин». Проповедовали «эрос в политике», «мистический анархизм»; хитрейший Василий Розанов проповедовал эротику, Леонид Андреев писал кошмарные рассказы и пьесы, Арцыбашев избрал героем романа сластолюбивого и вертикального козла в брюках, и – в общем – десятилетие 1907–1917 вполне заслуживает имени самого позорного и бесстыдного десятилетия в истории русской интеллигенции.

Так как наша демократическая интеллигенция была тренирована историей менее, чем западная, – процесс её «морального» разложения, интеллектуального обнищания у нас происходил быстрее. Но это – процесс общий для мелкой буржуазии всех стран и неизбежный для всякого интеллигента, который не найдёт в себе силы решительно включиться в массу пролетариата, призванного историей изменить мир к общему благу всех людей честного труда.

Следует добавить, что русская литература так же, как и западная, прошла мимо помещиков, организаторов промышленности и финансистов в дореволюционной эпохе, а у нас эти люди были гораздо более своеобразны и колоритны, чем на Западе. Вне внимания русской литературы остались такие кошмарные типы землевладельцев, каковы примерно знаменитая Салтычиха, генерал Измайлов и десятки, сотни подобных. Карикатуры и шаржи Гоголя в книге «Мёртвые души» – это не так уже характерно для поместной, феодальной России, – Коробочки, Маниловы, Петухи и Собакевичи с Ноздревыми влияли на политику самодержавия только пассивным фактом их бытия и – как кровопийцы крестьянства – не очень характерны. Были другие мастера и художники кровопийства, люди страшного морального облика, сладострастники и эстеты мучительства. Злодеяния их не отмечены художниками слова, даже такими, как величайшие из них и влюблённые в мужика. Черты различия нашей крупной буржуазии от западной весьма резки, обильны и объясняются тем, что наш исторически молодой буржуа, по преимуществу выходец из крестьянства, богател быстрее и легче, чем исторически весьма пожилой буржуа Запада. Наш промышленник, не тренированный жестокой конкуренцией Запада, сохранял в себе почти до XX века черту чудачества, озорства, должно быть, вызывавшегося его изумлением пред дурацкой лёгкостью, с которой он наживал миллионы. Об одном из них, Петре Губонине, рассказывает известный тибетский врач П. А. Бадмаев в его брошюре «Мудрость в русском народе», изданной в 1917 году. Эта забавная брошюра, уговаривая молодёжь «отречься от бесовских грамот», соблазняющих её «пустыми словами свобода, равенство, братство», сообщает о сыне каменщика и каменщике, строителе железных дорог:

«В высокой степени почтенные старые чиновники времени освобождения России, до сих пор не забывшие времена Губонина, рассказывают следующее: Губонин, являясь в министерство в больших смазных сапогах, в кафтане, с мешком серебра, здоровался в швейцарской со швейцарами и курьерами, вынимал из мешка серебро и щедро всех наделял, низко кланяясь, чтоб они не забывали своего Петра Ионовича. Затем входил в разные департаменты и отделения, где оставлял каждому чиновнику запечатанный конверт – каждому по достоинству, – называя всех по имени и также кланяясь. С превосходительными особами здоровался и целовался, называл их благодетелями русского народа и был быстро допускаем к самому высокопревосходительству. После ухода Петра Ионовича из министерства все ликовали. Это был настоящий праздник, могущий сравниться только с рождественским или пасхальным днём. Каждый пересчитывал полученное, улыбался, имел бодрый, весёлый вид и думал, как провести остаток дня и ночь до следующего утра. В швейцарской гордились Петром Ионовичем, вышедшим из их среды, называли умным и добрым, расспрашивали друг друга, сколько кто получил, но каждый это скрывал, не желая компрометировать своего благодетеля. Мелкие чиновники тихо перешёптывались между собой с умилением, что и их не забыл добрейший Пётр Ионович, как он умён, мил и честен. Высшие чины до высокопревосходительства громко говорили, какой у него ясный государственный ум и какую он великую пользу приносит народу и государству, надо его отличить. Необходимо его приглашать на совещания при разработке железнодорожных вопросов, так как он единственно умный человек по этим делам. И действительно, его приглашали на самые важные совещания, где присутствовали только превосходительные особы и инженеры; и в этих совещаниях решающим голосом был голос Губонина.»

