Первая в списке
– Эй! – крикнула я. – Ладно, давай заходи!
Она остановилась на мгновение, словно раздумывая, принять мое приглашение или нет, но в конце концов решилась и побежала к двери подъезда.
Я позвала ее не из-за угрызений совести, что дескать выставила ее под дождь. Это была никакая не жалость. Просто она заинтриговала меня. У меня всегда была чуйка, нюх на хорошую тему, стоит ли этим интересоваться. На этот раз я тоже почувствовала, что «первая в списке» может стать хорошим заглавием для материала. Что это не просто глупая забава промокшего подростка, но что-то такое, что касается меня напрямую. И я не ошиблась…
Когда я открывала дверь, эта мокрая курица уже стояла у порога, на коврике. У меня не было опыта общения с подростками, и уж тем более я никогда не приглашала их в дом, не говоря уже о том, чтобы ухаживать за такими. Моя квартира была моей крепостью, моим убежищем. Даже родители ко мне не приезжали… Ну, разве что отец был, да и то всего один раз. Иногда здесь появлялся какой-нибудь мужчина, но как только он начинал спрашивать, в какой стакан поставить свою зубную щетку и в какой из ящиков положить носки, я понимала, что настало время окончания знакомства. Я ни с кем не хотела связываться серьезно. Уже говорила и скажу еще раз: все, кого я любила, почему-то быстро уходили, и я не хотела снова переживать боль потери.
Девушка стояла и морщилась. Видно было, как ее достает сигаретный дым. Ну уж извините. Я всегда курила, когда работала. Конечно, это вступало в противоречие со здоровым образом жизни – с бегом и йогой. Но только кто сказал, что работа не противоречит здоровому образу жизни? А уж где работа, там и сигарета. Мне просто нравилось курить, вот я и курила. Да, я относилась к жизни гедонистически, была, можно сказать, эгоисткой. Мне казалось, судьба уже так сильно лягнула меня своим копытом, что мне теперь положены одни удовольствия. Я имела право быть эгоисткой и не стесняться этого. За все эти годы мне пришлось столько кланяться другим людям, что теперь пришел их черед кланяться мне.
Я это все к чему? А к тому, что впускать в дом какую-то незнакомую девушку, пока я чертовски занята, совершенно не в моих правилах. Но любопытство боролось с чувством долга – надо было заканчивать статью, тем временем она стояла в коридоре, а лужа на полу становилась все больше и больше. Я не хотела, чтобы она намочила мой любимый диван и запачкала ковер, так что я принесла ей свой спортивный костюм и велела идти в ванную.
А себе налила вина, закурила сигарету и села к компьютеру. Депутатка щерилась на меня с монитора. Тогда я не думала о том, что мой текст может испортить кому-то карьеру или даже жизнь. Если что и имело значение, так это мое самоощущение. И чем злее я была, тем больше грязи выставляла на всеобщее обозрение, а чем больше разоблачений выдавала, тем счастливее становилась. Действительно, почему кому-то все должно сходить с рук, если я получала пинки от жизни? Теперь Я хотела диктовать условия и осуществлять контроль над существованием не только своим, но и других. Теперь Я сама решала, что для меня хорошо, а что плохо. До всего этого я дошла самостоятельно, тяжелой работой. Я была хозяйкой своей судьбы и считала, что буквально все зависит только от меня.
Когда Карола вошла в комнату, одетая в мою домашнюю одежду, я ее почти не заметила. Я показала ей холодильник, а сама продолжала разрушать жизнь матери, жены и (об этом мир должен был узнать на следующий день) любовницы.
КаролаЯ даже натерлась ее бальзамом. Попробовала капельку, а потом не смогла остановиться. В ее ванной я чувствовала себя как в день промоакции в павильоне «Сефора»: полная роскошь, богатство ароматов и сплошные соблазны. Ина не пользовалась обычным мылом из сетевого супермаркета. У нее было какое-то чудо в шикарном флаконе. И аромат тоже небесный, и цена всего этого великолепия тоже наверняка заоблачная.
Мне было нужно принять ванну. Лежа в горячей воде, я думала, с чего вдруг моя мама решила, что именно эта женщина может как-то помочь мне после ее смерти. Может, она имела в виду ее деньги? Потому что их у Ины было, по всему видать, немерено. Но это не похоже на маму.
Я так продрогла под дождем, что постоянно подливала горячую воду и не хотела уходить из ванны. Но не только поэтому… В ванной Ины было очень красиво, правда, все было в бежево-коричневых тонах, будто других красок в мире не существовало. И все полотенца одинаковые, кремовые.
