Убийства на Хинтеркайфеке
.Ещё одна версия связывала судебный процесс с семьёй Габриэлей. Многие обратили внимание на то, что дело о кровной мести было возбуждено незадолго до рождения Цецилии, дочери Виктории. Это наводило на мысль, что рождение ребёнка и последующее обвинение были как-то связаны. Клаус Бриэль-старший, отец погибшего на войне Клауса, возможно, давно подозревал о нездоровых отношениях между Викторией и её отцом.
Не исключено, что семья Габриэлей сомневалась в отцовстве Цецилии. Любое сомнение в происхождении ребёнка могло послужить мотивом для мести.
Возможно, именно Клаус Бриэль-старший анонимно сообщил властям о преступлении, желая отомстить за поруганную честь сына и защитить чистоту своей крови.
К тому же в то время между семьями Габриэлей и Груберов разгорелся спор из-за наследства погибшего Клауса-младшего, что могло подтолкнуть старика к решительным действиям. Возможно, это был хитрый ход в борьбе за семейные земли, тщательно спланированная месть, замаскированная под заботу о справедливости.
Некоторые шептались о рабочих-соседях, трудившихся над реконструкцией Хинтеркайфека в те годы. Йозеф Штайнерр в своих поздних показаниях подтверждал, что в период с 1908 по 1909 год на ферме кипела работа, и местные жители помогали Груберам.
В своих показаниях он заявил:
. «Я был хорошо знаком со всеми жителями Хинтеркайфека, – утверждал он, – и даже помогал им собирать урожай, в том числе и во время войны, когда Клаус Бриэль погиб во Франции». Он знал всех, кроме таинственных незнакомцев, которые никогда не появлялись во дворе Хинтеркайфека.
Ходили слухи, что старый Грубер поддерживал «кровосмешение» со своей овдовевшей дочерью, и Штайнерр даже утверждал, что видел, как жандармы арестовывали его за это на лугу, – случай, окутанный туманом времени и вызывающий сомнения в правдивости воспоминаний.
Штайнер не знал, как Виктория вела себя с мужчинами после смерти мужа, но помнил,как однажды она оказалась «в благословенных обстоятельствах», и все в деревне судачили, что отцом ребёнка был её собственный отец. И это касалось не Цецилии, которая уже выросла в поместье, а того мальчика, погибшего в результате убийства… но к этому мы ещё вернёмся. Штайнер помнил даже осенний день 1919 года, когда он помогал молотить зерно на ферме. Тогда старик Грубер обронил странную фразу: «Ох, Мэй Бубен («друзья мои» на местном диалекте»), я почти не ложился спать этой ночью… прошлой ночью молодая женщина родила… Да, с моей точки зрения, это был бы тот, кто этого хотел, в том числе Бауэрсепп из-за меня!»
Под «Бауэрсеппом», как все понимали, Грубер имел в виду себя, косвенно признавая свою причастность к беременности дочери и выражая недовольство отцом ребёнка. Кто был этим отцом, оставалось только гадать. Но одно было ясно: тайны Хинтеркайфека, словно густой туман, окутывали каждое событие, искажая и преломляя правду.
Возможно, во время этих работ, среди шума пил и топоров, кому-то из них удалось увидеть или услышать то, что скрывалось за закрытыми дверями дома. Они наблюдали за жизнью обитателей Хинтеркайфека, замечали странности в отношениях между отцом и дочерью, и эти наблюдения, словно семена, долго прорастали в их сознании.
Но почему тогда они молчали столько лет? Если они действительно были свидетелями преступления, почему анонимный донос появился лишь спустя годы? Возможно, страх перед Андреасом Грубером, человеком властным и жестоким, заставлял их молчать. А может, они просто ждали подходящего момента, пока бремя вины и молчания не стало невыносимым.
