Три узды

Эльдар перегнулся со своего кресла и с интересом читал перевернутый текст с экранчика в моих руках.

– Похоже на шифр, – с самоуверенным видом знатока заявил он.

– Почему? – рассеяно поинтересовался я, думая о том, что не понимаю ничегошеньки.

– Потому что при буквальном прочтении слишком мало смысла.

– Ты, видно, еще не знаком с поэзией Серебряного века…

Он с легкой обидой задрал нос:

– Конечно, знаком. Но даже в сравнении с таким… В общем, если не возражаете, я попробую заняться и этим.

– Попробуй, дружище, попробуй… – разрешил я, со вздохом пряча телефон в карман. – Короче, хочешь верь, хочешь не верь, но я этого ничего не писал и раньше не видел. Железно.

– А вы точно-точно это помните? – он смотрел на меня с сочувствием и опаской, как, наверное, смотрят на потенциально буйных душевнобольных. – Может быть, вы просто забыли? Я знаю, что бывают состояния – не подумайте, что я…

– Ладно, приятель, – устало прервал его я. – Я и впрямь в последнее время какой-то дерганный. Не настолько, конечно, чтобы писать такую чушь и ничего не помнить… Здесь я еще разберусь… Пойду я, дела у меня, хорошо?

– Конечно, конечно! – с видимым облегчением закивал он. – Вы и так потратили на меня столько времени… А насчет этого, – он потряс в воздухе пакетиками с осколками и волосами, о которых, признаюсь, я уже забыл, – вы даже не сомневайтесь. Я все исследую, проверю, и сообщу вам в самое ближайшее время.

– Договорились, – буркнул я и направился к выходу. – Да! Чуть не забыл. Скажи, Эля ничего не говорила тебе про коробку?

– Коробку?

– Ну да, какую-то коробку с моими старыми бумагами. Что ее надо мне отдать…

– Н-нет, Максим Викторович. Ни про какую коробку Эльза мне не говорила. Я думаю, вам стоит связаться с ней напрямую.

* * *

Стасика я нашел в его университетской лаборатории. Это было громко сказано – лаборатория, больше это напоминало строительный вагончик, поставленный в углу огромного гулкого ангара. В этом ангаре было еще много вагончиков, мостовых кранов, дымящих цистерн с жидким газом, решетчатых ферм с подвешенными на них приборами несерьезно кустарного вида, силовых кабелей, заросших пылью и тянущихся во всех направлениях – и прочего физического хлама. Все это вместе называлось неудобоваримым словосочетанием «Хроноскопический университетский ядерный комплекс». Его устроили на месте старого экспериментального корпуса ускорителя, когда стало ясно, что тот уже не способен предложить человечеству ничего нового. Зато ускоритель до сих пор исправно разгонял частицы до тех мозголомных скоростей, которые позволяют изучать всякие релятивистские штучки, связанные со временем – отсюда и гордое слово «хроноскопический» в названии. Все это было мне известно из научно-популярной лекции одного местного теоретика, на которую я забрел со скуки.

Когда я вошел, Стасик в одиночестве сидел на стуле с пяльцами на коленях, в то время как на экранах за его спиной бесконечным потоком мелькали цифры расчетов.

– Что делаешь? – спросил я с порога.

– Хуйней страдаю, – желчно ответил он, даже не соизволив оторвать головы от своего вышивания. – Эта дохлая жестянка со вчерашнего дня не может посчитать эксперимент. Говорил я этим толстомордым сукам в ректорате, что нам новый кластер нужен, так им же хоть в глаза ссы…

Сколько я помню Стасика, он, если только не пил в баре, сидел на этом самом стуле, за этим самым столом, непременно с вышивкой (к этому странному занятию его приучила мама, и в нем он достиг более значительных высот, чем в науке: во всяком случае, его панно регулярно попадали на различные выставки), и матерился на работу. Но я знал, как его приободрить.