У нас дома все полотенца были разными. У Майки – маленькое, цветастенькое, с улыбающимся котом, мое – из лагеря парусного спорта, с логотипом спонсора, у мамы – обычное, вафельное, помнящее лучшие времена. Все разные по длине, толщине, цвету. Кафель тоже производил впечатление случайного: где-то терракота, а где-то глазурь из совсем другой сказки. Как будто никто не подумал, как это будет выглядеть вместе. Видимо, все именно так и было. Нашу ванную ремонтировали еще тогда, когда моя мама была подростком и жила там вместе с бабушкой и дедушкой… Вот так – лежишь в чужой приличной ванне, и в голову приходят мысли о том, что неплохо бы и собственную обновить.
Мне нравилось фантазировать, как могла бы выглядеть наша квартира после ремонта. Иногда я увековечивала свои нереальные мечты на бумаге: красивые обои в прихожей, стильная кухня, продуманная до мельчайших деталей ванная комната. Я видела, как мама иногда просматривала мои проекты и тихонько улыбалась. Потом я даже приносила ей эти рисунки в больницу и говорила, что, когда сорву куш в лотерее, все именно так и сделаю. И что она, как только выйдет из больницы, вернется в совершенно новый дом, преображенный.
То, чтобы я поступала на архитектуру, было ее идеей. Но какой же счастливой для меня! Она даже организовала мне уроки рисования у какой-то своей подруги по Академии художеств. Я обожала эти занятия. Чаще всего я работала над портретами Майки. Мне нравилось сидеть у ее кроватки, пока та спала, и делать наброски. Наверное, ни у одного ребенка нет такого количества портретов!
Когда я уже вышла из ванной, Ина продолжала что-то писать, задорно стуча по клавиатуре, и улыбаться про себя. Боже, если бы у меня был «Эппл», я бы наверняка благоговейно поглаживала его, а не клацала когтями по клавишам. Я села на край дивана. Только теперь, когда мне стало тепло, я смогла оглядеться вокруг.
Ина что-то пробормотала, указав на холодильник. Я открыла его. Одни постные творожки и овощи. Так называемая здоровая пища. Как знать, если бы мы правильно питались, мама, может, и не заболела бы. Я постоянно задаю себе один и тот же вопрос: «что было бы, если бы?», но я знаю, что никогда не получу на него ответа.
Я достала миску из шкафчика. Единственной съедобной вещью в этом доме был обезжиренный творог. Она, кажется, совсем ничего здесь не ела. Я оглядела кухню: с варочной поверхности плиты даже не была снята защитная пленка.
– Господи, ты вообще здесь готовишь? – вырвалось у меня.
– Редко, – ответила Ина, покусывая карандаш. И добавила, не отрываясь от своей писанины: – Я ужинаю в городе.
Я разложила творог с зеленым луком и йогуртом на две тарелки. Что ж, я по-другому представляла себе эту встречу с самым важным человеком в жизни моей мамы. К сожалению, не все выглядит так, как мы рисуем это в нашем воображении. Чаще всего это выглядит совершенно иначе.
На столике рядом с диваном были разложены бумаги, лежали диктофон и мобильник. Тарелку было ставить некуда, я села и пристроила ее на коленях. Конечно, я боялась нарушить пятном прекрасную белизну, тот идеальный минимализм, который царил во всем жилище. Полное отсутствие украшений, безделушек, полное отсутствие жизни. Единственным декоративным акцентом были повешенные на стене над большим телевизором выпуклые буквы, образующие надпись: «Because you аге the most important person in your life»[1].
– Все, закончила, – вдруг сказала Ина. – Так, мейл начальнику отправила. Еще чуть-чуть – только проверить электронную почту, будут ли какие поправки. Можешь ты мне, наконец, сказать, что это за список за такой?
Она прошла на кухню, взяла тарелку и вилку.
– Извини, но у меня нет хлеба. Успела отвыкнуть. – Она пожала плечами. – Ну так что? В чем там дело с первой в списке?
Глава вторая
Когда вдруг потеряешься,
одна, посреди ночи, знай —
оттуда, из-под самых высоких деревьев,
за тобой будут следить мои глаза.
И когда в дождливый день
тебе станет трудно жить,
моя тень укажет тебе свет и путь сквозь туман.
И если ты вдруг заблудишься.
я не оставлю тебя одну.
