Эльфийский маг. Кровавый эльф

Но именно такую нереальность вполне способны материализовать реальные деньги. Ещё немного хлопот со стороны имеющего нужные связи эльфа, и безусый юноша въехал в начальственный кабинет, став облечённым властью. Он надел синий бархатный мундир с белыми манжетами и накрахмаленным воротничком и стал королевским коронером первого ранга.

Взлёт по карьерной лестнице был невиданным, и Лаваиль-Дар, помня о совсем недавнем бедственном положении как рода, так и себя самого, относился к своему благодетелю с благоговением и почтением.

Одно только плохо: работу свою юный коронер категорически не любил.

Тут дело оказалось в том, что Лаваиль-Дар больше всего на свете предпочитал всему прочему песни и поэзию. Он был творческим юношей, который с самого раннего детства тяготел к рифме. Для него не существовало реальности, её заменяли звуки и складывающиеся буквы, которые, в свою очередь, магическим образом преобразовывались в слова, фразы, предложения.

Он искал звучание и гармонию, рифму, слог. Пытался работать в разных стопах стихосложения, таких как хорей, амфибрахий, анапест, дактиль и даже ямб. Он летал в эмпиреях. Ему не нужно было оружие, ведь оружием для него являлось слово. Ему не нужны были преступники и стражники, правые и виноватые. Ему требовалась лишь муза. И именно она оказалась истинной страстью, целью и самым главным судьёй его творчества.

Новая должность очень тяготила аристократа. Он не знал, куда от неё деваться.

Да, хорошее и даже очень хорошее жалование. Да, свой двухэтажный особняк, в котором только спален было четыре штуки. Да, карета, слуги, смотрящие начальству в рот подчинённые. Всё это – да! Но в то же время всё это – нет! Ну не лежала душа юноши к судейскому делу. Не хотел он забивать себе голову всякой ерундой. Не желал ни казнить, ни миловать. Да и вообще не желал принимать хоть какое-то участие в жизни упорядоченного общества!

А желал он одного – писать стихи и быть бардом-менестрелем! Да, он желал воплотить два различных начала в одно. И именно поэтому каждую ночь, возвращаясь из таверн и кабаков, он распевал песни и читал стихи на все лады и на всю округу. Душа просила праздника, и душа праздник получала!

Вот и сейчас, сидя за столом и подальше отодвинув рапорт о поимке на рынке разбойника-воришки четырнадцатого уровня, он, в задумчивости покусывая гусиное перо, пытался мобилизовать все внутренние ресурсы и таки суметь придумать ёмкую и всеобъемлющую рифму.

Он работал, он думал, он сочинял, он разрабатывал, невзирая ни на какие трудности, болезни, хандру и дела, он ежедневно хотя бы на немного старался увеличить свой навык мастерства стихосложения.

И нужно сказать, упорство дало свои результаты, ведь не зря же в народе говорят: «Терпение и труд всё перетрут!»

В одних из прекрасных дней Лаваиль-Дар проснулся рано утром с пришедшей, казалось бы, простой, но, по сути, гениальной идеей.

– Хватит заниматься стихами как дилетант! Хватит этого ребячества! Хватит быть наивным! – воскликнул в небо эльф и, подбежав к столу, стал чиркать пером новую, никем ещё не виданную концепцию массового придумывания стихов.

Да, именно так он решил назвать свою работу.

В дальнейшем, естественно, коронер надеялся описать сей труд более детально и уже затем представить его на рассмотрение в Академию изящных искусств, но на первом этапе он делал набросок в виде эксперимента, пытаясь понять – работает его идея или нет.

Для того чтобы эксперимент прошёл в не специально сфабрикованных сознанием случайных условиях, он выглянул в окно, увидел там квохчущих кур и записал об этом пару фраз на пергаменте.

– Куры, квохчут, – подумал и добавил: – Улица, окно, корм. – А затем ещё несколько слов: – Я смотрю. Окно. Утро. Улица. Солнце.

Естественно, со стороны любой другой наблюдатель не мог бы ничего понять. Однако для эльфа эти слова являлись ключами. Да не просто ключами, а возможными ключами к славе, почёту, признанию и богатству.

