По ту сторону изгороди

– Нет, это не правда, – голос Антона дрожал. Он потупил взгляд, представляя, как было страшно хомячку, как трепетало его маленькое сердце, когда жестокая рука схватила, сдавила и бросили на пол.

– И знаешь, что я подумала в тот момент? – она прикрыла один глаз, словно от удовольствия и оскалилась, показывая желтые неровные зубы. – Я подумала, что его головка такая же маленькая, такая же никчемная, как твоя.

Антон рванул было из кухни, позабыв про дыру в футболке, скрываемую от тети Тани. Он уже не думал о себе, о возможном наказании за порванную футболку, лишь о бедном съеденном хомячке. Он устремился к стене, в надежде проскочить между ней и тетей Таней, стоящей словно стражник, охраняющий выход из кухни. Но она преградила дорогу, выставила руки, как вратарь ловящий мяч.

– Стоять! Я с тобой не закончила, успеешь еще погоревать над пустой клеткой, у тебя вся ночь впереди.

У Антона защипало в глазах, как будто где?то рядом готовили луковый суп. Он выпучил глаза, пытаясь остановить подступающие слезы, молча стоял напротив неё, ссутулившись, опустив голову, безропотно подчинявшись требованиям, но мысленно он кричал на нее, требуя уважительно относиться к хомяку, а еще поправляя «не клетка, а аквариум»!

– Покажи?ка мне футболку! Развернись, – она дернула за руку, Антон почувствовал, как в плече стрельнуло, а в глазах засверкали огоньки.

От вида дыры у неё затряслись губы и подбородок, пальцы сжались в кулаки, костяшки побелели. Она напряглась всем телом и походила на взбешенного быка, готового разорвать того, кто покажет красную тряпку. Антону даже показалось, что её глаза налились кровью.

Она кричала на него так громко, что к окнам соседнего дома подходили люди посмотреть кого убивают, а у магазина этажом ниже загудела сигнализация. Она оскорбляла, угрожала, унижала, сравнивала с различными животными, махала руками перед лицом, иногда отвешивала тумаки. Кислые слюни летели в лицо Антона, попадали на губы и в глаза, а от прокуренного дыхания свербело в носу. Антон сжимал челюсть все крепче и крепче, терпел и молчал. Слезы текли, он уже не пытался их остановить. Но плакал не из?за боли физической и не из?за криков тети Тани, а из?за своей слабости, никчемности, неспособности помочь хомячку. Теперь он понимал, почему у него нет друзей и никогда не будет. Он трус, бросающий друзей в беде.

В этом доме, в этой семье было всего одно существо не дразнящее, не унижающее и не причиняющее боль. И только что Антон лишился его.

Тетя Таня кричала бы еще долго, до тех пор, пока не потерла голос и не начала задыхаться от сухости в горле, но за Антона заступился дядя Миша. Конечно не намеренно. Просто так случилось, что именно в тот момент, когда тетя Таня в очередной раз подняла руку, чтобы ударить Антона по затылку, во входной двери заскрежетал ключ. Тетя Таня отвлеклась, повернула голову к двери, а Антон воспользовался её замешательством, протиснулся между ней и стеной и, словно затравленная крыса, поскакал вдоль плинтуса в сторону зала.

– Ну правильно, еще обои мне испачкай маслом! Свинья! – прокричала она вслед.

В зале шумел телевизор, на диване сидела Настя, сосала леденец на палочке и игриво болтала левой ногой. Она не смотрела телевизор, а ждала, когда тетя Таня закончит бранить Антона, чтобы позлорадствовать, поглядеть на его зареванное лицо и сказать какую?нибудь колкую фразу, чтобы добить его, если с этим не справилась тетя Таня.

– Получил, плакса? Поделом тебе, – она чмокнула языком, достала изо рта леденец и протянула Антону, – хочешь?

Антон еще не успел войти в свою комнату, как открылась входная дверь и на порог вошел дядя Миша. Антон не стал оборачиваться, но даже спиной почувствовал его взгляд на затылке. Если бы взглядом можно было убивать, то в голове Антона образовалась дыра размеров в пять рублей.

