Машина снов
Хоахчин была мудрой женщиной, мудрой, как сама земля, её лицо и походило на растрескавшуюся без воды тёмную землю. Поэтому она не спешила отвечать на быстрые вопросы Марка, где Пэй Пэй, когда можно будет её увидеть, как её здоровье и скучала ли она по нему всё это время. Хоахчин велела служанкам как следует вымыть господина, натереть его освежающими маслами, укутать в просторный, пахнущий жасмином халат. Его торопливую речь она прерывала непреклонным движением руки.
Когда Марко наелся и слегка захмелел, Хоахчин всё-таки пришлось поговорить с ним. Она долго говорила о чём-то неясном, пытаясь его заранее утешить, но только вызывала этим в душе Марка излишнее волнение. Ему хотелось знать всё сразу.
– Через десять дней после вашего отъезда, молодой господин, – ровно текла речь Хоахчин, – маленькой Пэй Пэй стало плохо, она слегла и сильно ослабла. Никакая пища не шла ей впрок, всё она выплёвывала. Любой запах казался ей ужасным, даже самый изысканный. Мы показали её тебетскому врачевателю, и он подтвердил то, что было уже ясным любой женщине. Ваша маленькая Пэй Пэй понесла от вас.
– Где же она? – в волнении вскочил Марко.
– Боюсь вас огорчить, господин… Она не смогла родить.
– Так где она?
– Мы похоронили её на прошлой неделе.
Комната закружилась, красные опоры, красные клетки стропил под потолком, красные шторы и ставни вдруг приблизились к глазам, стали горячими, словно перчёными, ударили в голову, навалились на затылок.
– А ребёнок?
– Ребёнок не выжил, мой господин. Он так и не родился. Не спасли.
кого тут винить винить некого вы тоже не виноваты её бёдра были очень узкими не надо было ей беременеть напрасно она не приняла тебетские пилюли не надо было бы ей беременеть честное слово все так говорят в конце концов она даже не ходила лежала почти всё время ей было очень плохо но вы не виноваты никто не виноват мы делали ей прижигания и травяные настои давали лекарь не отходил от неё ни на минуту но спасти её было невозможно так случается в конце концов она ведь была всего-навсего наложницей пускай любимой наложницей господина но ведь тут ничего не изменишь погорюете погорюете но молодое сердце быстро утешится смотрите сколько знатных дам хотели бы удостоиться вашей любви господин вы теперь герой любая захочет родить вам ребенка вам остается только указать кто вам по сердцу а убиваться воину совершенно ни к чему посмотрите-ка что вы делаете с собой вы заросли бородой как дикий зверь позвольте хоть вас побрить а то скоро вас будут пугаться дети халат у вас скоро покроется землёй вас всё время на него тошнит сколько времени вы уже его не снимали позвольте хоть дать вам чистую одежду нельзя же всё время спать в грязном халате вы опять ничего не ели ваш отец тревожится за вас великий хан в недоумении но вы всех отсылаете нельзя пить столько вина вчера вы снова чуть не зарубили раба который принёс вам ужин ещё раз и нам придётся посылать с рабом охрану мы боимся за ваш разум никто так не убивается по наложнице вы ведь так молоды если каждый раз так убиваться по женщине то вы не доживёте до седых волос
заткнись проклятая курица хватит кудахтать
Боже Боже дай мне смерти почему я не умер от дизентерии в Тямпу?!.
ты можешь заткнуться? заткнись ЗАТКНИСЬ СУКА!
Но Хоахчин не «заткнулась» и правильно сделала. То ли её непрерывное убаюкивающее кудахтанье, то ли ласковые сострадательные глаза, то ли постоянная забота о том, чтобы Марка никогда не оставляли одного, то ли тебетские лекарства, то ли ритуалы изгнания духов – что-то (а может быть, всё вместе) сделало своё дело: когда листья позолотил осенний ветер, почерневший Марко вышел из покоев навстречу отцу. Он смотрел на Николая как на совершенно незнакомого ему человека, напугав их с Матвеем до полусмерти.
