Сказки и истории

Мефистофель, конечно, не хотел уступать. Долго убеждал Петера, что тот совершает фатальную ошибку. Запугивал, лгал, льстил, искушал. Но доктор Петер оставался тверд. Он и всегда-то был упрямцем, каких мало, а уж тут стоял на своем, как скала. Требовал для себя вечного детства. Заранее корчил рожи и показывал бесу язык. Дразнился, как мальчишка. Знал, что сила отныне на его стороне.

Просьба его в конце концов была исполнена. Справедливости ради следует сказать, что доктору Петеру никогда не приходилось жалеть о своем решении. Ну, скажем, так – почти никогда. Минута слабости бывает у кого угодно, но у мальчишек эта самая минута гораздо короче, чем у взрослых мужчин.

Соседи некоторое время гадали: куда мог подеваться старый Петер, наш уважаемый, всеми любимый доктор Питер? Но поскольку скандалом тут и не пахло, дочери и зятья пропавшего без вести сохраняли невозмутимость, а завещание было составлено по всей форме, все решили, что эксцентричный англичанин отправился умирать на родину. Как это часто бывает, вскоре нашлись свидетели, собственными глазами видевшие, как достопочтенный профессор Питер Пэн нанимал карету до портового города Гамбурга.

Неизвестные сказки некоторых народов

Сказка о купце, юноше и обезьяне

Дигэ, строгой госпоже, с должным почтением

Рассказывают, что в стародавние времена в городе Багдаде жил купец по имени Хусейн аль Хаттаб. Он унаследовал от отца гарем из четырех пери преклонных лет и торговлю кунжутом и перламутром. Взяв дело в свои руки, сей достойный муж навел порядок в отцовской лавке и преумножил семейные богатства, да столь быстро, что соседи стали поговаривать, будто в саду Хусейна зарыта волшебная лампа, или иное какое-то обиталище джиннов, от которых, как известно, много бывает пользы в купеческом хозяйстве, но вреда для души правоверного все же несравнимо больше.

Хусейн аль Хаттаб знал об этих слухах, но не гневался: пусть себе болтают, что хотят. «Мне бы только, – думал он, – гарем отцовский прокормить-нарядить, а то папа говорил, пери, а жрут они, как бездомные дэвы. Да и евнуха им, что ли, нанять нового, молодого и образованного, а то ведь скучают старые ведьмы. Жалко их. Какая никакая, а все же родня».

Такой уж он был достойный человек, этот Хусейн аль Хаттаб. Только о чужом благе и заботился, а на себя давно уж махнул рукой. Вел жизнь праведную и невинную, ибо некогда ему было ерундой заниматься. Оно ведь как: засядешь с утра кунжутные зерна да перламутровые пуговицы пересчитывать, намаз сотворить не успеешь, а тут уж ночь на дворе, в алям-аль-митталь пора. Ну, то есть, как говорят в таких случаях неверные, баиньки.

Только там, в царстве сновидений, и удавалось молодому аль Хаттабу пожить полной жизнью. Там ему всегда улыбались самые цветущие юноши, и самые грациозные обезьяны кидали в него плоды, суля любовные утехи. Наяву его юноши и обезьяны, надо сказать, не слишком интересовали, а вот во сне – совсем иной кашемир.

Однажды ночью, когда светила полная луна, Хусейн аль Хаттаб уснул как обычно в собственной лавке, на груде шелка и перца, дабы незамедлительно очутиться по ту сторону человеческих дел и слов. Но на сей раз в мире его грез царила печаль. Юноши проливали слезы, обезьяны же прятались на крышах домов и угрюмо поглощали плоды изюмного дерева, которыми прежде охотно делились с гостем.

Аль Хаттаб в растерянности скитался по утратившим былой блеск сновидениям, не в силах уяснить, что случилось. Наконец пред ним явился Маруф аль Зулейка, сладчайший из юношей, и с ним была Зита, сладчайшая из обезьян. Оба обливались слезами, а обезьяна при этом еще и визжала, сообразно своей звериной природе. Не останавливая поток слез, Маруф аль Зулейка пришил к вороту Хусейна перламутровую пуговицу, а обезьяна Зита дала ему спелый гранат. «Когда печаль твоя станет безмерной, застегни эту пуговицу, но не следует делать это прежде времени», – напутствовал возлюбленного своего сновидца Маруф аль Зулейка. Зита же говорить не умела, поэтому зачем нужен гранат, так и не выяснилось.