– Херней же страдаешь, – процитировал я его самого минутной давности, и он тут же взвился.

– Да еще ты бы тут квакал, гуманитарий хренов! Это твои синапсы-хуинапсы херня полная, а у меня тут – Большая Наука…

– Ну, расскажи, – усмехнулся я.

– Брось, братан, твой бедный мозг на такое не рассчитан.

– Ну ты давай как-нибудь доступно. На моем уровне, а?

Он хмыкнул.

– Ну ладно. Если хочешь знать – мы тут меняем прошлое.

– Да не гони. Это невозможно.

– Вот сам и не гони. А я, например, уточнил третью гравитационную постоянную в модели Эйнштейна-Подольски-Розена, и показал, что в запутанной квантовой системе первого порядка состояние одной связанной частицы можно детерминировать влиянием на другую9.

Я покивал с умным видом, хотя действительно не понял ни слова:

– Ну, это же тривиально, братан. А причем тут прошлое?

– Ну ёпта! – закатил глаза Стасик. – Ты, как и любой обыватель, изучаешь прошлое по текущему состоянию вещей. Если в прошлом произошло какое-то событие, то тебе о нем известно исключительно по тем последствиям, которые можно наблюдать сейчас. Например, то, что у тебя появился сын, однозначно говорит нам, исследователям, о том, что в прошлом ты влупил некоей Эльвире…

– Эльзе, – поморщился я.

– Что?.. Да похуй. А теперь представь, что ты абсолютно уверен, что вел монашескую жизнь и никогда никому не влуплял, а ребенок у тебя взял и появился как бы ниоткуда. Это и значит, что прошлое изменилось. Ясна идея?

– А может, я просто склеротик и про это забыл?

– Прекрасное объяснение. Только имей в виду, что если все вокруг будут кем-то и каким-то образом уверены, что это твой сын, и уверят тебя самого, что это твой сын, то хочешь – не хочешь, а тебе придется признать, что в прошлом ты все-таки трахнул условную Эльзу. Для тебя прошлое все равно изменится, и меньше всего тебя будет волновать, произошло ли это на самом деле или только в твоем воображении. По твоим ощущениям разницы не будет никакой. Но это уже байки из области твоей ботанической психологии, сам с ними разбирайся. А мои частицы склерозом не страдают…

– Продолжай, – подбодрил его я. – Шикарная у вас тут трава, да?

– Не надейся, тебе не достанется, – фыркнул он. – Короче, эксперимент такой. Представь себе, что у нас есть какая-то простая квантовая система. Например, состоящая из одной частицы. Эта частица тихонечко плывет себе по пространству-времени, как говно по речке, а мы можем измерить ее состояние. Досюда понятно?

– Ну, более или менее. А можно без квантов?

– Уф. Ладно, давай совсем просто. Бармен наливает пиво в кружку и запускает тебе по барной стойке. Ты на другом конце ее ловишь, выпиваешь и по вкусу понимаешь, что в прошлом имело место описанное событие, а именно бармен налил пива. Такая ситуация тебе близка?

– М-м-м… не люблю пива. А дальше?

– Тут есть один момент. Поскольку кружка у нас все же квантовая, то бармен иногда ошибается краником. И, например, в девяти случаях из десяти тебе достается светлое, а в одном – темное. Это называется распределением вероятности волновой функции пива. Экспериментально измерив распределение вероятности, то есть высосав с сотню-другую кружек и убедившись, что соотношение светлого к темному составляет примерно девять к одному, ты делаешь вывод о степени косорукости бармена. То есть восстанавливаешь условия события в прошлом, последствия которого ты наблюдаешь сейчас. Так мы изучаем прошлое…

– Ты говорил – меняем…

– Не спеши. Усложняем систему, добавляя квантовую запутанность. Теперь бармен наливает в кружку ёрш. Причем это специальный квантово-механический ёрш, у которого время полураспада меньше, чем у ежа на автостраде. И сразу же после того, как кружка наполнена, она распадается на две – в одной чистая водка, в другом пиво. Представил?