Потому что мы еще встретимся.
Я не оставлю тебя одну.
Анна Мария Йопек, Марцин Кидриньский.Я не оставлю тебя однуГданьск. 1 августа, дом
Доченьки мои любимые!
Уж и не знаю, как начать. Никогда в жизни не думала, что мне придется писать что-то подобное. По принуждению или по собственному желанию…
Однажды, на каком-то корпоративном тренинге у нас была мастерская. Это было одно из тех мотивирующих занятий, на котором, нас учили, как сделать нашу жизнь лучше. Тренер спросил, что бы мы сделали, если бы нам осталось жить только год. Я была уверена, что провела бы этот год с вами, чтобы научить вас – или, по крайней мере, попытаться научить, – как жить в этом прекрасном мире. Потом он спросил, что бы мы сделали, если бы у нас осталось всего несколько месяцев. Я ответила, что написала бы для вас несколько слов, которые могут пригодиться вам в будущем. Затем он спросил: а что будет, если от конца нашей жизни нас отделяли бы только дни? Тогда я бы взяла диктофон и начала записывать для вас то, что собиралась сказать вам лет через пять-десять.
Тогда я думала, что это всего лишь такой дидактический прием, чтобы лучше объяснить тему: «Как надо жить, чтобы жить стало лучше».
И теперь я пишу вам эти слова, потому что не знаю, сколько у меня осталось времени. Пока что я держусь. Но даже когда меня уже не будет на этой земле, я не верю, что я растворюсь в небытии. А вы знайте, что я вас не оставлю. Это просто невозможно.
ИнаСначала я смогла прочитать только одну страницу.
Я была скорее возмущена, чем заинтересована.
Честное слово, просто не хотелось все это читать.
– Это что? – спросила я. – Это, черт возьми, что такое?
– Дневник, – прошептала Карола.
– Ну, вижу, что дневник! Чей? Чья это мелодраматическая чушь и какого черта ты мне ее подсунула?
– Это не чушь! – Карола сглотнула слезы.
– Разве? – Она действительно вывела меня из равновесия. Мне не нравились ни мелодрамы, ни, понятное дело, романы. А эта – нате-пожалте – выскакивает с каким-то тошнотворно-слащавым текстом. – Письма, что ль, какие? Кто их писал? – спросила я. Мне захотелось ее встряхнуть. – Скажи мне, черт возьми, при чем тут «первая в списке»?
Я была просто взбешена. Совершенно не понимала, о чем идет речь, и – что самое главное – какое это имеет отношение ко мне. Ну да, каждое из прочитанных мною слов было пронизано тоской и печалью, каждая фраза сообщала о приближении неотвратимого. Но ко мне-то какое это имеет отношение?
Смерть? Кто эта девушка, которая осмеливается разрушать мой прекрасно организованный мир и морочить голову завещанием какой-то женщины? Хватит, уже достаточно в моей жизни смертей и расставаний! Нет! Я больше не хочу никаких эмоциональных связей, ни с кем. А от такого чтения опять сдавливало горло, я чувствовала, как подступают слезы и волей-неволей человека затягивает, как в воронку. А ведь я давным-давно пообещала себе, что больше никогда в жизни не из-за кого не буду плакать, никогда ни к кому не буду привязываться, что сделаю все, чтобы мне больше никогда не было больно.
– Кто это написал?! – кричала я. – И какого черта ты мне это сейчас подсунула?
Я была уверена – она ожидает, что журналистка обязана помочь изданию этих каракулей. У меня еще мелькнула мысль позвонить по 112, девушка все больше и больше напоминала мне сумасшедшую или сталкера. Ведь есть же такие, кто преследует актеров, звезд… Нет, в каком-то смысле я тоже вроде как звезда, но не до такой же степени, чтобы меня преследовать…
– Можешь прочесть дальше? – проговорила она. – Еще хотя бы кусочек.
Гданьск. 2 августа, дом
Помните, как я сидела у ваших кроваток, когда вы засыпали? Когда вы уже лежали, плотно укутавшись одеялками и закрыв глазки, и я спрашивала, что там видно под веками.
Я всегда хотела знать, что на вас произвело самое большое впечатление за этот день. С этими закрытыми глазами мы вместе ходили по горам, прыгали по лужам, собирали грибы и рисовали картины.
Благодаря этим нашим вечерам я смогла разделить с вами все, что было днем, все самое лучшее.