– Марко, сын, как ты себя чувствуешь?
– Какой сильный ветер, – сказал Марко, запрокинув голову и словно не замечая людей вокруг.
– Марко, как ты?
– Да ничего, живой.
– Это я, твой отец!
– Здравствуйте, папа, – Марко обнял отца, глядя через его плечо с тем же безразличием.
– Тебя хочет видеть Хубилай.
– Что ж, пойдёмте.
– Тебе побриться надо.
– Хорошо.
Через полчаса гладко выбритый, безусый как и ранее, одетый в свежее платье, Марко шёл к Западному двору. С каждым шагом его походка становилась всё более упругой, спина выпрямлялась. Он оживал, только выцветшие льдистые глаза смотрели вокруг без прежнего интереса. Хоахчин посмотрела ему вслед и тяжело вздохнула.
Вечером Марко вернулся к себе, посмотрел на фиал с мутным рисовым вином и выбросил его в окно. Достав из ножен меч, он вышел во внутренний дворик, разделся по пояс и начал чертить сияющим лезвием круги и спирали в быстро опускающейся темноте. Коротко ухая, он кружился, отбиваясь от невидимых врагов, от злобных катайских духов, которые отняли у него Пэй Пэй. Он бил тени ханских нухуров, насиловавших его любовь, узкоглазые тени воинов, жгущих аннамские пагоды, огнём и кровью заливших Сушу от моря до моря, песчаным ветром несущихся под кроваво-красным небом. Марко коротко вскрикнул и с прыжка пригвоздил тень евнуха Цзы Чэня, не уберегшего Пэй Пэй, мечом к земле. Вышла луна, а он всё кружился по двору, по-змеиному извиваясь, рыча как леопард, атакуя как тигр. По спине его бежал тяжёлый липкий пот, мокрое тело понемногу обретало форму, мышцы, стосковавшиеся по движению, проступали через отёкшее от вина тело, как деревянная лопатка сквозь тесто.
Из темноты вышли двое молодых татарских дружинников, их лица были Марку незнакомы. Один выкрикнул боевой клич чингизидов и быстро вспорол воздух саблей. Второй попытался зайти Марку за спину, чертя лезвием по камням внутреннего дворика. Марко напрямую парировал удар первого татарина и чуть не выронил меч от неожиданности: нападающий был настроен серьёзно. От следующего удара Марко уклонился, ударив атакующего в лицо рукоятью меча как кастетом, и, легко повернувшись, швырнул его закованное в тяжёлые стальные пластины тело во второго дружинника. Марко остро чувствовал, что на нём нет никакого защитного снаряжения, взмокшая кожа вдруг стала чувствительной, как у женщины. Он уклонялся, парировал, отбивался, двигался, слыша в неверном свете луны тяжёлое сопенье воинов и кожей рук ощущая движение воздуха от их клинков. Время исчезло. Первый татарин снова атаковал, коротко выплюнув в вечерний воздух боевой клич. Марко сделал шаг назад и плашмя ударил летящее вниз лезвие сверху, выбив его из рук дружинника. Развернулся и понял, что шутки кончились – лезвие второго клинка летело слишком близко. Марко шагнул в сторону, одним движением срубив руку, сжимавшую саблю, и на излёте вспоров нападавшему живот. Разворачиваясь, он снёс согнувшемуся над своими кишками воину голову и толкнул ногой его падающее тело в сторону другого нападавшего. Тот вдруг остановился, остекленелыми глазами взглянул на агонизирующий труп собрата и, завизжав от горя и ненависти, бросился на Марка. Венецианец подопнул отрубленную голову ему под ноги и, резко кхекнув, разрубил татарина от ключицы до пояса.
– Я знал, что за тебя не придётся заступаться, мой мальчик, – сказал Хубилай с улыбкой, выходя из тени огромной ивы. – Ты возмужал.
– Что это было? – спросил Марко без удивления.