– Да представил, представил. Дальше жги давай.

– И эти два продукта распада разлетаются в разные стороны. Ну, допустим, по разным концам стойки. Причем эти концы находятся… так далеко, что с одного вообще не видно другого. То есть можно сказать, они в разных мирах. И вот, на одном конце сижу я, а на другом ты, и мы, независимо друг от друга, пробуем то, что нам прилетело. При этом мы с тобой бывалые физики и знаем, что в наших мирах что пиво, что водка, могут сами по себе образовываться из ерша. Только помни, что вся наша система квантовая, поэтому до тех пор, как мы сделаем глоток, мы не знаем, что в кружке, которая до нас доехала. С равной вероятностью там может быть пиво или водка, но если один из нас уже выпил и ему попалось, скажем, пиво, то чуваку на другом конце точно попадется водка. Потому что не может же ёрш состоять только из пива? Водочка нужна…

– Ну, и?

– Вот это и будет распределением вероятности нашей запутанной квантовой системы. Пока ничего не происходит, вероятность того, что одному из наблюдателей попалось пиво или водка, будет один к одному. Как в ерше. И этот наблюдатель делает закономерный вывод о том, что он видит последствия распада ерша, который когда-то набодяжил бармен.

Теперь следи за руками. Допустим, ты уже настолько погрузился в экспериментальную работу, что устал и заснул пьяный. В это время я немножко замедляю время при помощи банальной теории относительности, и, грубо говоря, пересаживаюсь поближе к бармену – со своей стороны. Я ловлю кружки, которые летят ко мне же, сидящему дальше – только в будущем, и ставлю ловушку: кружки с пивом выливаю на пол, а кружки с водкой, не трогая, пропускаю дальше. Теперь к моменту измерения на моей стороне доходит только водка. Иными словами я, своим грубым воздействием, меняю распределение вероятности на своем конце. И вообще говоря, в этом нет ничего особенного, если не считать того, что из-за спутанности до тебя, бедолаги, теперь начинает доходить только обожаемое тобой пиво – хоть и общий поток кружек сократился в два раза. Волновая функция ерша на твоем конце коллапсировала в пиво, и, проснувшись, ты с удивлением обнаруживаешь, что в прошлом уже нет никакого ерша, а бармен наливает только пиво. Бинго! Твое прошлое изменилось.

– Да это же шулерство чистой воды.

– Ничего подобного! Если мы это проделываем в рамках многомировой теории, то все чисто. Прошлое в твоем мире изменилось за счет того, что в моем мире изменилось настоящее. Ну, и будущее заодно. Никакие законы сохранения не нарушены…

– Слушай, а можешь еще раз повторить для тупых?

– Ты охренел? Могу только сказать то же самое более академично. Раньше считалось, что измеряя состояние одного кванта в спутанной системе, мы автоматически заставляем волновую функцию другого принимать конкретное значение. А я показал теоретически… а теперь, клянусь, докажу экспериментально, как только этот самовар с говном вместо мозгов досчитает, – он раздраженно треснул по монитору ладонью, – что, изменяя каким-то образом волновую функцию одного спутанного кванта, мы влияем и на второй. И его состояние меняется. Дошло теперь?

– Ну и какая польза от этих твоих игр разума?

– Да вы все пизданулись, что ли?! Чего вам всем пользу-то нужно выковырять из фундаментальной науки? Польза в том, что теперь мы точно знаем: прошлое в нашем мире не статично, его можно изменить – пусть за счет другого мира. Точнее, наоборот – прошлое в другом мире можно изменить за счет будущего нашего мира… И когда-нибудь мы научимся его менять по своему, блядь, желанию и прихоти. Тебе мало?

Его глаза возбужденно горели.

– А какое тебе дело до других миров? Ты-то в этом живешь. Вот, допустим, сделаешь ты так, чтобы в том мире Гитлера в прошлом убили, и войны не было. Тебе-то какая польза?