Вот почему я пишу вам. Я не буду писать о чем-то плохом. Не хочу, чтобы через двадцать лет вы, закрыв глаза и отходя ко сну, вспоминали меня грустной, уставшей…
Я буду улыбаться вам и всегда буду спрашивать: «Что ты видишь хорошего, когда закрываешь глаза?»
Итак, все грустное давайте утрясем с самого начала. А потом, я уже буду с вами в самые важные дни жизни.
Я хотела бы стать для вас поддержкой в случае, когда вам понадоблюсь, но помните, что вы всегда можете положиться на этих людей:
Каролина Рыбиньская, журналистка, в последнее время жила в Варшаве и работала в какой-то бульварной газетенке.
Бабушка Зося Кудларек.
Кшиштоф Шульц, юрист. Очень давнишний приятель… В последнее время я общалась с ним по нескольким важным делам, которые нужно довести до конца. Он поможет вам, он хороший человек. Вы можете полностью ему доверять.
Петр Шафранек, отец. Деньги приходят с берлинского адреса: Густав-Мюллер-штрассе, 16. Давно я с ним не разговаривала. Я пыталась найти его, но безуспешно.
КаролаЯ смотрела на нее, пока она читала, и не могла найти на ее лице никаких эмоций, кроме недовольства. Я была очень удивлена. Вот я, например, когда впервые увидела мамины слова, долго не могла успокоиться. Я плакала. Правда, слова были адресованы мне, а не Ине, но коль скоро она была первой в этом списке, то, в конце концов, должны же быть какие-никакие эмоции у человека. Мама была умной женщиной, и то, что она включила ее в список, определенно преследовало какую-то цель. Бабушка Зося – понятно, она воспитывала нас. Когда мама заболела, она сразу приехала, чтобы заняться нами. А вернее, Майкой, потому что та была еще маленькой, но мне тоже нравились теплые заботливые руки бабушки Зоей.
– Как звали твою маму? – спросила Ина.
– Патриция, – ответила я.
Она удивленно посмотрела на меня.
– А-а-а, вот оно что, так ты, стало быть, дочь Патриции?
Я кивнула.
– И Петра, – скорее утвердительно, чем вопросительно произнесла она.
– Да. Петра.
– Ну не могу, держите меня семеро – у Травки уже такая дочь, – фыркнула она.
Я удивленно посмотрела на нее:
– У какой Травки?
– Ты не знала, что мы так называли твоего отца?
Я покачала головой. Но вдруг начала что-то понимать, связывать отдельные факты.
– Ты его знала? – спросила я.
– Знала, – призналась Ина.
– Хорошо знала? – не отставала я.
– Да.
– И маму тоже?
– И маму тоже, даже лучше. Давно это было… Сколько тебе лет?
– Восемнадцать.
– Значит, это было двадцать лет назад. Может быть, чуть больше… – Она задумалась.
– Хорошо, тогда расскажешь мне, почему ты попала в этот список? – нетерпеливо спросила я. – И почему на первое место?
– Это долгая история… – вздохнула Ина.
– Ничего, что долгая, у меня есть время. Поэтому я и приехала сюда.
– А что ты сказала мам… – осеклась она. – Что ты сказала дома?
– Теперь за нами присматривает бабушка.
– А… Петр? – словно с трудом выговорила она его имя. – В смысле отец?
– Он не живет с нами. Он вроде как в Берлине. Так писала мама. Но вообще-то я не знаю.
Ина зажгла очередную сигарету, глубоко затянулась.
– Ты сказала им, что едешь ко мне? – спросила она.
– Нет. Бабушка думает, что я на сплаве. На Брде. Друзья поехали, а для меня это был отличный предлог. Ты была когда-нибудь на Брде? Потому что мне нужно знать, что рассказывать, если спросят.
– Была. – Ина поморщилась, но ее лоб остался безукоризненно гладким – вот какие чудеса творит ботокс. – И где ты собираешься остановиться сегодня?
– Ну, я думала, что здесь… – Я смущенно опустила взгляд на тапочки у себя на ногах.
– Ага, – констатировала она с удивлением. Думаю, у нее не было в обычае принимать гостей. – Ладно, тогда я тут немного приберусь… найду для тебя спальник. Будет как на Брде, – попыталась пошутить Ина.
Она встала и пошла на кухню, достала из шкафчика вино и еще один бокал, но на секунду замешкалась.
– Ты как, пьешь? – спросила она.
