Новые материалы для биографии и характеристики Белинского
В чей огород брошен этот камешек? С первого раза можно было бы подумать, что приведенные слова г. Тургенева метят в г. Салтыкова, о котором Писарев утверждал, будто бы он трунит, иронизирует, хохочет, глумится и зубоскальствует, сам не зная над чем. Но в другом месте воспоминаний г. Тургенев выражается так, что его слова не допускают подобного толкования. Он говорит, что если бы Белинский дожил до настоящего времени, то «как бы порадовался он поэтическому дару Л. Н. Толстого, силе Островского, юмору Писемского, сатире Салтыкова (вот видите), трезвой правде Решетникова!» Итак, приведенного места нельзя относить к г. Салтыкову, потому что г. Тургенев признает его не непонимающим ничего зубоскалом, а сатириком. И после этого некоторые злонамеренные люди осмеливаются утверждать, будто бы сатирик Салтыков есть литературная «шелуха», которая всегда по своей легковесности летит туда, куда дует ветер! После этого уже не трудно догадаться, в чей огород брошен камешек, кто занимался излюбленным свистанием. Нам кажется только, что редакция «Вестника Европы» поступает весьма непоследовательно, с одной стороны, печатая у себя статьи с эпиграфами из Добролюбова, а с другой – пропагандируя мысль, будто бы влияние «свистания» Добролюбова ничем не разнилось от влияния безнравственных выходок Сенковского, будто бы, например, произведения г. Салтыкова суть сатиры, а сатиры Добролюбова – зубоскальство и гаерство.
Вот еще один камешек, тоже понятный и известно куда метящий:
«Воистину детское и к тому же не новое, подогретое объяснение искусства подражанием природе не удостоилось бы от него ни возражения, ни внимания; а аргумент о преимуществе настоящего яблока перед написанным уже потому на него бы не подействовал, что этот пресловутый аргумент лишается всякой силы, – как только мы возьмем человека сытого. Искусство, повторяю, было для Белинского такой же узаконенной сферой человеческой деятельности, как и наука, как общество, как государство…» (стр. 715).
По поводу этого мы можем только заметить, что это еще большой вопрос, что лучше для сытого человека не в смысле еды или закуски, а в смысле эстетического наслаждения – нарисованная ли корзинка с яблоками или настоящая корзинка с естественными яблоками, нарисованные грозди винограда или естественные?
Наконец вот в воспоминаниях г. Тургенева несколько строк, действительно подходящих к характеристике Белинского:
«Белинский был, что у нас редко, действительно страстный и действительно искренний человек, способный к увлечению беззаветному, но исключительно преданный правде, раздражительный, но не самолюбивый, умевший любить и ненавидеть бескорыстно. Люди, которые, судя о нем наобум, приходили в негодование от его „наглости“, возмущались его „грубостью“, писали на него доносы, распространяли про него клеветы, – эти люди вероятно удивились бы, если бы узнали, что у этого циника душа была целомудренная до стыдливости, мягкая до нежности, честная до рыцарства; что вел он жизнь чуть не монашескую, что вино не касалось его губ. В этом последнем отношении он не походил на тогдашних москвичей. Невозможно себе представить, до какой степени Белинский был правдив с другими и с самим собою; он чувствовал, действовал, существовал только в силу того, что он признавал за истину, в силу своих принципов» (стр. 699).
К этому мы прибавим, не боясь быть опровергнутыми никем, что те люди, которых г. Тургенев укорял в гаерстве, зубоскальстве, действовавшем не лучше безнравственных выходок Сенковского, во всех указанных в этой выдержке отношениях стояли нисколько не ниже, если еще не выше Белинского. Г. Тургенев, конечно, этому не поверит; но редакция «Вестника Европы», надеемся, поверит. Если же и она не поверит, то мы рекомендуем ей спросить об этом предмете у ее сотрудника, г. Пыпина, в беспристрастие и историческую правдивость которого она, конечно, верит.