– Взбесившиеся собаки! Их нойонов строго накажут. Это заго-вор, – Хубилай толкнул ногой развалившийся до пояса труп татарина и снова улыбнулся. – Отличный удар, мой мальчик! Отличный удар!
Великий хан обнял Марка, пачкая кровью зарубленного дру-жинника драгоценный халат, и с чувством произнёс:
– Вот таким и должен быть мой сын. Ты совсем оправился от болезни…
– Нет, Кубла-хан, я хотел бы найти одного лекаря-бахши.
– Хорошо, какого?
– Того, что пользовал Пэй Пэй.
– Завтра Хоахчин приведёт его к тебе. А сейчас ступай, тебе нужно отдохнуть.
Марко послушно кивнул, сжав ладонью кулак в церемониальном катайском жесте, и пошёл к стоявшей слева от павильона бочке с водой – смыть кровь.
– Кстати, – окликнул его Хубилай. – Государство Мянь пало, его столица, Паган, взята на прошлой неделе. Это твоя заслуга.
– Это заслуга нойонов Тогана, – ответил Марко.
– Если бы не твои наблюдения, мой мальчик, нам не удалось бы поссорить вождей Мянь, которые сами перебили половину своего войска. Без тебя мы бы ещё десять лет осаждали Паган. Планы города, размещение войск, пресные источники, законы окружающих племён – это твоя заслуга.
– Я рад быть вам полезным, – с поклоном сказал Марко и шумно плеснул на себя холодной водой.
Хубилай полулежал на горе покрывал, поигрывая самоцвет-ным перстнем. Вошел начальник ночной стражи Ичи-мерген, негромко звякая золочёными доспехами.
– Мальчик справился, – улыбнулся Хубилай. – Закопай убитых дружинников. Как следует, показательно, накажи их нойонов за недогляд и заговор. И хорошо награди семьи убитых. Только награждай тайно. Никто ничего не должен понять.
– Слушаюсь, – поклонился Ичи-мерген.
– Ты видел, как он разрубил того, второго?
– Он стал сильнее, Великий хан.
– Хорошо присматривай за ним. Его ждёт большая судьба.
Марко с отвращением отослал уйгурскую наложницу и крестом упал на огромную кровать, затенённую балдахином. Это уже пятая девушка. Он просил Хоахчин не присылать ему больше женщин, но старая карга твёрдо стояла на своём: от потерянной любви есть только одно лекарство – другая любовь. Да и здоровье надо поберечь, негоже молодому воину так сдерживать своё семя. Воин – не монах, ему нужно быть мужчиной. Катайцы, правда, по-другому думают, заметил Марко. Потому мунгалы и повергли Сун, с убийственной логикой ответила Хоахчин и привела ему эту уйгурку. Красивая девушка, конечно, но… Джунгли Аннама выжгли моё сердце дотла, отец… Так же, как долгие странствия выжгли его тебе…
…Марко закрыл глаза… запрокинул голову… мёртвый нухур склонился над своими перламутровыми кишками. Марко встряхнул головой, отпил воды из фарфоровой чашки и перевернулся на бок. Ноздри ожёг запах жасмина, из-под прикрытых век просочилась горячая влага. Марко вздохнул и …заdreamал on sleepлись веки …заdreamал как человеки …на рассвете в липкий сладкий …сон ныряют и украдкой …ранят двери рая стайкой …мыслей мягкой тонкой байкой …дверцы в рай для них обиты …спят они а не убиты …есть игрушка-угадайка …сон игрушка-умирайка …ну не бойся прыгай прыгай …сладкий шоколадный сумрак …раздвигая ты не умер…
…вдох и выдох чёт нечёт …снова вновь наоборот …линий ломаных кораллы …лилии глубокий стон …и лимонный привкус вялый
…липстика лиловый лён …сладкий плен кленовых пальцев …слоник шёлковый в полёт …лезет пролезает в пяльцы …вдох и выдох чёт нечёт …снова вновь наоборот …льнёт лазутчик к алой маске …лаской таской свистопляской …рот разинут раной красной …ласковее ласковей …соловьиный выход вход …трель знакомых тихих нот …вдох и выдох выход вход …снова где-то чёт нечёт …кожа шёлком грива волка …волнами пойдёт в руке …по молочной по реке …голым без ума без толка …дремлет замерев в глотке …сладкой липкой нежной дрёмы …где мы? как мы? что мы? кто мы?..