Но, конечно, нельзя было исключать и того, что все эти версии были лишь домыслами и фантазиями, порождёнными людской молвой. Возможно, никто из перечисленных людей не имел никакого отношения к этой истории. Возможно, анонимный донос был делом рук совершенно другого человека, чьи мотивы и имя навсегда останутся тайной. И, возможно, все эти предположения и догадки – лишь попытка заполнить пустоту, образовавшуюся из-за отсутствия правды.
Прокуратура Нойбурга-на-Дунае выдвинула обвинения в рамках дела под номером Str.P.Reg. 105/15, и 28 мая 1915 года суд вынес приговор. Андреас Грубер и Виктория Габриэль были признаны виновными в преступлении против нравственности, более известном как «позор на крови». Суд счёл доказанным факт кровосмесительных отношений, имевших место в период с 1907 по 1910 год.
Статья 173 Уголовного кодекса Германии, действовавшая в те годы (с 1 января 1872 года по 1 октября 1953 года), регламентировала наказание за инцест, то есть половую связь между близкими родственниками. Именно по этой статье, скорее всего, и были осуждены Грубер и Габриэль. Статья гласила:
(1) Половая связь между родственниками по восходящей и нисходящей линии (например, между отцом и дочерью, дедушкой и внучкой) наказывается для первого случая тюремным заключением на срок до пяти лет, для второго случая – тюремным заключением на срок до двух лет.
(2) Половая связь между родственниками по боковой линии (братьями и сёстрами) наказывается лишением свободы на срок до двух лет.
(3) Помимо тюремного заключения, суд мог лишить виновных гражданских прав.
(4) Несовершеннолетние (не достигшие восемнадцатилетнего возраста) родственники освобождались от наказания.
Но почему инцест карался законом? Запрет на кровосмешение имеет глубокие исторические корни и связан с целым рядом факторов. В первую очередь, это забота о здоровье потомства. Генетически близкие родственники, вступая в половую связь, увеличивают вероятность передачи рецессивных (скрытых) генов, отвечающих за наследственные заболевания. В результате могут родиться дети с физическими уродствами, умственной отсталостью и другими проблемами со здоровьем.
Кроме того, запрет на инцест способствовал поддержанию социальной стабильности. Он регулировал брачные отношения, создавал чёткие границы между семьями и предотвращал конфликты из-за распределения ресурсов и власти. Инцест, разрушая эти границы, мог привести к хаосу и дезинтеграции общества.
В религиозном контексте инцест часто рассматривался как осквернение, нарушение божественных заповедей и, как следствие, грех. В христианстве, например, запрет на кровосмешение был частью морального кодекса и служил укреплению семейных ценностей.
Суд над Грубером и Габриэль был суровым напоминанием о моральных нормах, царивших в немецком обществе того времени. Он отражал борьбу за сохранение этих норм, за защиту семьи и здоровья будущих поколений. Но, как показала история Хинтеркайфека, эти нормы не всегда могли противостоять тёмным тайнам, скрытым в глубинах человеческой души.
Андреас Грубер, отсидевший год в тюрьме за инцест, вернулся в Хинтеркайфек. Это стало плевок в лицо общественности, насмешкой над законом и моралью. Он словно говорил всем: «Вы ничего не можете мне сделать». И действительно, что могли сделать простые крестьяне против человека, который, казалось, не боялся ни Бога, ни дьявола?
Вернувшись, Грубер продолжил жить с Викторией, как будто ничего не случилось. Он словно заявлял о своей власти над ней, над семьёй и над всем Хинтеркайфеком. Это была демонстрация безнаказанности, которая вызывала в округе лишь шёпот ужаса и отвращения.
Как Виктория могла жить с человеком, который надругался над ней, с отцом, которого следовало презирать? Как соседи могли терпеть присутствие этого монстра? Ответ крылся в атмосфере страха и молчания, царившей в Хинтеркайфеке.