«Скажите мне, о возлюбленные мои существа, почему вы так печальны?» – вопрошал Хусейн, но не получил ответа. Слова его, как это часто бывает в сновидениях, превратились в хрустальные финики и укатились под заморский сундук из драгоценной сосновой древесины, который тоже зачем-то приснился Хусейну – хотя, казалось бы, и без сундука проблем хватало.

Проснувшись в лавке, среди россыпей жемчуга и бастурмы, Хусейн аль Хаттаб, обнаружил, что держит в руках спелый плод граната. Уразумев, что принес этот плод из своего сновидения, купец, будучи мужем расчетливым и, как сказали бы неверные, прижимистым, возрадовался выгоде, очистил плод и незамедлительно съел, а потом принялся в поте лица пересчитывать кунжутные зерна.

И все было хорошо у этого праведного и трудолюбивого мужа, пока не пришла ночь. Ибо когда солнце скрылось за горизонтом, Хусейн аль Хаттаб обнаружил, что не может уснуть. Поначалу он даже возрадовался, ибо вообразил, сколько кунжутных зерен сможет пересчитать за ночь, если не придется тратить время на отдых. Но сон не пришел к нему и на следующий день, и три, и десять, и сорок дней спустя.

Тогда Хусейн аль Хаттаб понял, что не уснет никогда и опечалился, вспомнив возлюбленных юношу и обезьяну.

Он все еще находил в себе силы сидеть в лавке и вести торговлю, но больше не считал кунжутные зерна, словно бы прежние труды утратили свою сладостную сердцевину. По ночам Хусейн аль Хаттаб скитался по городу, смущая ночных сторожей слезными воплями: «Где ты, о возлюбленный мой Маруф аль Зулейка, где ты, о возлюбленная моя Зита?!» В такой нервозной обстановке сторожам было чрезвычайно трудно утверждать, будто в Багдаде все спокойно, но они старались, как могли.

Хусейн аль Хаттаб не испытывал усталости, но худел, бледнел и чах на глазах от тоски и любви к существам, которые, как утверждал ручной соседский дервиш, были всего лишь плодами его собственного воображения. Он утратил радость бытия и даже веру в Аллаха (хвала Ему во всяком положении), ибо рассудил, что благоразумное божество не стало бы насылать бессонницу на праведника, как бессовестный шайтан. Пожилые пери из отцовского гарема завели было обычай созывать в дом знахарей, но знахари лишь набивали карманы хозяйским имбирем, да шафраном, никакого толку от их визитов не было. А ручной соседский дервиш лечить Хусейна аль Хаттаба отказался. Пробормотал что-то невразумительное и залез на тутовое дерево – ну да что с них, дервишей, возьмешь…

Купец наш совсем уж изготовился помирать от лютой любовной тоски, бессонницы и наступившего в его жизни безбожия. Но, составляя в предсмертной агонии, опись имущества, нашел в самом дальнем углу, среди тюков с заморской чурчхелой, старую одежду – ту самую, в которой видел свой самый последний сон.

И возрадовался Хусейн аль Хаттаб, и надел эту одежду, и застегнул перламутровую пуговицу на вороте, и тут же погрузился в глубокий сон. Приснилось ему, что бродит он по мерцающим улицам алям-аль-митталя и видит, как веселятся и пируют юноши, а резвые обезьяны игриво бросают с крыш переспелые фрукты – все как в прежние времена.

И возликовал Хусейн аль Хаттаб, и призвал к себе сладчайших Маруфа аль Зулейку и обезьяну Зиту, и возлег с ними на ложе, а после спросил: «Зачем, о возлюбленные мои существа, вы вложили мне в руки гранат, убивающий сон? Неужели хотели, чтобы в разлуке с вами я осознал, сколь иллюзорен и бесполезен мир, который мы полагаем реальностью? Или же полагали, будто в одиночестве я познаю силу истинной любви, и все вещи, которыми я дорожил прежде, утратят для меня ценность? Или же вы решили, что пресытившись бодрствованием, я пожелаю остаться с вами, в царстве сновидений, уяснив, что дневные и ночные заботы – суть одно и то же, и следует выбирать то, что слаще? Что ж, о мои возлюбленные учителя, вы преуспели в своих начинаниях!»