…Пэй Пэй снова унеслась в туманный сумрак, мелькнули яблочные груди, блеснуло обнажённое лоно, знакомый смешок, волна жасмина, изогнутая бровь. Диавол сладок, прошептал Марко, и семя вытекло из него как молоко, без толчков, тонкой струйкой, как вода, заскользило по алому шёлку, по алому, как рот Пэй Пэй, шёлку, заскользило туда, в сон, где возможно всё, где никто не умирает, потому что сон – младший брат смерти, иногда такой желанной. Смерть – жестокая красавица, но если прорваться через её укусы к лону, то оно будет горячим и сладким, смерть жестока не ко всем, а лишь к тем, кто её боится, смерть посылает нам сны, чтобы мы не боялись помнить о ней… Марко крепко спал, подобрав под себя ноги. Рукоять меча торчала из-под подушки совсем неуместно – он был так похож на ребёнка в этот момент.
…Вскочил, сжимая в правой руке обнажённый меч и, почему-то, подушку в левой. Было совсем светло, наверное, уже день. В дверном проёме темнел коренастый силуэт.
– Меч – от человека, это понятно, – сказал смутно знакомый насмешливый голос. – А подушкой от кого ты хочешь защититься?
– Я тебя знаю?
– Думаю, да.
– Ты… (скрипнув уключинами, нарядная джонка с шипением унесла в сонную дымку голос матери, туман одеялом накрыл мост, ведущий на тот берег).
– Шераб Тсеринг из Кхама.
– Лекарь?
– А тебе разве нужен лекарь? Что ты собрался лечить?
– Ты был лекарем Пэй Пэй?
– Ей лекарь уже не нужен, – сказал Шераб Тсеринг, выходя из тени.
Он был одет в длинный синий халат из хлопчатой бумаги, в ухе болталась большая бирюзовая серьга. На шее висели длинные чётки со странными амулетами, похожими на ножи. На вид ему было лет сорок или… или сто сорок, трудно определить. С виду он больше всего походил на разбойника, но глаза… его лицо, казалось, содержало в себе все лица земли. Марко почувствовал желание встать поближе. От Шераба Тсеринга веяло какой-то избыточной, необычной, большой силой, устойчивостью камня, состраданием ангелов, огнём вулкана… Чем ещё? Марку хотелось… Он даже не знал, что ему хотелось. Выразить своё уважение? Нет, не знаю… Обнять его? Да, но это совсем не… Откуда такое странное чувство?.. Меч выскользнул из руки Марка и тихо зазвенел, покатившись по циновке.
– Я только что видел её во сне, – сказал Марко.
– Это нормально – у вас сильная связь.
– Мне её не хватает.
– Разлука с любимым – страдание, пребывание с нелюбимым – страдание.
– Я хотел убить тебя. Сначала за то, что ты дал ей волшебные пилюли, которые предотвращают беременность. Потом за то, что ты позволил ей умереть, хотя был её лекарем.
– Ну так убивай, – засмеялся Шераб Тсеринг. – Она тотчас же воскреснет.
Марко хотел обидеться, но смех колдуна был таким открытым, без издёвки, что молодой венецианец только присел на кровать.
– Ты колдун? – спросил он.
– Отец мой был известный нгагпа3, но я не пошёл по его стопам. Я перенял его знания в лечении различных болезней, но я не колдун. Я – странствующий налджорпа4.
– Что ты здесь делаешь?
– Я остался здесь по просьбе Карма Пакши.
– Он колдун?
– Он великий святой, защитник всех живых существ, несущий свет знания, воплощение сострадания.