Возвращение Андреаса Грубера из тюрьмы принесло с собой не только скандал, но и, казалось бы, железную хватку, сковавшую Викторию в тиски. Его запрет на повторный брак стал ещё одним звеном в цепи насилия и подчинения. После смерти Клауса Бриэля у Виктории теоретически была возможность начать новую жизнь, найти себе мужа и вырваться из-под гнёта отца. Но Грубер, вернувшись, словно провозгласил: «Ты принадлежишь мне».
Этот запрет, возможно, не был оформлен юридически, но имел огромную силу, основанную на страхе, зависимости и моральном давлении. Он лишал Викторию свободы выбора, обрекал её на одиночество и полную зависимость от воли отца.
Виктория оказалась в ловушке: общественное осуждение, экономическая зависимость и страх перед Грубером лишили её малейшей возможности сопротивляться. Она была привязана к Хинтеркайфеку, к отцу, к своему прошлому, и эта привязанность, как оказалось, вела к неминуемой гибели.
Глава
8
Соседская связь
1910-1913 годы
Всего в пятистах метрах от Хинтеркайфека, от его пропитанных горем полей и мрачных лесов, возвышался дом Курта Вагнера. Кажется, эти пятьсот метров, разделяющие добротный двор Вагнера и усадьбу Груберов, определяли разницу между мирами: миром достатка и благополучия, где кипела жизнь, и миром страха и отчаяния, где она медленно угасала. В одном доме слышался смех детей, звон кузнечного молота и мерный шум работающей мельницы. В другом – лишь скрип половиц, глухие вздохи и молчаливое ожидание чего-то страшного.
Но эти пятьсот метров были обманчивы. Они не могли изолировать Курта Вагнера от того, что происходило в Хинтеркайфеке. Как староста деревни, он был в курсе всех событий, знал о мрачных слухах, окружавших семью Груберов, об инцесте, о странном поведении Андреаса. Он пытался что-то предпринять, обращался к властям, но сталкивался с равнодушием и нежеланием вмешиваться в чужие дела.
Курт Вагнер был действительно заметной фигурой в округе, и не только из-за своего добротного дома, возвышавшегося всего в пятистах метрах от мрачной усадьбы Груберов. Он был из тех людей, которых сейчас назвали бы «влиятельными». Его хозяйство процветало, земля приносила хороший урожай, а добротный дом был наглядным свидетельством достатка и прочного положения в обществе. Вагнер не просто жил, он руководил, задавал тон.
Уважение и авторитет, которыми он пользовался среди соседей, не были пустым звуком. Он был старостой деревни, что в те времена означало гораздо больше, чем просто административную должность. Староста был посредником между крестьянами и властями, разрешал споры, организовывал общие работы, следил за порядком. Курт был своего рода «серым кардиналом», человеком, к которому обращались за советом и помощью.
Его уважали за рассудительность и справедливость. Курт умел слушать и слышать, взвешивать все «за» и «против» и принимать решения, которые казались справедливыми большинству. Конечно, он не был святым, у него были свои интересы и недостатки. Но в целом он был человеком, которому доверяли и чьё мнение имело вес.
Влияние Вагнера распространялось не только на деревню, но и на окрестные земли. Он был крупным землевладельцем, и от его решений зависела судьба многих крестьян. Он мог дать работу, мог помочь в трудную минуту, а мог и отказать, обрекая семью на голод.
В истории Хинтеркайфека Курт Вагнер сыграл важную роль. Он был одним из тех, кто пытался разобраться в случившемся, кто искал правду и пытался наказать виновных. Его влияние и связи помогли в расследовании, хотя, как мы знаем, дело так и не было раскрыто до конца. Он, как и многие другие жители Хинтеркайфека, навсегда остался с бременем этой трагедии, с ощущением несправедливости и бессилия.
