Тубурская игра

– Там, где я, условно говоря, вырос, есть пословица: «В одну реку дважды не вступают». И люди обычно трактуют ее так, что, дескать, не стоит возвращаться к тому, от чего однажды ушел. Чем бы оно ни было – надоевшей когда-то работой, страной, откуда уехал, брошенной женой или старой, по недоразумению прервавшейся дружбой.

– На мой взгляд, это довольно глупая пословица. Во всяком случае, описанное ею правило, мягко говоря, не универсально. Кому-то оно, возможно, подходит, но большинству – нет.

– В такой трактовке – безусловно. Но знаешь, я вдруг понял, что пословица совершенно о другом. Собственно, это вообще не пословица. Просто наблюдение за живой природой. Достаточно взглянуть на любую реку, чтобы увидеть, как она меняется – ежесекундно. Движется, течет, влачит за собой камни и листья, меняет ширину русла и цвет, остывает и нагревается, волнуется, когда к ней прикасается ветер, успокаивается, когда он стихает. И захочешь вступить в ту реку, из которой вылез на берег – минуту ли, год ли, столетие ли назад, – а не выйдет. Потому что река уже изменилась, только название осталось прежнее, а это ерунда.

– Следует ли понимать, что ты намерен снова войти в одну из тех рек, чьи названия тебе знакомы? И какую из них ты выберешь?

– Не знаю, – говорит Макс. – Впрочем, это совсем неважно. Спрашивать в любом случае надо не сегодняшнего меня. А того, кем я стану, когда этот Город и постепенно окруживший его большой Мир сделают первый самостоятельный вдох и заживут своей жизнью – как ни в чем не бывало. Вернее, как будто всегда было так, потому что действительно – всегда так и было. Ничего, скоро уже. Я точно знаю. Даже немного жаль, я бы еще в это поиграл. Впрочем, ладно. Будут в моей жизни еще и не такие игры.

– Мне нравится, что ты в этом не сомневаешься.

– Только в этом я и не сомневаюсь. Но мне достаточно.

Триша слушает.

Триша не знает, к чему приведут все эти разговоры. Если бы из достигших ее слуха обрывков можно было сшить лоскутное одеяло, укрыться им с головой и уснуть, возможно, во сне картина наконец стала бы полной. Но Триша не умеет шить одеяла из слов.

Поэтому ей начинает казаться, что лучше все-таки спросить.

– Макс, – говорит Триша, оставшись с ним наедине в кафе, благо Франк ушел не то за тысячу горизонтов по своим загадочным делам, не то просто за пряностями в лавку на улице Блеска, а посетителей нет, как это обычно бывает около полудня, когда завтракать закончили самые распоследние лежебоки, а об обеде еще не начали задумываться даже любители вскакивать на рассвете. – Макс, что-то происходит?

– Что-то происходит, – соглашается он, недоверчиво оглядывая свою куртку. – Всегда что-нибудь происходит, дружок. Например, вот прямо сейчас у меня оторвалась пуговица. И по-моему, это самое удивительное событие с момента моего появления здесь.

– Что может быть удивительного в оторванной пуговице? – изумляется Триша.

– Как правило, ничего. Но все зависит от контекста. То есть от сопутствующих обстоятельств. Вот скажи, ты заметила, что я уже очень долго хожу в одной и той же одежде?

Триша неуверенно кивает. Вообще-то она думала, у него просто несколько одинаковых комплектов – чтобы никогда не гадать, что надеть. А оно вон как.

– А ведь, по идее, вещи надо стирать, хотя бы иногда. Но они не пачкаются. И не пахнут потом – как будто я дух бесплотный, а вовсе не живой человек. Впрочем, я-то ладно, может, и бесплотный. С меня станется. Но знаешь, сколько раз я проливал кофе на эти горемычные штаны? Сперва нечаянно, а потом нарочно, в порядке эксперимента? И ни единого пятна. То есть сперва пятно есть, а потом оно высыхает и исчезает, как дождевая вода. И с любой грязью то же самое. Больше тебе скажу, однажды я зацепился рукавом за гвоздь – хорошо так, качественно зацепился, на полном скаку. А куртке все равно хоть бы хны. И вдруг от нее оторвалась пуговица! Мне кажется, это добрый знак. Возможно, завтра же придется заняться стиркой. В жизни не подумал бы, что однажды такая перспектива меня обрадует. Вот уж действительно, никогда заранее не знаешь, что сделает тебя счастливым… И, кстати, из этого следует, что мне придется прогуляться до какой-нибудь одежной лавки, купить запасные штаны и – что еще здесь носят в это удивительное время года, когда на всех улицах безраздельно владычествует туман? Ай, ладно, разберемся. Ужасно лень возиться еще и с тряпками, но вашим клиентам вряд ли понравится, если я начну разгуливать по залу «Кофейной гущи», завернувшись в простыню. Однако сперва я все-таки пришью пуговицу. Торжественный момент! У тебя нитки есть? И иголка? Давай их сюда.