– Идолопоклонник разве может быть святым? – вскинулся Марко.
– Когда у тебя болит зуб, ты не спрашиваешь, какой веры знахарь, дающий тебе снадобье. Все хотят быть счастливыми – сарацины, несторианцы, иудеи. У всех есть мать, все испытывают боль, всех впереди ожидает смерть.
– И что он делает, Карма Пакши?
– А зачем тебе колдун? – снова засмеялся Шераб Тсеринг.
– Я хочу знать, что такое сон… – мучительно сморщив лоб, произнёс Марко. – В Тебете, рассказывают, колдуны знают всё о смерти и о сне.
– В Тебете колдуны знают, как вызвать дождь или разрушить селение градом, или сделать так, чтобы скотина рожала больше. Великий Мила до того, как стать святым просветлённым, учился у нгагпы насылать грозу и после этого с помощью молнии убил тридцать пять человек, причём своих ближайших родственников. Ему потом пришлось двенадцать лет искупать своё преступление. Колдуны ни хрена не знают. Они тебе не нужны.
– А кто мне нужен?
– Кому нужен?
– Мне.
– А что значит «мне»? Кто такой этот «я»?
Марко глупо посмотрел на Шераба Тсеринга, что-то попытался ответить, но слова куда-то делись. Тебетец зашёлся в хохоте, хлопнув Марка по плечу так, что тот снова беспомощно опустился на кровать.
*****
Три
Библиотекарь шёл, постукивая и шурша по циновкам пола тонкой резной палочкой, последние годы заменявшей ему глаза. Рабыня-караитка, на вид совсем ещё девчонка, в чьи обязанности входило смотреть за тем, чтобы старик ни в чём не нуждался, пыталась направить его, легко придерживая под локоть, но библиотекарь яростно сопротивлялся. Его раздражение Марку понятно: все, кого он учил, разъехались по дальним углам Поднебесной. Новая девчонка полуграмотна, по-татарски говорит с ошибками, не говоря уж о катайском. Хубилай пообещал, что десять лучших сотников будут обучаться в библиотеке так же, как до сих пор обучался Марко. Вот удружил! Мунгальские сотники прилежны, но тупы, как и эта сопливая караитка. Но Хубилай и слышать ничего не хочет: мунгалы должны стать умнее катайцев…
– Мир тебе, – поздоровался Марко с библиотекарем, неслышно поднимаясь с резного кресла в читальне.
– Si vis pacem, para bellum5? – засмеялся старик, постучав палочкой по ножнам, болтающимся у бедра венецианца.
– Приходится, – улыбнулся в ответ Марко.
– Тебе надобно бы Сунь Цзы прочесть.
– Я наизусть учил, всё ещё помню. И даже пытался на латинский переводить, да не успел. Кубла-хан меня в страну Мянь услал.
– А вот меня память совсем подводит – путаю всё: языки, смыслы, образы. Презабавнейшая каша получается иногда. Как катайский дракон – чешуя карпа, тело змеи, ноги петуха, а рога – оленьи, – снова засмеялся библиотекарь, и редкие шёлковые волоски на его белёсом черепе зашевелились в такт. – Так говоришь наизусть?
– Пэй Пэй просила, чтобы наизусть, – помрачнел Марко, поглаживая гарду.
– Пэй Пэй? Жалко девочку… Способная была, образованная. Конфуцианский канон знала лучше многих сюцаев, её отец учил строго, – голубые бельма старика увлажнились. – Чаю?
– Благодарю покорно.
– А я выпью, – задорно сказал старик. – Эй, сопливая, давай-ка чайничек нам, да шевелись.
Караитка убежала, пятясь назад. Старик был самым добрым существом, которое она видела в жизни: он ни разу её не ударил за полгода и вовремя кормил. Этого было достаточно, чтобы она посчитала его живым божеством. За пазухой у неё притаился тонкий кривой сарацинский нож: если на старика кто-нибудь поднимет руку, она защитит слепого, а если надо, умрёт за него.