– Во-первых, с точки зрения абстрактного гуманизма, Гитлера будет полезно прихлопнуть где угодно. А во-вторых, мне нет дела до Гитлера. Не забывай, что в том мире тоже живу я. И представь, что у меня в том мире умер любимый щенок, и это разбило мне сердце. Неужели я здесь не помогу самому себе там, если в силах воскресить его? Ясна идея?

Он замолчал, запустив пятерню в бороду.

– Но вообще ты прав. Все это работает на каких-нибудь сраных фотонах. А вот щенок там, или хотя бы Гитлер… это такие энергии нужны, мама не горюй…

– Ты не переживай, – успокоил его я. – Если говорить об условном щенке, то проще завести нового. И оживить его при помощи методов социальной инженерии. Тоже неплохой способ менять прошлое.

– Это как?

– Ну, сам только что говорил, что если все вокруг будут верить, что мой… ребенок от Эльзы, то так оно и будет. Читал про Магаданский опыт группы Мануйло-Воображенского?

– Первый раз слышу.

– Стыдоба. Они взяли кучу зеков – достаточно большую, чтобы там каждый не был знаком с каждым, и попросили их выполнять какую-то работу, требующую относительно сложного взаимодействия. Примерно как на конвейере, только с бóльшим количеством связей. При этом в общении между собой их не ограничивали. Через недельку такой работы они исключили из процесса одного участника. Допустим, Васю. Просто перевели в другой барак. При этом Васина работа исправно выполнялась самими экспериментаторами, то есть нужные детали, за которые отвечал Вася, незаметно передавались другим участникам в нужное время и в нужном месте. И что ты думаешь? Через несколько дней они опросили оставшихся и выяснили, что исчезновения Васи никто не заметил. Более того, некоторые утверждали, что много раз встречали Васю, говорили с ним и даже стреляли у него папиросы. Нормально, да? То есть мифического Васю воспринимали только по той якобы работе, которую он делал, и которая была важна для других, а все остальные Васины черты додумывали сами. Ты не находишь, что такой способ воскресить щенка гораздо проще?

– Да, – медленно произнес Стасик, явно думая о своем. – Так тоже неплохо. А ты, собственно, чего хотел-то?

– Ну… вот, – я постарался изящно, подобно фокуснику, извлечь из кармана трусы, но смутился, запутался, и несолидно шлепнул их на стол. Стасик уставился на клетчатую тряпку, как баран на новые ворота, а потом загоготал.

– Что… что это?! – рыдал он.

– Биоматериал, – мрачно сообщил я. – Тот, о котором мы договаривались. Вот еще, – с этими словами я приобщил к делу Эльзины кружевные стринги.

– Ну ты, бля, комик… – он, похрюкивая, вытер набежавшую слезу. – А свое-то принес?

– Что, тоже трусы снимать?

– Да уймись ты уже!.. – вновь зашелся он. – На, держи банку. Отхаркайся хорошенько… Да не в банку, осел, в раковину! А теперь вот этой палочкой, аккуратно, по щеке… Вот так. Все.

Он подцепил трусы пинцетом, ловко отстриг от них ножницами лоскут и упаковал его в маленький пакетик. Обрезки выбросил в урну. Разглядывая стринги, он вдруг посерьезнел и спросил:

– А вообще, откуда это у тебя? И вот здесь что за фигня? – он ткнул пальцем в запястье, исцарапанное острыми коготками Эльзы. – Что, пришлось поиграть в Мату Хари, чтобы добыть образец?

Отпираться было бесполезно. Стасик знал толк в следах, оставляемых женщинами, и в следах, оставляемых на женщинах. При всей своей бесцеремонности и безалаберности, а может быть, и благодаря им, Стасик пользовался уважением у слабого пола. Еще бы: он был брутален, громок, харизматичен, неизменно настойчив, а главное – следил за собой. Его черные, с редкой проседью волосы были всегда тщательно причесаны, чисты и ухожены, а борода содержалась в таком порядке, что могла бы составить конкуренцию благородному английскому райграсу10. Меня всегда удивляло, что у бесцветной тихони Аси уродился такой яркий, энергичный брат.