«Да ничего такого мы не хотели, – сладко зевнул Маруф аль Зулейка. – Просто Зита дура, вот и дала тебе негодный волшебный плод, от которого ты захворал бессонницей. Да ты и сам виноват: вольно же тебе было глядеть такой дурацкий сон, в котором глупая обезьяна потчевала тебя отравой, а я не мог предупредить об опасности, только и сумел, что пуговицу какую-то дурацкую к вороту твоему пришить. Тут и говорить не о чем: твой сон, сам и виноват!»

И услышав такие речи, Хусейн аль Хаттаб уяснил, что нет смысла в событиях человеческой жизни, и захохотал, и проснулся от собственного смеха, и продолжал хохотать, пока наводил порядок в лавке, и даже пока шел в мечеть, хохотал. Потом, как рассказывают, он отправился в Мекку, а на обратном пути присоединился к компании каких-то пляшущих дервишей, да и был таков.

Почему люди всегда спят

Первым человеком на земле был заяц. Вторым человеком на земле был другой заяц. А третьим человеком была луна, но она жила не на земле, а в небе. Хотя некоторые старики говорят, что самым первым человеком на земле был Цагн. Он очень устал, когда рождался, и с тех пор крепко спал в своей хижине, поэтому про него никто ничего не знал. Зайцы взяли луну в жены и по очереди ходили на небо, гостить у своей жены. Но они не знали, как следует поступать мужу с женой, и спросить было не у кого. Про это знала черепаха, но она никогда никому не говорила правду. И еще знал Цагн, но он спал. Поэтому у зайцев и луны не было детей.

Другие люди тоже жили на земле, но никто не знал, что они люди. Все думали, что это звери без шерсти и когтей, и сами они не знали, как им следует называться. И никак не назывались. Зато эти люди знали, что нужно делать мужу с женой, и делали это целыми днями. У них родилось много детей, которые потом стали рыбами, обезьянами и другими животными. Старики говорят, эти люди специально родили себе столько детей, чтобы было на кого охотиться.

Однажды луна увидела с неба, как звери без шерсти и когтей поступают со своими женами. Она решила, что зайцы тоже сумеют так сделать и очень обрадовалась. Но небо в те времена было высоко над землей, и луна не смогла разглядеть все как следует. Тогда она позвала своих мужей зайцев. Один из них тогда как раз гостил на небе, а второй оставался на земле. Луна сказала им: пойдите и посмотрите, как звери без шерсти и когтей поступают со своими женами. Кто потом сумеет сделать так же, тому я рожу много детей и разрешу превратить их во что угодно.

Заяц, который был на земле, обрадовался и побежал к людям. Он хотел быть первым, и так спешил, что забыл, зачем туда отправился. Поэтому когда заяц пришел к людям, он все перепутал и сказал: «Возьмите меня в жены!» Люди обрадовались и взяли зайца в жены. Заяц родил им много детей, которые потом стали плодовыми деревьями.

Второй заяц, который гостил на небе, добирался на землю очень долго. По дороге он проголодался и стал есть траву. Он съел так много травы, что забыл свое имя. Мимо как раз шла Черепаха, и заяц спросил у нее: «Черепаха, скажи, как меня зовут?» Черепаха решила обмануть зайца и сказала: «Тебя зовут Солнце!» Тогда заяц вернулся на небо, но не пошел к жене, а стал солнцем. С тех пор бывает светло днем, а не только ночью.

Луна очень долго ждала зайцев, но они не возвращались. Тогда она сама пошла на землю к животным без шерсти и когтей и сказала: «Возьмите меня в жены». Но у людей к тому времени было уже так много жен, что на всех не хватало еды и хижин, и они отказались. Тогда луна заплакала, и люди стали ее утешать. Они согласились поступить с ней, как с женой, но сказали, что луна и ее будущие дети должны жить у себя на небе, потому что на земле уже тесно. Луна согласилась, и тогда люди стали обходиться с ней, как с женой. За это луна разрешила им вслух называть себя людьми; раньше такое позволялось только зайцам и самой луне.