– Я пришёл спросить тебя…
– Конечно, Марко. Хотя за минувший год ты стал совсем другим, взрослым, настоящим мужчиной. Но спрашивай. Тяга к знаниям похвальна…
– Я встретил Шераба Тсеринга…
– Я знаю его, он приехал несколько лет назад из Тебета, вместе с Карма Пакши.
– Ты всё знаешь…
– Ну… уж не всё…
– Но всё-таки, никто в царстве Юань не знает больше твоего, даже Хубилай.
Старик приложил палец ко рту, оглянулся, словно по старой привычке ещё зрячего человека проверяя, не слышат ли рабы, и негромко поправил:
– Великий хан…
– Да, Великий хан, конечно… – поспешно повторил Марко. – Так вот. Я хотел спросить: кто такой тот Карма Пакши?
Юная рабыня вернулась с подносом горячего чаю и бесстыже уставилась на Марка, одетого в расшитый парчовый халат. Марку стало смешно: вот деревенщина! Через пару лет красоткой будет.
– Он для идолопоклонников всё равно что живой Иоанн Креститель, – улыбнулся библиотекарь.
– Святая Богородица! – быстро перекрестился Марко.
– Человек в чёрной короне. Родом он из Тебета, но говорят, что он рождается каждый раз в новом теле. И многие-многие годы будет он приходить в Тебет, каждый раз в новом теле.
– Помилуй мя, Пречистая Дева! Это колдовство!
– Я не знаю, колдовство ли это, но говорят, что он останавливает войны, исцеляет больных. В Тебете племён много, а еды никакой, оттого живут там одни разбойники. В каждой долине свой народ, а долин там, как морщин на моём лице. Раньше там все со всеми воевали, а этот усмирил их, – засмеялся библиотекарь. – Великий хан как-то решил, что неплохо бы ему в империи учредить какую-то религию, которой бы все подчинялись. Слишком большая страна, надо как-то её объединить. Сам он надумал или присоветовал ему кто, я не знаю. Но за полгода гонцы ханские со всех земель привезли в Канбалу священников и жрецов всяких. И евреи, и несторианцы, и греческой веры были люди, и чистые идолопоклонники, что деревьям да кустам молятся, и пандиты индийские – всякой твари по паре собрал Великий хан. И говорит: «Кто искуснее будет в спорах богословских, того религия и будет нашей». Святоши-то на закрома Хубилаевы посмотрели, да и давай спорить! Каждому охота стать в царстве Юань навроде понтифика! – в голос, до кашля, захохотал библиотекарь. – Трое суток эти крикуны горло драли, чуть до драки не дошло, водой разливали. Карма Пакши на спор опоздал, прибыл к исходу третьих суток. Он вошёл, Хубилай его и спрашивает, что, мол, ты скажешь в защиту своего учения? А Карма Пакши посмотрел на него и увидел до смерти голодного старого человека, которого эти многодневные споры замучили до тошноты. И тогда тебетец просто повел руками, и в воздухе появились тарелки с едой, бокалы, и всё это поплыло к Хубилаю. А спорить… он даже говорить ничего не стал.
– Ну точно колдовство! – вскричал Марко.
– Нет, Марко, не колдовство тут, ты не понимаешь. Он увидел в богдыхане обычного человека и пожалел его. Воистину говорят: «Монах не воздаёт почестей императору».
– И что?
– Ну, ты же знаешь Хубилая – на то он и великий хан, чтобы сомнений не испытывать. Он поел и говорит, что всех, мол, спорщиков прошу на двор, там нухуры Ичи-мергена уже как следует наточили мечи, так что вам будет не больно потерять свои головы, и всё такое, как обычно при дворе. А учение, которое принёс Карма Пакши, и будет всеобщей мунгальской религией. И тут Человек в чёрной короне ему и говорит, что, как негоже лечить разные болезни одним лекарством, так и нельзя всем людям давать одно и то же учение. Кто-то молится Христу, кто-то Шиве, а кто-то верит Мохаммеду. Разным головам, говорит, нужны разные шапки. Тут могучий Хубилай вообще дар речи потерял. Правда, всех спорщиков отпустил и наградил щедро. Казнить не стал за проигрыш.