Рассказ похож на иронию, но это – искреннейшее восхваление порядка, при котором громкий лозунг буржуазии «свобода, равенство и братство» оказался пустыми словами.

Всё сказанное о творческом бессилии буржуазии, отражённом в её литературе, может показаться излишне мрачным и вызвать по моему адресу упрёк в тенденциозном преувеличении. Но факты суть факты, и я вижу их таковыми, каковы они есть.

Глупо и даже преступно недооценивать силы врага. Мы все прекрасно знаем, как сильна его промышленная техника и особенно – военная, которая рано или поздно будет направлена против нас, но неизбежно вызовет всемирную социальную революцию и уничтожит капитализм. Военные авторитеты Запада громогласно предупреждают, что война вовлечёт в себя весь тыл, всё народонаселение воюющих стран. Допустимо предполагать, что многочисленное мелкое мещанство Европы, ещё не совсем забывшее об ужасах бойни 1914–1918 годов и напуганное грозной неизбежностью новой, ещё более ужасной бойни, – догадается, наконец, кому именно выгодна грядущая социальная катастрофа, кто – преступник, периодически и ради гнусных своих выгод истребляющий миллионы народа, – догадается и поможет пролетариям сломить голову капитализму. Предполагать это можно, но надеяться, что это будет, – нельзя, ибо ещё жив иезуит и трус, вождь мещанства, социал-демократ. Крепко надеяться следует на рост революционного правосознания пролетариата, но ещё лучше для нас быть уверенными в своей силе и непрерывно развивать её. Развитие революционного самосознания пролетариата, его любви к родине, создаваемой им, и защита родины – одна из существенных обязанностей литературы.


Когда-то, в древности, устное художественное творчество трудящихся служило единственным организатором их опыта, воплощением идей в образах и возбудителем трудовой энергии коллектива. Нам следует понять это. В нашей стране поставлено целью равномерное культурное воспитание всех единиц, равномерное для членов его ознакомление с успехами и достижениями труда, стремясь превратить труд людей в искусство управления силами природы. Нам более или менее известен процесс экономического и – тем самым – политического расслоения людей, процесс узурпации права людей труда на свободу роста их разума. Когда миропонимание стало делом жрецов, они могли закрепить его за собою только посредством метафизического объяснения явлений и сопротивления стихийных сил природы целям и энергии людей труда. Этот преступный процесс исключения, устранения миллионов людей из работы миропонимания, начатый в древности и продолжающийся до наших дней, привёл к тому, что сотни миллионов людей, разъединённых идеями расы, нации, религии, остались в состоянии глубочайшего невежества, ужасающей умственной слепоты, во тьме всяческих суеверий, предрассудков и предубеждений. Партия коммунистов-ленинцев, рабоче-крестьянская власть Союза Социалистических Советов, уничтожив капитализм на всём пространстве царской России, передав политическую власть в руки рабочих и крестьян, организуя свободное бесклассовое общество, поставили целью своей смелой, мудрой, неутомимой работы освобождение трудовой массы из-под многовекового гнёта старой, изжившей себя истории капиталистического развития культуры, которая ныне явно обнаружила все свои пороки и своё творческое бессилие. С высоты этой великой цели мы, честные литераторы Союза Советов, и должны рассмотреть, оценить, организовать свою деятельность.

Мы должны усвоить, что именно труд масс является основным организатором культуры и создателем всех идей, – тех, которые на протяжении веков понижали решающее значение труда – источника наших знаний, и тех идей Маркса – Ленина – Сталина, которые в наше время воспитывают революционное правосознание пролетариев всех стран и в нашей стране возводят труд на высоту силы, коя служит основой творчества науки, искусства. Для успеха нашей работы нам необходимо понять, прочувствовать тот факт, что в нашей родине социалистически организуемый труд полуграмотных рабочих и примитивного крестьянства создал в краткий срок – в шестнадцать лет – грандиозные ценности и отлично вооружился для защиты от нападения врага. Правильная оценка этого факта покажет нам культурно-революционную силу учения, объединяющего весь пролетариат мира.

Мы все – литераторы, рабочие фабрик, колхозники – всё ещё плохо работаем и даже не можем вполне освоить всё то, что создано нами и для нас. Наша трудовая масса всё ещё плохо понимает, что она трудится только на себя, для себя. Это сознание всюду тлеет, однако ещё не вспыхнуло мощным и радостным огнём. Но ничто не может вспыхнуть раньше, чем достигнет определённой температуры, и никто никогда не умея так великолепно повышать температуру трудовой энергии, как это умеют делать партия, организованная гением Владимира Ленина, и современный нам вождь этой партии.