1918 год принёс в дом Вагнеров горе. Смерть первой жены Курта стала неожиданным ударом, словно гром среди ясного неба. Семья была потрясена, хозяйство осиротело, а сам Курт , казалось, потерял опору в жизни. Округ сочувствовал, соседи приходили поддержать, приносили еду, предлагали помощь по хозяйству. Горе сплотило людей, и казалось, что Вагнер утонул в сочувствии и поддержке.
Но траур Курта оказался подозрительно недолгим. Всего через четырнадцать дней после похорон по деревне поползли слухи, сначала тихие и неуверенные, затем все громче и настойчивее: Курт Вагнер был замечен в близких отношениях с Викторией Грубер.
Эти слухи вызвали настоящее смятение у соседей. Как такое возможно? Не успели отгоревать по жене, а его уже видят рядом с Викторией, вокруг которой и так ходит столько недобрых слухов…
Вагнер, казалось, не обращал внимания на пересуды. Он продолжал навещать Викторию, помогал ей по хозяйству, и даже поговаривали, что он собирается на ней жениться. Это было безумием. Если он действительно собирался это сделать, то это означало, что он либо потерял рассудок от горя, либо преследовал какие-то свои скрытые цели.
Вскоре Виктория забеременела.Словно искры от костра, слухи разлетелись по округе, подпитываемые любопытством и перешёптываниями. Кто отец ребёнка? Этот вопрос вызывал оживлённые дискуссии среди тех, кто следил за жизнью обеих семейств.
Андреас Грубер,ощетинился, яростно отрицая свою причастность. Он клялся и божился, что отцом является Курт , пытаясь переложить бремя позора и подозрений на плечи соседа. Возможно, в его словах была доля правды, но в Хинтеркайфеке правду найти было сложнее, чем иголку в стоге сена.
Однако, как ни странно, сам Курт в отцовство не поверил. В его словах сквозило не столько радость от будущего отцовства, сколько сомнение, недоверие и даже отвращение. Зная не понаслышке о нездоровой атмосфере, царившей в доме Груберов, он не хотел брать на себя ответственность за ребёнка, которого, возможно, зачали в результате инцеста.
Сомнения Вагнера лишь подлили масла в огонь слухов и подозрений. Люди перешёптывались за спиной у Виктории, бросали косые взгляды на Курта и с новой силой обсуждали тёмные тайны Хинтеркайфека. Беременность Виктории стала не радостным событием, а скорее новым витком драмы, предвещающим ещё большую трагедию.
Тайна отцовства ребёнка Виктории так и осталась неразгаданной. Курт Вагнер публично отказался признать своё отцовство, Андреас Грубер отрицал свою причастность, а Виктория, к сожалению, не оставила никаких свидетельств, способных пролить свет на этот вопрос.
Несмотря на отсутствие достоверной информации, многие жители Хинтеркайфека придерживались мнения, что отцом ребёнка был Андреас Грубер. Эта точка зрения, безусловно, сформировалась на фоне давних тревожных слухов о нездоровых отношениях внутри семьи Груберов. Кроме того, нельзя отрицать, что общественное мнение о семье Груберов в то время было далеко не самым благожелательным.
Курт Вагнер, несмотря на терзавшие его сомнения, всё же решился на поступок, который потряс Хинтеркайфек не меньше, чем известие о беременности Виктории.
Что им двигало? Общественное мнение, оказывавшее на него колоссальное давление? Искреннее сочувствие к судьбе несчастной женщины? Или же надежда укрепить своё влияние и положение в округе, породнившись с семьёй, пусть и такой противоречивой? Возможно, все эти факторы сыграли свою роль.
Как бы то ни было, Курт Вагнер отправился к Андреасу Груберу с просьбой отдать ему в жёны свою дочь Викторию. Это был беспрецедентный шаг, вызвавший удивление и пересуды. Многие не понимали, зачем уважаемому человеку связывать свою жизнь с женщиной, запятнавшей себя скандалом и дурной славой.