– Иногда… Мне уже можно…
– Ну да, тебе ведь уже восемнадцать…
Странная была эта Ина. Я не могла до конца понять ее. Вроде как важный для моей мамы человек, а с другой стороны – создавалось впечатление, будто мамины слова вообще не произвели на нее никакого впечатления. На улице дождь, темно, а она спрашивает, где я хочу остановиться. Мама всегда заботилась обо всех: даже если бы у нее не было свободной кровати, она все равно где – хоть в ванне – предоставила бы ночлег для дочери своей подруги.
У нас гостей всегда привечали. Неважно, что жилищные условия были как и у многих во Вжещче, старом районе Гданьска. Две большие комнаты и большая кухня. Когда-то эта квартира была намного больше, но из нее сделали две квартиры – в одной поселилась моя бабушка, а во второй – ее сестра. Потом ту половину, что была у бабушкиной сестры, продали, а мы остались на своей. Тогда еще всем казалось, что у нас с папой отличная семья. Хотя чаще отец был не дома, чем дома.
Мама скучала по той квартире. Она еще помнила времена, когда весь этаж принадлежал ее семье. Ничего не поделаешь – надо было приспосабливаться к новым обстоятельствам. Тогда она еще не подозревала, как часто в жизни ей придется приспосабливаться.
Одну комнату я делила с Майкой, а вторую, чуть поменьше, занимала мама. Но большого значения это не имело, потому что и так вся жизнь проходила на большой кухне. У папы, когда он еще жил с нами, были странные идеи. Иногда, когда он сочинял музыку и что-то у него не получалось, он начинал делать ремонт, перестановку мебели и генеральную уборку. Однажды перекрасил всю кухонную мебель в оранжевый цвет. Это было, когда он писал песни для своего третьего альбома. Очень быстрые, энергичные. Я бы даже сказала, радостные. Тогда он любил яркие цвета. Даже брюки носил оранжевые…
Что касается этой кухни, то мы с мамой ненавидели ее всем сердцем. А несколько лет назад мы засучили рукава и за выходные придали всему приятный глазу белый цвет, после чего наконец успокоились. И только когда мама стала чаще бывать в больнице, чем дома, я перестала там хорошо себя чувствовать. Я не могла найти себе места. Почти каждую ночь я спала в маминой постели. А утром часто обнаруживала рядом с собой Майку, которая приходила ко мне посреди ночи.
Бабушка Зося спала на кухне, на гостевой кушетке. Я была очень благодарна бабушке, что она не заняла мамину кровать. Занять ее кровать, когда она страдала в больнице, значило примириться с ее уходом навсегда. Мамина кровать должна была оставаться свободной и ждать ее. Я даже не рассматривала вариант, что она может не вернуться. Мы, ее дочки, конечно, могли там спать, мы ведь и раньше по ночам иногда прибивались к маме, и для нас у нее всегда находилось местечко.
Иногда я чувствовала себя как в старые добрые времена, когда топала босиком из своей комнаты к маме, чтобы она прогнала плохие сны. Теперь, засыпая в ее любимой постели, я сама настраивала себя на то, что все будет хорошо.
Гданьск, 6 августа, больница
Когда я узнала, что больна, я подумала, что не смогу быть рядом с вами всегда, сопровождать вас во всех важных жизненных событиях. Я не смогу вести вас за руку, но думаю, что все-таки останусь в ваших сердцах. Каролъка, не могла бы ты рассказать Майке обо мне? Наверное, она будет помнить меня как сквозь туман. Для нее останутся фотографии и рассказы, твои и бабушки Зоей.
Гданьск, 12 августа, дом
Я хочу, чтобы вы были счастливы. Существует ли рецепт счастья? Наверняка нет. Каждый хочет быть счастливым, но счастье выпадает при стечении конкретных обстоятельств. В определенном месте, в определенное время.
Не бойтесь жизни. В сутках двадцать четыре часа. Посчитайте, сколько это секунд, таких драгоценных. Теперь я это знаю…
Сожалею ли я о потерянных моментах? Сожалею. Но не о тех, когда просто так лежала на траве, уставившись в небо. Я сожалею только о тех минутах, которые потратила на плохие чувства. Вы, наверное, думаете, что я вроде как одержимая (Карола наверняка сейчас страдальчески закат ит глаза). Но я хочу пожелать вам, чтобы вы прожили каждый день так, будто завтра не наступит никогда. Ненависть, лицемерие… Кому это нужно? По жизни надо идти честно, всегда помнить, что добро возвращается, и никогда, никогда нельзя сжигать за собой мосты.