Он не входил в комнату, держался за ручку и украдкой от всех приглядывался к налепленному волоску между дверью и косяком. Этому приему он научился в одном из фильмов про шпионов. Если волос порван или один конец отклеился – значит дверь открывали и рылись в его вещах. В этот раз волос был цел, а значит в комнату не входили в его отсутствие, хомячок жив, а тетя Таня просто блефовала. Антон улыбнулся сквозь слезы.

– Ну как, удачно? – спросила тетя Таня и как всегда приняла из рук мужа портфель и зонтик.

– Конечно. Мы накачали эту сумасшедшую транквилизаторами, связали и заперли в одиночке. Видела бы ты её глаза, пустые, словно экран выключенного телевизора. – Он усмехнулся и чмокнул тетю Таню в щеку.

– И зачем только гоняют тебя по пустякам, – она цокнула языком, высказывая возмущение. – Можно подумать докторов не хватает.

– Ну ты же знаешь, я дежурный на этой неделе, – это он сказал неровным тоном, запыхавшись от вынужденного нагибания, чтобы развязать туфли.

– Чертов график, – протянула тетя Таня.

– Чертов график, – повторил дядя Миша излюбленную фразу.

Антон чуть повернул голову и наблюдал как тетя Таня вешала на крючок длинный, черный зонтик похожий на трость и убирала портфель в шкаф, а дядя Миша носком двигал туфли ближе к входной двери.

До определенного момента Антон не знал зачем дядя Миша каждое утро, собираясь на работу, брал с собой зонтик, ведь порой даже синоптики по телевизору говорили, что осадки не ожидаются, да и жили они не у моря и не в горах, где погода меняется внезапно. Как?то раз, глядя в окно на дядю Мишу, выходящего из арки и направляющегося к автобусной остановке, Антон решил, что зонтик нужен для того, чтобы летать по ветру, как Мэри Поппинс. Он проводил его взглядом до большой, никогда не высыхающей лужи, затем до одинокого куста сирени, до ларька с фруктами и до угла трехэтажного деревянного дома, окна которого всегда завешаны шторами, но дядя Миша так и не раскрыл зонтик и не взлетел. На следующее утро Антон вновь припал к окну, в надежде увидеть, как дядя Миша все же полетит, но чуда не произошло и на второе утро. Третье и четвертое утро прошли в таком же порядке: вышел из арки, обогнул лужу, куст сирени, прошел мимо ларька с фруктами и скрылся за углом трехэтажного дома с большой вывеской на верхнем этаже: «Продается». Антон подумал, что дядя Миша нарочно не раскрывает свой секрет, зная, что за ним наблюдают, но на пятое утро произошло то, после чего Антон перестал сидеть у окна в ожидании чуда.

Оно начиналось, как и предыдущие четыре: небо чистое, солнце яркое, Антон дышал на окно и через запотевшее стекло наблюдает за дядей Мишей. У большой лужи стояла рыжая собака, лакала грязную воду и даже не подозревала, что загораживает протоптанную тропинку, по которой привыкли ходить люди, в том числе и дядя Миша. Он остановился в шаге от собаки, посмотрел по сторонам, поднял зонтик и ударил по спине дворняги. Даже через закрытое окно Антон услышал взвизг и плеск воды, когда собака прыгнула в лужу, спасаясь от следующего удара. Лужа глубокая, собака скрылась под водой, вынырнула и поплыла к противоположенному берегу. А дядя Миша еще какое?то время стоял на тропинке с угрожающе поднятым зонтиком, а затем пошел дальше, в сторону ларька с фруктами. Антон с замиранием сердца наблюдал за рыжей головой, плывущей в грязной луже и молил собачьего бога, чтобы не позволил утонуть бедной дворняге, получившей по спине только за то, что хотела пить. Как только лапы коснулись берега, а сердце Антона перестало трепыхаться от волнения, он отпрянул от окна. На следующее утро не смотрел в окно, ведь не может взлететь тот, кто бьет животных. Вот так он узнал, что дядя Миша еще хуже, чем он о нем думал, а заодно узнал секрет зонтика.