Брак с Куртем, безусловно, мог бы стать спасением для Виктории. Он мог бы избавить её от клейма инцеста, обеспечить ей стабильное будущее и вернуть уважение в глазах общества. Вагнер был состоятельным и влиятельным человеком, и его поддержка могла бы изменить жизнь Виктории к лучшему. Но было ли это искренним желанием помочь несчастной женщине или просчитанным шагом, направленным на достижение собственных целей? Об этом знал только сам Курт Вагнер.
Но Андреас Грубер, поддавшись, возможно, своим самым глубоким комплексам и, как мы теперь знаем, под влиянием определённых обстоятельств, которые, к сожалению, навсегда остались скрытыми от нас, ответил Курту Вагнеру резким отказом.
«Свою дочь я и сам могу приласкать», – цинично сказал он, не стесняясь никого и ничего.
К сожалению, этот отказ лишил Викторию возможности хоть как-то изменить свою жизнь, получить хоть малейшую надежду на избавление от той тягостной зависимости, в которой она оказалась. В порыве чувств, которые нам сейчас сложно понять, Андреас запер дочь в шкафу, чтобы она даже не могла взглянуть на человека, который, возможно, мог бы стать для неё опорой.
Вероятно, он понимал, что брак Виктории с Куртом мог привести к потере контроля над тем, что было для него самым важным. Из документов следует, что именно Виктория должна была унаследовать Хинтеркайфек, а значит, и её будущий ребёнок имел бы права на имущество. Если бы Йозеф был признан сыном Курта, то последний, как муж и отец, также мог бы претендовать на владение землёй. Андреас, по-видимому, не мог допустить такого.
1919 год, зима вцепилась в Хинтеркайфек мёртвой хваткой, принеся с собой не только стужу, но и рождение Йозефа – сына Виктории. В этом имени, Йозеф, звучала ирония. Ведь Йозеф в переводе с иврита означает «Бог умножит». А в Хинтеркайфеке множились лишь горе и тайны. Вопрос об отцовстве,не давал покоя ни Виктории, ни Курту.
1915 год
Сомнения терзали Курта, не давая ему обрести душевный покой. Йозеф… действительно ли он его сын или всего лишь свидетельство постыдной тайны, отголосок инцеста, которым полнилась деревня? Он боялся стать пешкой в чужой игре, расплачиваться за грехи, к которым не имел отношения.
Однажды, в серый осенний день, когда дождь монотонно стучал по стеклу, Курт принял решение, словно сбросив с себя тяжкий груз. Не в силах больше терпеть гнетущую неизвестность, он отправился в полицейский участок.
Там, в скромном кабинете, он изложил свою версию событий. Говорил сдержанно, но уверенно, стараясь не поддаваться эмоциям. Он заявил о своих подозрениях в отношении Андреаса и Виктории, об инцесте, плодом которого, по его мнению, был Йозеф. Он подчеркнул, что у него нет доказательств, но он больше не может игнорировать слухи и собственные сомнения.
Курт осознавал, что его слова могут повлечь за собой серьёзные последствия. Он понимал, что обвинение в кровосмешении – это серьёзный шаг, и в случае его необоснованности он сам может понести наказание. Но желание узнать правду, избавиться от гнетущих мыслей перевесило страх перед возможным возмездием. Он был готов рискнуть, чтобы расставить все точки над «i» и наконец обрести ясность.
Заявление Курта Вагнера, словно брошенная в сухую траву спичка, разожгло новый пожар скандала в и без того неспокойном Вайдхофене. Весть о том, что Андреаса Грубера снова обвиняют в инцесте, разлетелась по округе быстрее ветра, обрастая по пути новыми, ещё более шокирующими подробностями.