– Я и пришить могу, – говорит Триша.

– Спасибо, друг. Но я хочу сам. Ты не сомневайся, я умею. В своей жизни я пришил великое множество пуговиц. Штук пять. Или даже шесть. Это был незабываемый опыт. Желаю его повторить.

Никогда не угадаешь, шутит Макс или говорит всерьез. Но, смотри-ка, принялся вдевать нитку в иголку. Похоже, и правда хочет все сделать сам.

– Я покажу тебе лавку, – говорит Триша. – А то до ночи будешь ее искать, по дороге, как всегда, забудешь, зачем шел, вернешься без покупок, зато с загорелым лицом, стопкой книг на чужих языках и букетом каких-то невиданных цветов. А назавтра окажется, что их теперь продают на всех углах, хотя я же точно помню, что прежде таких не видела… Поэтому лучше я сама тебя провожу. Штаны – дело серьезное. Хочешь пойти в ту лавку, где Франк покупает одежду? Тебе нравится, как он обычно одет? Или нет? Ты хочешь и дальше выглядеть примерно как сейчас или как-то иначе? Скажи, и я соображу, куда тебя вести… Эй, почему ты молчишь?

– В жизни каждого человека, – строго отвечает ей Макс, – однажды наступает ответственный момент, когда надо принять непростое решение. Или ты мелешь языком, или вдеваешь нитку в иголку. Я, как видишь, сделал выбор в пользу нитки. И она меня не подвела, вделась как миленькая. Я в восторге от собственного могущества. Если еще и пуговицу пришью, цены мне не будет, Триша. А потом мы пойдем в лавку. В какую скажешь. Ты начальник, я дурак. Зато очень мастеровитый. За это мы купим мне много штанов, хороших и разных. Я тут же пролью на них кофе, и, если к утру пятно останется на месте, счастливее меня будет разве только ветер с реки, разгоняющий ванильные облака на задворках пекарен. Да и то не факт.

– Макс, – говорит Триша. – Что-то происходит.

Она больше не спрашивает, она утверждает.

– Я то и дело слышу обрывки твоих разговоров с друзьями, – говорит она. – Не нарочно подслушиваю, даже рядом почти никогда не стою. То ветер донесет, то эхо прозвучит, то кажется, будто вы говорите за стеной, еще и кружками стучите. Хотя, ты знаешь, я ночую в своем флигеле, и за стеной там только сад.

– Ничего удивительного, – скороговоркой бормочет Макс, целиком поглощенный манипуляциями с пуговицей. – В этом деле ты у меня свидетель. Самый надежный свидетель, какой только может быть. Если я когда-нибудь забуду, как жил в эти дни, чем тут занимался, что говорил и о чем знал без тени сомнения, или, хуже того, сдуру перестану верить собственным воспоминаниям – ну вдруг, все бывает, чего угодно можно от меня ожидать, – достаточно будет спросить тебя. Или просто вспомнить, что где-то есть ты – девочка-оборотень, бывшая кошка, которую можно расспросить, а уж за тобой подтянутся все остальные воспоминания, они ребята компанейские, знаю я их повадки… Поэтому ты все слышишь. То есть не все, конечно. Кое-что. Необходимое и достаточное количество информации. Хотя сейчас тебе, конечно, кажется, что это не так.

– Конечно, не так! – горячо подхватывает Триша. – Ничего себе «достаточное»! Я вообще ничего не понимаю. И, самое главное, что теперь будет?

– Да все что угодно, – безмятежно отвечает Макс. – Узнаю больше – расскажу. Зато пуговицу я все-таки пришил. Сам. Смотри, по-моему, она отлично держится. Все бы так.

– Далась тебе эта пуговица, – вздыхает Триша.

– Еще как далась. Она, умница такая, наконец-то оторвалась. А я, гений и герой, ее пришил. Все это вместе означает, что я жив. Понимаю, что то же самое может сказать о себе практически кто угодно. Но я всегда был любителем шуметь по пустякам, ты уж меня прости. И отведи в какую-нибудь лавку, действительно. Прямо сейчас. Сердце подсказывает мне, что откладывать большую стирку на завтра неблагоразумно.

В полночь, после затянувшегося застолья, Макс, успевший порядком измочалить всех присутствующих своей сагой о пуговице, выходит в сад – в новеньких, с иголочки, штанах и белом свитере, явно предназначенном для человека гораздо более солидной комплекции, – и скрывается в густых зарослях кустов с серебристыми листьями и черными ягодами, которых прежде, до его появления в «Кофейной гуще», не было в этом саду и вообще нигде в городе. Хотя теперь всем кажется, что были, и только Триша точно помнит, что нет. И Франк, конечно. Но Франк не был бы Франком, если бы не называл правдивыми вообще все версии, включая еще невысказанные – авансом, наперед, – и не рассуждал о том, что истина – это просто сумма всех правд, мыслимых и немыслимых, и если число слагаемых не стремится к бесконечности, грош такой истине цена.