Потом луна вернулась на небо. У нее родились дети, некоторые превратились в звезды, а некоторые стали космонавтами. Дети захотели спуститься на землю, чтобы повидаться со своими отцами. И когда дети луны пришли к людям, начался такой гвалт, что Цагн проснулся в своей хижине, вышел на поляну и сказал: «Ну все, хватит! Развели бардак! Все идите спать!» С тех пор все люди, звери и луна спят и видят сны. Им снится, что они живут, как прежде, с женами и детьми. А если какой-то человек вдруг проснется, он уходит из леса на цыпочках, чтобы не разбудить Цагна. Обычно такой человек отправляется на небо, где живет заяц, который стал солнцем. Но старики, которые видели больше снов, чем мы, говорят, что некоторые уходят еще дальше. Никто не знает куда.

Голодный шаман

Был старик. Жил один, своим чумом, от всех отдельно. Однажды зимой шибко голодный стал, говорит: промышлять надо. Ну, потом ушел он. Схватил лук, вышел из чума, стал по снегу ходить. Долго пешком ходил: оленей у него нет, собак нет. Целый день так ходил, и одной-то куропатки не добыл. Ничего не добыл. День какой-то туманный стал. Говорит: зачем так жить? Лучше я себя убью. Потом снова по снегу ходил, в чум не возвращался. Измучился. Говорит: зачем себя убивать? И так помру. Или шаманом стану. Еще долго ходил, однако не помер. Шаманом стал. Развеселился, в чум пошел. Теперь, – говорит, – и без еды проживу. Надел нарядную парку, к людям пошел. Пришел, говорит: Оу! Я голодный был, теперь стану ваши сны согудать[1 - Согудать (нганасан.) – есть сырым без соли.], всегда сытый буду. Смеется. Люди его хотели прогнать, однако побоялись. Шибко страшно бывает шамана в тундру прогонять. Так и оставили старика.

Старик шаман у людей живет, их сны согудает, горя не знает. Кому куропатка приснится, а кому и олень. Сытно ему, хорошо. Иногда на снег ходит гулять, но уже не промышляет, не мучится. Толстый стал, все его уважают, боятся. Никто не перечит. Ночью люди спят, старик не спит, сны согудает. Людям ничего, кроме снега, больше не снится. Так и живут. Грустят. Но ничего, терпят.

Был там парень один, ему старик шаман шибко не нравился. Ему прежде часто девки снились, а теперь только приснится девка, а старик – хоп! – и согудал сон, нет больше девки. Зачем тогда парню спать, если девки не снятся? Парень думал: оу, надо старика убивать! Но тот шаман, как его убьешь? Шибко страшно шамана убивать бывает. Парень к старшим ходил, советовался. Те говорят: терпеть надо. Может, помучает вас и уйдет старик. Потом говорят: вы его днем кормите. Старик сытый станет, уснет, не тронет ваши сны.

Стали старика днем кормить. Ходят добычу промышлять, все старику несут. Куропаток несут, оленьи бедра несут, все жирное шаману отдают. Старик поест, но совсем не спит, только один глаз закрывает, другим глядит: не задремал ли кто? Сам сытый, лоснится, а сны все равно согудает. Шибко жадный старик попался. Парень тот ходит, мучается. Говорит: совсем плохо стало. Теперь днем жирной еды нет, а ночью девки не снятся, как тут быть? Надо что ли помирать, – думает. Но не помирает, живет. Молодой парень-то. Живет помаленьку. Ни о чем, кроме жадного шамана думать не может.

Пришла ночь, парень спать лег. А старик тут как тут, думает: дай-ка я его сон согудаю. Парень хороший, крепкий, такому целый олень присниться может, или девка, оу, попирую! А парню тому в ту ночь вместо девок жадный старик приснился. Будто ходит тот по снегу вокруг чума, довольный такой, жиром лоснится. Тут-то старик его сон и согудал. Получается, сам себя съел, вот как. Сам упал, помер. А потом куда-то делся, как не было его. Ну, говорят, мертвый шаман может сам в тундру уйти, поэтому старика не шибко искали. Кому он нужен?

