– Бензин закончился, – ответил адъютант.
– Почему? Ты сказал, что должно хватить.
– Ну…
– Только без «ну»!
– L-34 засчитаны на двести миль полёта, но мы приземлялись, а весь путь и был эти двести миль. Но был ещё маленький придаток, это двадцать пять миль. Но эти двадцать пять миль, вылетели, так сказать, в трубу.
– Что это значит?
– Ну, L-34 рассчитаны на стооктановый бензин. Но сейчас война, стооктанового не достанешь. Заправили девяносто восьмым. Все пятьсот пинт.
– Что? Это выходит, десять пинт сгорело просто так! Сколько миль до Шряубечена?
– Около трёх. Но мы летим с северо-запада, а на северо-западе, если верить карте, распложены большие поля.
– И на том спасибо.
– Будем садиться на поле?
– Да!
А внизу уже жёлто-зелёными заплатками «растянулись» злаки. Адъютант потянул штурвал на себя и самолёт начал снижение. А на горизонте уже возник городок Шряубечен. Небольшой, старинный. С церковью, кирхой и ратушей. Как только самолёт опустился на высоту трех сотен футов, уже различались улицы и домики.
– Садиться будем на пшеницу.
– Да садись уже!
– Есть!
Аусфалл опустил штурвал, и самолёт пролетел над пшеницей, а затем и сел на землю. По кабине пронёсся шорох, будто тысячи мышей шуршали, а в окна прыгали колоски. Аусфалл надавил на тормоза и самолёт остановился.
– Всё.
– И, слава Богу, – маршал вылез из самолёта.
Навстречу ему бежал сторож поля (если можно так выразиться). Бородатый старик с ружьём.
– Нашли где сесть, ёрш твой овёс! – кричал он. – Что другого места не нашли, ячмень вам в колос?! Тут всего тысяча футов до аэродрома! – он уже подбежал к маршалу и кричал ему прямо в ухо. – Да вы знаете, сколько вы загубили пшеницы, сорняки поганые?! Сейчас как врежу. Будете знать, как промазывать мимо аэродрома, чтоб вас саранча поела!!
– Успокойтесь, – спокойно ответил Гробуч, – военное ведомство всё заплатит.
– А вы там кто? Полотёры, пшено недожаренное?!
– Я маршал Гробуч, а это мой адъютант Аусфалл.
– В костюме и очках?! Да герр-герр генерал Гробуч никогда не надевает очков, человек из народа, наш колос! И волосы у него длиннее, колосятся.
– Я подстригся.
– А где мундир с маршальскими погонами?
– Я его снял.
– Ага, ячменное зерно.
– Да Гробуч я!
– А я генерал Катер, тоже овсянница. Сейчас как пальну солью в мягкие места, сразу во всём сознаешься, чтоб каша твоя замёрзла! За подделку личности ещё и срок схлопочешь, будешь знать, пахарь борошующий! А по закону военного времени и расстреляют!
– Аусфалл!
– Чего? – спросил адъютант из кабины.
– Документы.
– Есть, – Аусфалл вылез из самолёта.
– Итак, – маршал взял документы и начал читать. – «Гейнц Рудольф фон Гробуч», – маршал снял очки и протянул документы сторожу. Сторож посмотрел на фотографию и сразу же упал на колени.
– Не признал, батюшка, хлеб хлебов, – сказал он. – Прости, если можешь, прости овсянника.
– Ну, хватит. Военное ведомство заплатит. Придёт комиссия оценит ущерб и заплатит, чтоб тебя колосом об борону… Хм… Чего это я?.. А пока вставайте, – сторож поднялся и протянул документы Аусфаллу. Адъютант положил их на место. – Я пойду. А вы, Аусфалл, и вы, – он указал на сторожа. – Как вас кстати?
– Гемьюз Грегор, – ответил сторож.
– Вот. Отгоните самолёт на аэродром. И, Аусфалл, заправьте хотя бы девяносто девятый.
– Постараюсь, – ответил адъютант.
– Ну и хорошо. А я пойду по своим делам, – маршал надел очки и пошёл к аэродрому.
Гробуч нашел аэропорт, прошёлся по полосе и вошёл в одноэтажное здание. Оно предназначалось для того, чтобы никто не украл или сфотографировал самолёты в ангарах. Там находился телефон, а также капитан-вахтёр, пропускавший на завод людей с допуском категории «М» (Ме). А он мирно и спокойно спал.
– Это ещё что такое! – сказал маршал. – Что же ты спишь! Родин у тебя несколько, что одну и проспать не грех?
Капитан устало открыл глаза.
– У вас есть допуск категории «М»? – спросил спокойно он.
– Есть ли у меня допуск? Да ты, скотина, не узнаёшь меня!
– А что? – капитан поворочался и перевернулся на правый бок. – Я весь Шряубечен знать не обязан. Я вам не справочная.
– Да меня вся армия знает!
– А меня пол-Шряубечена. Если вы во второй половине, – он зевнул, – я уже сказал…