По телевизору шел концерт какой?то старухи, шепелявящей и не выговаривающей некоторые слова, рядом чмокала Настя, облизывая леденец, кошка терлась о ноги дяди Миши, не подозревая как он обходится с животными, когда думает, что его никто не видит.

Тетя Таня испепеляюще взглянула на Антона, словно говоря: «Я с тобой еще не закончила, еще получишь свое». Он отвел взгляд, повернул ручку двери и вошел в комнату.

Раньше он делил комнату с дедом. Вот уже год жил один, но кровать, на которой спал, ходил под себя и на которой в итоге умер дед так и стояла у дальней стенки, под окном. Настя говорила, что её не убирают, потому что хотят перевести из деревни бабушку, подселить к Антону, а её дом продать, деньги положить в банк под проценты, чтобы потом оплатить учебу Насти в колледже. Поначалу Антон не верил в это, надеясь, что со дня на день в комнату зайдут высокие дядьки в комбинезонах грузчиков и вынесут кровать, пропахшую дедом, на улицу, где сожгут вместе с матрацем и постельным бельем. Но дни шли, а кровать стояла. После двух месяцев он поверил словам Насти и просыпаясь по утрам первым делом смотрел на кровать деда, проверяя не спит ли на ней бабушка и вспоминал далекие, счастливые дни, когда у него была своя отдельная комната с окном, выходящим на двор. Одна кровать, шкаф под одежду, стол, а на нем аквариум с хомяком. Старая квартира, в которой он жил с родителями была на два этажа выше в том же подъезде. Уже пять лет там живут другие люди, платящие аренду тете Тани. А предыдущих жильцов, счастливую, любящую семью разбросало судьбой в разные места. Отец погиб, мать попала в больницу для психически нездоровых, а Антону досталось жить с семьей сестры матери.

В нос ударил спертый дух старины, похожий на смесь запахов влажной земли, сырого мяса и полыни. Еще пахло грязной одеждой и мочой. Деда нет год, а его дух все никак не выветривался. В голове вновь проснулось далекое воспоминание годовалой давности. Последние дни оно всплывало часто, и Антон волновался, уж не предвестник это скорого появления соседа по комнате? Мысленно он переместился в темную, душную ночь смерти деда.

Снился сон. Крепкие, костлявые руки давили на голову, топили в бочке, наполненной мочой. Он не видел лица того, кто не давал всплыть, но знал, что это дед. В реальности, не во сне, дед не ходил, был прикован к кровати, а руки настолько слабые, что не могли удержать ничего тяжелее мешочка конфет. Но во сне у него была такая сила, что Антону казалось еще немного и голова раздавится под натиском крепких пальцев.

Желтая жижа заливала глаза, попадала в нос, Антон задыхался, вдыхал, пропускал кислую, жгучую мочу в горло, в легкие. Желудок наполнился быстро, живот распирало, а смердящая жижа все лилась и лилась через рот и нос, готовясь разорвать внутренности.

Наконец, когда вышел весь воздух из легких, желудок окаменел и тянул на дно, перед глазами появилась пелена, а в голове и позвоночнике пульсировал панический страх, Антон каким?то невероятным усилием воли смог выбраться из бочки. Он жадно хватал воздух ртом, глотал словно долгожданную еду, невиданную несколько недель. Озирался по сторонам выпученными глазами, пока не сообразил, что сидит в кровати, потный и трясущийся от страха.

Он встал посреди комнаты, всматривался в темноту и дышал так часто и громко, словно пробежал не один марафон. Содрал промокшую простыню, скомкал и бросил в угол кровати. Вместо того, чтобы достать из шкафа чистое белье, постелить и доспать до утра, он зачем?то подошел к кровати деда. Даже по прошествии года он не мог найти ответ, на вопрос: что подтолкнуло это сделать, зачем он подошел к деду, ведь раньше никогда этого не делал.

Дед был накрыт с головой простынкой, словно саваном. Он всегда так спал, когда на улице было жарко и комары кружили у окна, ища лазейку в деревянной раме. В свете луны Антон видел сидящих на стекле комаров, ждущих, когда люди сжалятся и пустят попировать. А еще он видел очертания носа и пальцев на ногах, выпирающих из простынки словно кочки на болоте. Антон склонился, повернул голову так, чтобы ухо почти прижалось к носу деда, но не касалось. Прислушался. Дыхания не услышал, а ведь Антон знал, как храпит дед стоит ему лечь на спину, так, что невозможно уснуть, пока не заткнешь уши подушкой.