Триша смотрит в окно. Там, за окном, пасмурная безлунная ночь и такой густой туман, что невозможно разглядеть даже кончики пальцев собственной вытянутой руки. Но Триша все равно каким-то образом видит, как Макс почти на ощупь идет по тропинке, а навстречу ему летит огромная глазастая птица, похожая на сову из детской книжки с картинками, только гораздо больше.

– На самом деле ты можешь вернуться, – говорит птица, опустившись на его плечо. – Просто не хочешь. Твое право. Хотя, конечно, жаль.

– Немножко не так, – вздыхает Макс. – Я никак не могу захотеть. Но я уже почти хочу захотеть, прикинь.

– Ого! Это что-то новенькое, – говорит птица. И, взмахнув большими тяжелыми крыльями, улетает прочь.

А Макс смотрит ей вслед, потирая скулу.

– Иногда мне кажется, что она прилетает специально для того, чтобы в очередной раз безнаказанно заехать мне крылом в рожу. Дескать, знать ничего не знаю, нам, птицам, время от времени требуется расправить крылья, а ваше дело маленькое – уворачиваться по мере сил, – говорит он Трише, которая сама не заметила, как выскочила в сад следом за ним.

– Ты скоро уедешь? – спрашивает она. – В смысле уйдешь? Навсегда?

– Все может быть, – говорит Макс. – Но уходить навсегда, как показывает практика, не в моих обычаях. Что-что, а это искусство мне не дается, нечего и стараться. Обязательно возвращаюсь – рано или поздно, так или иначе, но возвращаюсь, откуда бы ни ушел. Оно и к лучшему. Выше нос, Триша. Сегодня – лучшая ночь в нашей с тобой жизни. То есть просто очередная самая лучшая ночь. Завтра непременно наступит еще одна самая лучшая, и послезавтра, и потом… Кстати, я же давно обещал тебе нового гостя. И до сих пор не сдержал слово. Надеюсь, очередная история отвлечет тебя от тревожных размышлений о будущем, которое, несомненно, прекрасно. Невзирая на то, что его нет.

– Гостя? – не веря своим ушам, переспрашивает Триша. – Нового гостя? С новой историей?

И, не в силах сдерживать охватившее ее ликование, взлетает на дерево – просто от полноты чувств.

– Если я все-таки когда-нибудь соберусь уезжать, – говорит Макс, – непременно позабочусь, чтобы ты не осталась без гостей и историй. И не раз в полторы вечности, как сейчас, а гораздо чаще. Это я тебе твердо обещаю.

Триша смотрит на него сверху вниз. Она знает, что в этом монологе есть только одно слово неправды: «если». Макс уже все решил. Но про гостей и истории он точно не врет. И, значит, неизбежная новая жизнь, наступление которой наверняка можно чуть-чуть отсрочить, но никак не отменить, действительно может оказаться ничуть не хуже нынешней.

– Мне бы теперь еще с дерева слезть, – вздыхает Триша. – Сама не понимаю, зачем так высоко забралась?

– Слушай, а когда открываются лавки? – спрашивает Макс.

Вот, казалось бы, знаешь уже, что от Макса можно ждать чего угодно, а он все равно находит способ удивить. Поднялся еще до рассвета, пришел на кухню и кофе сам сварил, да такой, что даже Франк, пожалуй, заинтересовался бы рецептом. А теперь про лавки спрашивает. Какой вдруг стал хозяйственный. С чего бы?

– Смотря какие и где, – отвечает Триша. – На нашей улице и по соседству – ближе к полудню, а на другом берегу гораздо раньше, уже через пару часов откроются. Тебе что именно нужно? Если еда или цветы, просто иди на рынок, он уже работает. И все пекарни тоже открыты. Или ты уже все новые штаны перепачкал и хочешь еще?

– Сам толком пока не знаю что, – говорит Макс. – Но совершенно точно не еда. И не штаны. С такой скоростью их даже я пачкать не умею. Скажем так, мне нужна всякая всячина. Игрушки? Свечи? Чашки? Ленты? Башмаки? Часы? Пуговицы? Еще что-нибудь? Пока своими глазами не увижу, не пойму.

– А тебе нужны новые вещи или старые тоже подойдут?

– Понятия не имею. Может быть, старые даже лучше. Или нет?.. А что?

– Если перейти Рыночный мост, а потом сразу свернуть налево, там на набережной с утра пораньше собираются старьевщики. Ты их сам издалека увидишь. Не знаю, найдется ли у них то, что тебе нужно, но пока будешь смотреть, как раз начнут открываться лавки. Их на том берегу возле рынка полно, самых разных. Я бы сама с тобой пошла и все показала, но «Кофейную гущу» оставить не на кого. Франк, сам видишь, гуляет где-то, а соседи любят у нас по утрам кофе пить.