Думайте позитивно. Позитивные мысли привлекают хороших людей. И счастье тоже притягивают. А дурные мысли и плохие слова лишь умножают зло в мире.
Найдите контакт с папой. Скажите ему, что в мир иной я ушла счастливая.
Последний раз я видела отца, наверное, года четыре назад. Майке сейчас шесть. Может быть, это и странно и нехорошо, но честно – по нему я не особо скучаю. Главной для нас была мама. Так было всегда. Мама и бабушка Зося.
Венчание у родителей было скромным. Пожалуй, только ближний семейный круг был на той церемонии. Прием был вроде довольно торжественным, в бабушкином доме. Да и сама она еще была жива. Я знаю это, конечно, только из рассказов. Мама закончила институт, работала ассистентом в какой-то фирме по сбору долгов. А потом получила место бухгалтера. Папа давал уроки игры на гитаре и на фортепиано. Очень не любил это занятие. После свадьбы они жили у бабушки, но там, как известно, только две комнаты. Мама забеременела, и они решили что-то изменить. Перебрались в Мальборк. Папа заявил, что с учениками завязал, а сочинять он может где угодно. В Мальборке жила няня моего отца, бабушка Зося. У нее был огромный дом с садом, который, как она говорила, был слишком велик для нее одной.
Мы переехали туда. Это были чудесные годы. Может, не хватало денег, но мы как-то справлялись. Бабушку Зосю я люблю, пожалуй, даже больше, чем свою биологическую бабушку. У нее не осталось родственников, так что мы были ее единственной семьей. В детстве я называла ее «нашей тайной бабушкой». До сих пор мы с Майкой иногда зовем ее так между собой.
Когда мне было четыре года, умер дедушка. Несколько месяцев спустя – бабушка. Мама сказала, что это от тоски. Очень даже возможно. Они любили друг друга больше жизни. У бабушки были свои способы управлять дедом; несмотря на то, что дед казался мужиком типа мачо, при ней он становился обычным подкаблучником. И похоже, ему это очень нравилось.
Мы переехали обратно в Гданьск, а бабушка Зося осталась в Мальборке одна. В своем большом доме. Потом у нее появились жильцы – замечательная супружеская пара, они открыли в городе ветеринарную лечебницу.
Мама сама собрала все наши пожитки. Их оказалось немного, и если бы не папин рояль, то не пришлось бы даже заказывать машину для перевозки. Собственной мебели у нас не было, а одежда, полотенца и постельное белье поместились в нескольких коробках. Папа, конечно, не участвовал в переезде. Я думаю, он был тогда в Лондоне. Он записал очень хороший альбом. Теперь я знаю, что он, должно быть, как-то связан с этой девушкой с обложки диска. Чернокожая, с водопадом длинных тоненьких косичек. Самые лучшие свои хиты он сочинял, когда был влюблен. И в тот раз, по-видимому, было точно так же.
Сколько себя помню, папа часто уезжал. На концерты, потом вроде как подписывать какие-то контракты. Однажды даже полгода прожил в Штатах. Без папы, конечно, плохо, но тогда было хорошо, потому что он присылал деньги. Может быть, это поверхностно, но я действительно смотрю на своего отца исключительно через призму денег. Не припомню, чтобы мы что-то делали вместе. Представляете – отец музыкант, а я даже не умею играть на пианино. На гитаре играю, потому что мама любила петь. Иногда мы устраивались на полу на подушках, в центр ставили миску попкорна, я играла, а мама и Майка пели. Здорово было, как у костра.
Все каникулы мы проводили с мамой или с бабушкой Зосей. Конечно, потом начались поездки с друзьями, но самые замечательные воспоминания все равно связаны с маминым отпуском. Я помню, что Майка мечтала спать в палатке. Тогда папа ничего не присылал, алименты приходили очень нерегулярно. Только когда ему удавалось продать некоторые песни или получить аванс за очередной диск, он присылал деньги, очень много денег. А когда у него денег не было, то и мы ничего не получали. Деньги вообще не любили его. Мама рассказывала, что в самом начале карьеры его обманул агент и что, если бы не то жульничество, папа давно уже был бы миллионером. Даже хотела пойти с этим к адвокату, но к тому времени папа уже оставил нас. Мама говорила, что у нас есть шанс выиграть. Потом уже ей стало плохо, и она не смогла довести дело до конца. А в принципе интересно: почему папа не боролся за деньги? Ведь у него были мы. А как бы они нам пригодились…