В ту ночь дед хоть и лежал на спине, но не было слышно даже слабого дыхания. Зато запах стоял резкий, терпкий, как смесь мочи и придорожной травы, наподобие полыни или чего?то похожего. Все тот же непонятный импульс подтолкнул его протянуть руку и коснуться через простынку запястья деда.

Оно было ледяным, словно булыжник на дне речки. Антон отпрянул, глаза выпучились, а дыхание вновь стало частым и громким. Он пятился к двери, не выпуская из виду кровати и деда, накрытого простыней. Уже добравшись до двери, уткнувшись в нее спиной, ему на мгновение показалось, что дед пошевелил пальцами на ноге. Антон выдавил через приоткрытый рот короткий звук, похожий на стон болезненного старика, нащупал влажными от пота пальцами ручку двери, дернул и проскользнул в щель.

Когда он разбудил тетю Таню первым делом получил по лбу вялой, еще не проснувшейся рукой. Вторым делом выслушал оскорбления в свой адрес. Все та же рука тети Тани, но уже окрепшая, уже проснувшаяся нажала на кнопку включения прикроватной лампы, желтый мягкий свет осветил недовольное, опухшее от сна лицо. Она села на край кровати, сначала глянула на часы, показывающие два сорок пять, а затем перевела нервный, злой взгляд на Антона и вопрошающе уставилась ему в глаза.

Антон был во власти страха, и это отразилось на речи. Он объяснялся неразборчиво, скомкано, некоторые слова недоговаривал, а некоторые и вовсе забыл, мычал, сопел и махал руками, приглашая уже наконец подняться с кровати и пройти в комнату к деду.

Тетя Таня терпеливо выслушала, лениво поднялась, натянула халат, лежащий на тумбе, и пока искала под кроватью тапочки сонным голосом, как бы между делом, протянула:

– Помер что ли наконец.

Дядя Миша промычал что?то нечленораздельное, перевернулся на другой бок, накрыл голову подушкой. Тетя Таня глянула на него с нескрываемым отвращением, проворчала, что отец все?таки его, и ему бы стоило идти проверять. Затянула пояс на халате и вышла вместе с Антоном из спальни.

После света от прикроватной лампы коридор казался особенно темным, но недостаточно чтобы не разглядеть Настю, стоящую на пороге своей комнаты. На ней розовая пижама, а в руках плюшевый медведь. Она вопрошающе смотрела то на Антона, то на мать.

– Иди, Настенька, спи. Не выспишься ведь, – как можно мягче сказала тетя Таня.

– А что случилось? – спросила Настя.

– Да, дед помер. – все так же любезно сообщила тетя Таня.

Настя кивнула, словно ничего необычного не произошло, словно дед умирал уже не первый раз и ушла досыпать, прикрыв дверь комнаты.

Антон пропустил тетю Таню вперед, зашел следом. Вообще?то он хотел остаться в коридоре, но тетя Таня заставила войти. Она щелкнула выключатель и, не колеблясь, подошла к деду. Сдернула с лица простыню и с интонацией присущей работнице библиотеке, сидящей на заполнении карточек, констатировала:

– Ну точно, помер.

Антон увидел бледное, похожее на мороженое, лицо с распахнутым ртом и открытыми глазами. На сухом, словно изюм лбу сидел комар. Наблюдая за тем, как распухает красное брюхо комара, Антон решил, что дед умер совсем недавно, ведь кровь еще не успела превратиться в желе. В каком?то фильме ужасов, врач говорил, что кровь сворачивается через несколько минут после смерти, а через пару часов вновь разжижается. Еще он говорил, что из крови только что умерших стариков получается хорошая мазь от морщин.

– Иди сюда, закрой ему глаза и поцелуй в лоб, – сказала тетя Таня не оборачиваясь.

Антон замотал головой и отступил, ударился затылком об косяк, чуть не упал, схватился руками за ручку двери и оборвал её.