Основным героем наших книг мы должны избрать труд, то есть человека, организуемого процессами труда, который у нас вооружён всей мощью современной техники, – человека, в свою очередь организующего труд более лёгким, продуктивным, возводя его на степень искусства. Мы должны выучиться понимать труд как творчество. Творчество – понятие, которым мы, литераторы, пользуемся слишком часто, едва ли имея право на это. Творчество – это та степень напряжения работы памяти, когда быстрота её работы извлекает из запаса знаний, впечатлений наиболее выпуклые и характерные факты, картины, детали и включает их в наиболее точные, яркие, общепонятные слова. Молодая наша литература не может похвастаться этим качеством. Запас впечатлений, количество знаний наших литераторов не велики, и особенной заботы о расширении, углублении их не чувствуется.

Основная тема европейской и русской литературы XIX столетия – личность в её противопоставлении обществу, государству, природе. Главной причиной, которая побуждала личность ставить себя против буржуазного общества, – своеобразная, противоречащая классовым идеям и традициям быта организация обилия отрицательных впечатлений. Личность хорошо чувствовала, что эти впечатления подавляют её, задерживают процесс её роста, но слабо понимала свою ответственность за пошлость, подлость, за преступность основ буржуазного общества. Джонатан Свифт – один на всю Европу, но буржуазия Европы считала, что его сатира бьёт только Англию. А вообще бунтующая личность, критикуя жизнь своего общества, редко и очень плохо сознавала свою ответственность за постыдную практику общества. И ещё более редко основным мотивом её критики существующего порядка действовало глубокое и правильное понимание значения социально-экономических причин, чаще же всего критика вызывалась или ощущением безнадёжности своего бытия в тесной железной клетке капитализма, или же стремлением отомстить за неудачи жизни своей, за унизительность её. И можно сказать, что, когда личность обращалась к рабочей массе, она делала это не ради интересов массы, а в надежде, что рабочий класс, разрушив буржуазное общество, обеспечит ей свободу мысли, своеволие действий. Повторяю: основной и главной темою дореволюционной литературы служит драма человека, которому жизнь кажется тесной, который чувствует себя лишним в обществе, ищет в нём для себя удобного места, не находит его – и страдает, погибает, или примиряясь с обществом, враждебным ему, или же опускаясь до пьянства, до самоубийства.

У нас, в Союзе Социалистических Советов, не должно, не может быть лишних людей. Каждому гражданину предоставлена широкая свобода развития его способностей, дарований, талантов. От личности требуется только одно: будь честной в своём отношении к героической работе создания бесклассового общества.

В Союзе Социалистических Советов рабоче-крестьянской властью призвана к строительству новой культуры вся масса народонаселения, – отсюда следует, что ответственность за ошибки, неполадки, за брак работы, за все проявления мещанской пошлости, подлости, двоедушия, беспринципности возлагается на всех нас и каждого. И значит – наша критика должна быть действительно самокритикой, и значит, что мы должны выработать систему социалистической морали, регулятора нашей работы, наших взаимоотношений.

Рассказывая о фактах, которые знаменуют интеллектуальный рост рабочего фабрик и превращение векового собственника в коллективиста-колхозника, мы, литераторы, именно только рассказываем, очень плохо изображая эмоциональный процесс этих превращений.

Мы всё ещё плохо видим действительность. Даже пейзаж страны резко изменился, исчезла его нищенская пестрота, голубоватая полоска овса, рядом с нею – чёрный клочок вспаханной земли, золотистая лента ржи, зеленоватая – пшеницы, полосы земли, заросшей сорными травами, а в общем – разноцветная печаль всеобщего раздробления, разорванности. В наши дни огромные пространства земли окрашены могуче, одноцветно, над селом и уездным городом возвышается не церковь, а огромные здания общественного назначения, и гигантские фабрики сверкают обилием стекла, и маленькие язычески разнообразные, как бы игрушечные, древние церкви убедительно говорят нам о талантливости нашего народа, выраженной в церковном зодчестве. В литературе нет нового пейзажа, резко изменившего лицо нашей земли.

На страницу:
2 из 4