– А теперь ищем рифму! – буркнул он себе под нос. – Улица… гм… Не улица, а улицу… улицу – курицы. Окно, гм – всё равно.

«Хорошо? Вроде ничего. А теперь смысловая нагрузка…»

Через полминуты у него получилось:

Я смотрю на улицу

В открытое окно.

Там гуляют курицы,

Мне же всё равно.

– Легко и непринуждённо! – хохотнул эльф, весело покачав ушами. – Ай да молодец!! Ай да… гм. – Но что-то ему всё же в его стихоплётстве не понравилось. – А как, кстати, правильно пишется – куры или курицы? Гм… по-моему, куры… Тогда не так… Гм… Ага… Тогда будет вот как… И менять-то особо ничего не надо. Просто вставляем нужное слово, и получается:

Я смотрю на улицу

В открытое окно.

Там гуляют куры,

Мне же всё равно.

Конечно, рифмы между первой и третьей строчкой нет – «улицу» – «куры», но из-за того, что рифма есть в строчках два и четыре – «окно» – «всё равно», четверостишье приобретает именно форму стиха, а не просто набора различных слов.

– Отлично! – воскликнул он, ощущая будоражащую дрожь по всему телу. – Просто великолепно!

Ощущение было такое, будто бы он нашёл золотую жилу.

«Что бы написать ещё? Какую тему попробовать?» – стал вертеть головой королевский коронер, пытаясь зацепиться взглядом хотя бы за что-нибудь более-менее годное.

Но, к его несчастью, в комнате ничего такого, подходящего для эксперимента, не было.

– Эх, – раздосадованно произнёс он, – где бы взять тему? Где бы темочку взять бы нам?

Вновь посмотрел в окно и, ничего, кроме кур, не увидев, совершенно расстроившись, с размаху хлопнул ладонью по лакированному столу. Да так сильно ударил, что даже ладонь немного отсушил. Посмотрел на «давший сдачи» предмет, обрадованно вскликнул и полез в ящик стола.

Через минуту он уже открывал дело № 555.

– Итак, что тут у нас? – произнёс он.

Выхватил первый попавшийся исписанный показаниями лист бумаги, быстро пробежал по нему взглядом, а затем стал выписывать слова.

Разбойник. Рынок. Шмат сала. Окорок. Потерпевшая. Стража. Месяц тюрьмы.

– Гм, – хмыкнул поэт, откинувшись на стуле.

Поднёс листок с выписанными словами поближе к глазам, прочитал вслух, попробовав все слова на «вкус», и, согнувшись над сукном стола, принялся искать и находить рифму.

Сейчас он собирался подобрать несколько необычную для его творчества рифму. Как правило, он рифмовал первую строчку с третьей, а вторую с четвёртой. Но не в этот раз. Сейчас он хотел сделать более сложную работу. Первая строчка должна была быть зарифмована со второй, а уже третья строчка с четвертой строфой соответственно.

Для простого обывательского глаза несведущего в этих делах такая рифмовка могла показаться сущим пустяком. Но коронер знал, что это лишь поверхностное суждение. На самом деле такое стихосложение было очень сложным, ибо оно должно нести в себе чёткую информационную нагрузку. И если хоть что-то пошло бы не так, это моментально могло бы обрушить всю структуру и глубину четверостишья.

– Итак, пусть окончанием первой строфы будет слово вор. Тогда второй строфой… – Он почесал нос, хмыкнул и начал подбирать: – Вор… вор… ор… гм, сор? Ну, в общем-то, да, но всё же это вроде к траве… гм вор… а что у нас воры делают? Ответ прост, как два пфеннига: воруют. Так. Воруют – не подходит… А вор… гм… – Он зажмурился, поморщился, пытаясь выдавить из себя мысль, и всё-таки сумел это сделать, выдохнув: – Спёр…

Посмотрел в окно и сам себе кивнул.

«Вор – спёр» – с любовью записал окончание второй строчки.

Теперь предстояло придумать последние слова строчки номер три и строчки номер четыре.

Что же за смысл должен быть в этих строфах? И даже не просто смысл, а призыв. В них должна раскрываться сама суть отвратительного деяния преступника. И конечно, в конце должно быть суровое, но справедливое наказание.