Парень потом сам шаманом сделался, говорят. Но дома жить не стал. Все хотел тех девок разыскать, которые ему снились. Думал, может, под землей теперь те девки. Или еще где. Везде ходил, на край воды ходил, вниз по воде ходил, под землю и на небо во сне ходил, но девок нигде не нашел. Видно совсем съел девок тот жадный старик. Потом парень в тундру ушел, бубен с собой унес. Один там живет, чтобы никто его сны не ел.

Андриамбахуака и Занахари

Я пришел сегодня, я рассказываю.

Жил, говорят, человек. Его звали Андриамбахуака, у него было много быков. Его отец после рождения сына превратился в фоссу и убежал в лес, а мать умерла и стала кинули[2 - Кинули – «живые мертвецы», тощие, беззубые, гнусавые, с длинными когтями. Живут в пещерах, где спят на ворованном шелке. Согласно мадагаскарским мифам, некоторые люди после смерти превращаются в кинули. Что для этого нужно сделать, или, напротив, как следует жить, чтобы не стать кинули, мадагаскарские мифы не проясняют.]. Старики рассказывают, что однажды она приходила к Андриамбахуаке за фасолью и семенами кукурузы. Тот дал ей немного; мать ушла и больше не возвращалась[3 - Обычное дело. Матери, ставшие после смерти кинули всегда приходят к детям за пищей и, получив ее, больше не возвращаются. Во всяком случае, так утверждают мадагаскарские мифы.]. С тех пор Андриамбахуака жил один, с рабами и слугами, пока Занахари[4 - Занахари – бог-творец.] не послал ему жену. Большая черепаха вышла из реки и превратилась в женщину невиданной красоты. Андриамбахуака привел ее к себе и был очень доволен.

Однажды к нему пришел человек и сказал: я твой шурин, брат твоей жены-черепахи. Родные обрадовались встрече, и Андриамбахуака велел рабам убивать быков для пира. Каждое утро начиналось с того, что Андриамбахуака выходил во двор и кричал рабам: «Эй вы, убейте быков! Эй вы, убейте всех моих быков! Эй вы там, убейте всех моих и чужих быков в честь моего шурина, нехай подавится, зараза! Рабы отвечали: Ой-ла, мы убиваем быков!»

На самом деле они не убивали быков. Андриамбахуака кормил гостя бананами и маниокой, а кричать было надо, чтобы соседи слышали и восхищались щедростью Андриамбахуаки. Такую он придумал хитрость.

Жене Андриамбахуаки надоело каждое утро слушать вопли про быков, и она сказала мужу: пусть мой брат уходит. Но ее брат не уходил, ему нравились бананы и маниока. Ему не хотелось возвращаться в реку и снова становиться черепахой. Тогда женщина сказала мужу: давай убьем моего брата. Они надели красивые ламбы и пошли за советом к мпсикиди.

– Человек обидел нас, отец. Разложи свои зерна, спроси, как нам быть?

Колдун разложил свои зерна и сказал:

– Если этот человек вас обидел, его надо убить, но я не стану передавать вам заклинания. Самому мало.

Муж и жена отправились домой. По дороге жена нечаянно превратилась в спелые плоды, но муж ничего не заметил. Он шел через лес, а плоды катились за ним и пели: «Андриамбахуака, Андриамбахуака, где твоя жена, где твоя жена?»

Андриамбахуака услышал песню, огляделся по сторонам и увидел, что жены нет рядом. Но он подумал, что она отправилась в гости к тетке, и продолжил свой путь. Тогда его жена превратилась в колючий куст. Куст цеплялся за одежду Андриамбахуаки и пел: Андриамбахуака, Андриамбахуака, где твоя жена, где твоя жена?

Андриамбахуака снова огляделся по сторонам и призадумался. Сперва он думал о своей пропавшей жене, но потом стал думать о других вещах. «Кто мы? – спрашивал он себя. – Куда идем, откуда пришли? И в чем смысл жизни?» Ответов на эти вопросы у него не было, и Андриамбахуака зашагал дальше.