Полиция, под давлением общественного мнения и настойчивых заявлений Курта, начала расследование. Андреас был арестован и вновь предстал перед судом, где ему грозило суровое наказание за кровосмешение. Виктория, оказавшись в эпицентре этого кошмара, была в отчаянии. Она отрицала все обвинения, но кто ей верил? Тень прежнего скандала, словно липкая грязь, преследовала её, не давая оправдаться.Казалось, что эта липкая грязь просочилась и в этот зал суда, холодный, как могила, где ей предстояло держать ответ.
Зал суда был пропитан холодом, словно каменная темница. Окна, затянутые серым пасмурным небом, не пропускали ни единого лучика солнца, погружая помещение в полумрак. В воздухе витал запах сырости и старого дерева, смешиваясь с тяжёлым ощущением гнетущей тишины.Деревянные скамьи, скрипевшие под тяжестью людей, были заполнены до отказа. Лица присутствующих – серьёзные, напряжённые, полные ожидания – напоминали каменные маски. Виктория чувствовала на себе пристальные взгляды, словно она была экспонатом в диковинном музее.
Она сидела, вцепившись в тонкий батистовый платочек, пока костяшки пальцев не побелели ещё сильнее. Ткань уже давно насквозь промокла от пота, став липкой и неприятной, но Виктория этого не замечала. Всё её внимание было сосредоточено на бешеном ритме собственного сердца, которое билось так сильно, словно пыталось проломить рёбра и вырваться на свободу. Каждый удар болезненным эхом отдавался в висках, заглушая голоса в зале и усиливая ощущение нереальности происходящего.
Звуки доносились словно издалека, приглушённые ватой: шёпот, скрип скамеек, кашель – всё это сливалось в неразборчивый гул, который только усиливал её растерянность. В голове кружились обрывки фраз, лиц, событий – словно страницы перепутанной книги, которую невозможно собрать воедино. Она пыталась сосредоточиться, ухватиться хоть за какую-то нить, но мысли ускользали, как вода сквозь пальцы.
Всё вокруг казалось чужим и отстранённым, словно она смотрела на происходящее сквозь толстое стекло. За этим стеклом люди жили своей жизнью, говорили, жестикулировали, но до Виктории не доносилось ни смысла, ни тепла. Она чувствовала себя одинокой и уязвимой, словно её внезапно оставили одну в огромном незнакомом городе. Ей казалось, что любая попытка заговорить, пошевелиться или даже просто вздохнуть привлечёт к ней нежелательное внимание. Ей оставалось только сидеть неподвижно и ждать, когда этот кошмар закончится, хотя в глубине души она знала, что это только начало.
Судья, сухощавый мужчина с седыми висками, занял своё место за массивным дубовым столом. Его глаза, казалось, вообще не выражали никаких эмоций, взгляд был холодным, как лёд. Он бегло просмотрел бумаги, затем поднял глаза и произнёс слова, которые стали для Виктории приговором: «Судебное заседание по делу Андреаса и Виктории Грубер открыто».
В этот момент в зале воцарилась звенящая тишина, словно все затаили дыхание, ожидая начала кровавого представления. И вот, словно по команде, вперёд вышел Курт. Он двигался медленно, вальяжно, с видом человека, уверенного в своей правоте и неотвратимости победы. Его лицо, обычно приветливое и открытое, теперь исказилось в злобной гримасе. В его глазах, которые ещё недавно смотрели на Викторию с симпатией, теперь пылала лишь ненависть.
Курт начал свою речь спокойно, ровным голосом, словно рассказывал давно известную историю. Он говорил о поруганной чести, о грехах, требующих искупления, о необходимости восстановить справедливость. Его слова, словно ядовитые капли, медленно проникали в сознание присутствующих, отравляя их души и разжигая пламя неприязни. С каждой фразой его голос становился громче и увереннее, а в глазах появлялся фанатичный блеск. Казалось, он обращался не к судье, а к толпе, жаждущей крови и справедливости. И с каждым его словом Виктория чувствовала, как невидимое кольцо сжимается вокруг неё, лишая воздуха и свободы.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