– Да ну, сказка это, – недоверчиво сказал Марко.
– Я тогда ещё мог видеть, Марко. И я видел это своими глаза-ми, – немного сердито сказал старик, приблизив свои прозрачные, как стрекозьи глаза, голубые бельма к лицу молодого венецианца. – А не веришь – спроси Ичи-мергена. Его люди как-то пытались Карма Пакши задержать, ссора у них с катайцами вышла – к кому первому святой человек учить поедет. Так он тебе расскажет, как Человек в чёрной короне повёл рукой и войска встали как вкопанные, неподвижные, как глиной обмазанные.
– А во что ты веришь, хранитель книг? – спросил Марко после недолгого молчания.
Старик встал и на ощупь начал разливать чай. Девчонка поспешно вынула из его дрожащих рук чайник, но старик остался стоять. Потом он не спеша прошёлся, пожамкав воздух пустым беззубым ртом, и медленно сказал:
– Иногда ты достигаешь пределов веры, и кажется тебе, что коснись рукой – и попадёшь пальцами во тьму, настолько она близка. Иногда достигаешь в вере такой глубины, что кажется, всё на земле ничто и люди – как полый бамбук под ветром. Какова та вера? В красивой, безусловно красивой, но малюсенькой Венеции так просто говорить о единой вере. И потом под её знамёнами растоптать град Константина, растерзать сарацинские города, выжечь своих неблагонадёжных… Европа мала. Очень мала. Пока спит катайский дракон, пока мунгальские нойоны каждый день едят баранину и видят рай как большую белую юрту – всё в порядке для твоего мира. Можно объявить его единственным. Правильным. Но это самообман… – старик надолго задумался, потом, тяжело улыбаясь, проговорил, словно с трудом разлепив иссечённые старостью губы: – Не спрашивай меня о моей вере, блюди свою в чистоте. Вера – дело интимное, тайное. Будь чистым сам, и всё вокруг тебя станет чистым.
Они молча сидели у Драконьих прудов, так же, как прошлой осенью, словно ничего не изменилось. Первый снег медленно, как чаинки в глубине чашки, опускался на их тёмные силуэты – огромный холм Хубилая и тонкий кипарис Марка. Снова безмолвное чёрное зеркало воды втягивало их взгляды, как огромная воронка.
Хубилай встал, выпрямившись во весь рост, и неспешно высвободил торс из складок шёлка. Рукава повисли по бокам, как сброшенная пауком прошлогодняя шкурка. Богдыхан оправил полы халата и с лязгом достал мунгальскую саблю. Марко, не говоря ни слова, отпрыгнул назад, вынимая гибкий прямой меч-цзянь. Невидимый в сумерках Ичи-мерген со вздохом закрыл глаза и отошёл за колонну, жестом приказав часовым не вмешиваться.
Хубилай раскрыл руки, приглашая Марка атаковать. Замедляя движения, он делал вид, что старость одолела его. Марко ждал. Хубилай наклонил шею, тяжело разминая её, потом переложил саблю в левую руку, чтобы размять правое плечо… и вдруг молниеносно атаковал слева косым ударом снизу вверх, беспощадно целясь в пах противнику. Марко ошеломлённо отскочил в сторону, едва заметив, что левая пола его халата разрезана пополам. Хубилай буквально взвился в воздух, нанося бесчисленные удары, помогая ногами, обманывая вращающимися полами халата. Марко оборонялся изо всех сил, но получил коварный удар ногой в живот и отлетел за камень. Он прокатился за каменной стелой, выпрыгнул навстречу Хубилаю, кувырком подкатываясь под его саблю, и сделал колющий выпад с земли. Богдыхан отклонился, меч Марка распорол ему штанину и верхний расшитый пояс, шумно упавший на землю.