– Жену бы пожалел, – с лицемерным упреком сказал мне этот жиголо.

– Давай-ка не лечи меня, дружище, – огрызнулся я. – Моя жена, мне и лечить. У тебя-то жены нет, вот и радуйся жизни, пока можешь.

– Да потому, может, и нет, что все приличные тёлки предпочитают таких долдонов, как ты. Нормальная же она у тебя, живи да радуйся…

– А тебе откуда знать, какая она? – холодно поинтересовался я.

– Да вот уж знаю, представь себе.

– Чего-о? – протянул я не столько с ревностью, сколько с недоумением. Выслушивать подобные нотации от беспутного Стасика было совершенно невообразимо.

– Да не ссы, не ссы… по работе знаю. Я же участвовал в этом вашем аборигенном исследовании. Ну, где вы добровольцам хуи линейкой мерили… то есть черепа. Сестра привела в качестве контрольного материала. Что, не помнишь?

– Не помню, – сердито заявил я. – Буду я еще всякой деревенщине сам члены измерять…

– Ну вот, а я помню. И Нину твою помню прекрасно. И так тебе скажу – ты уж меня прости, дело давнее – что почти влюбился. Единственный приятный человек во всем этом бредовом бардаке, что вокруг. Не поверишь, готов был жениться, клянусь…

– Ну и как, женился?

– Смешно… Нет, брат, я думаю, она уже тогда на тебя глаз положила, так что так до сих пор в холостяках и хожу. Из-за тебя, мудилы горохового…

Вся эта откровенность настолько озадачила меня, что я не нашел ничего лучше, чем отшутиться.

– Ты не переживай, – заверил я Стасика. – Я уже немолод, так что как сдохну от цирроза, принимай эстафету. По крайней мере, буду знать, что жена в надежных руках…

– Договорились, – с комичной серьезностью кивнул он.

– Ладно, – вздохнул я. – Потрепались и будет… Это-то когда будет готово? – я показал на мешок с кусками трусов и банку с обломком ватной палочки.

– Посмотрим на твое поведение… Но вообще, ребята быстро делают. Может быть, завтра. Денег потом не забудь отдать.

– Сколько? Впрочем, неважно. Пойду я, затрахался что-то в конец.

– Это заметно, – ядовито заметил Стасик на прощание.

Я вышел из дверей его «лаборатории», но направился не на свежий воздух улицы, а предпочел спуститься в подземный переход, проложенный рядом с ускорителем и соединяющий ангар с главным корпусом университета. Что-то мне надо было в деканате, что-то важное… Я уже не помнил, что именно, и зачем я туда иду. Неинтеллигентно потирая на ходу лоб, я все прокручивал в голове слова Стасика и пытался ухватить за хвост какую-то тревожащую мысль, на которую меня навела наша беседа. Но я слишком устал от разговоров, и никак не мог понять, что именно меня беспокоит.

Я вдруг почувствовал себя полностью разбитым. Действие Эльзиной таблетки давно закончилось. В голове звонко щелкало, в груди кисло тянуло, а самое главное – на душе было так мерзко, словно там обгадилась целая свора лишайчатых подвальных котов. Все несуразности и приключения последних суток вымотали мою нервную систему до состояния полного опустошения. Я отчетливо понимал, что надо ехать домой и попробовать заснуть, но мне было страшно представить, как я окажусь в нашем с Ниной доме, ставшем чужим и преданным после измены.

Так я и шел по университету, опустив глаза и с трудом пробираясь сквозь толпы студентов, заполонивших коридоры на время вечернего перерыва, – не зная, чем себя занять, как поступить, и как вообще существовать на оставшемся отрезке жизни.

И тут…