Праздник науки

Вообще, отношения императора Наполеона к институту были холодные[2 - По отношению к отдельным, ему ненравившимся лицам, нередко открыто враждебные. Так он лишил места директора парижской обсерватории знаменитого астронома и физика Арого за его республиканские убеждения: он полагал, что для служения науке во Франции надо быть бонапартистом!]. Когда он, в 1860-х годах, издал написанную им (в сотрудничестве одного офицера генерального штаба) книгу о Цезаре, институт не догадался выразить ему, тем или другим способом, свое ученое одобрение. Напротив, были академики, которые говорили, что книга не ученое сочинение, а только памфлет, имеющий целью оправдать цезаризм, т. е. полицейский произвол, бонапартизм, указанием на «провиденциальных людей», к которым император, конечно, причислял себя, и повиновение которым требовал (в предисловии) от толпы. Императрица Евгения, по-видимому, чувствовала неловкость этих отношений мужа к первенствующему ученому сословию не только Франции, но и целой Европы, и старалась смягчить их. Так, когда ей пришла в голову мысль публично наградить родственника, Лессепса, за его заслуги по устройству Суэзского канала, она сделала это чрез институт, в полной уверенности, что награждение особенно понравится и награжденному, и тому, кто приговорит награду. Хитрая суэзско-панамская лисица приняла, – будто-бы от института; но немедленно распорядилась полученные 10,000 франков отдать парижскому географическому обществу «на пользу географической науки», чем и проложила себе дорогу к позднейшему председательству в этом обществе. Академия-же наук, видя кажущийся отказ Лессепса от награды, сделала его своим «вольным» членом, что проложило ему дорогу в «действительные» члены академии французской и сделало представителем последней на открытии возле института памятника Вольтеру! География выиграла при Наполеоне III чрез увеличение в Академии Наук, числа членов по ней – с трех на шесть; но надо заметить, что эти места, большей частью, захватили старые адмиралы, иногда плохо знающие сушу, да и в море интересующиеся лишь какими-нибудь специальными вопросами. В современном институте есть один географ, автор книг о Мадагаскаре, Грандидье; но Реклю даже не корреспондент академии наук. Если открываются вакансии по географии, то морская партия, сильная в академии, замещает их какими-нибудь морскими техниками, напр. строителями портов или штурманами, когда-же идет речь о морских ученых экспедициях, то их устраивают академики-натуралисты!

После 9 мая 1866 г. когда было закрыто целое отделение в Академии наук нравственных и политических, Наполеон вовсе не занимался институтом, и жизненное движение в нем возобновляется лишь при третьей республике. Оно началось с восстановления празднования годовщины института, 25 октября, которое и положено (5 июля 1871) знаменовать годичным собранием всех пяти академий и раздачей ученых наград. Затем в июле 1872 г. отменен президентом республики императорский декрет от 14 апреля 1855 г. об администрации института, который возвращен к прежним, менее стеснительным порядкам. После этого уже Национальное Собрание, в 1873 г., постановило, что пять академиков – выборных, по одному из каждой академии, – войдут в состав правительственного верховного совета по народному образованию; и эти выборные будут оставаться в должностях по шести лет: явление важное в стране, где все правительство доселе слагалось из чиновников, назначаемых и увольняемых по воле начальства, когда последнему вздумается. Видно, что президентом республики был Тьер, сам академик. – Затем влияние института на народное образование стало часто сказываться на выборах кандидатов для занятия профессорских мест в высших учебных заведениях, начиная с Музея Естественной Истории и Coll?ge de France до Консерватории искусств и ремесл, Нормальной школы и пр. Представьте, что умирает профессор; в течение месяца директор заведения и его совет публикуют об этом в «Правительственном Журнале», и когда явятся охотники занять место, то список их представляется министру, а тот отдает выбор двух окончательных кандидатов на усмотрение подлежащей академии. После публичного голосования ею кандидат, получивший наибольшее число голосов, утверждается президентом республики в должности.

В 1884 г. президент Греви издает декрет, по которому административная комиссия института слагается из непременных секретарей и двух выборных, от каждой академии, членов. – А у этой комиссии дела немало, потому что движимые и даже недвижимые имущества института велики. В 1880 годах к ним присоединяются даже обширные земли, с дворцом, галлереею и пр., завещанные герцогом Омальским, который, как автор сочинения об истории дома Конде, сам академик. Правительство того времени немедленно делает услугу институту и его дарителю, именно, оно перетолковывает так французские законы о наследстве по завещанию, что имение Шантили переходит в собственность пяти академий без малейшей платы пошлин в казну: – имение многомиллионное.

Затем декрет президента Греви определяет порядок выборов и права иностранных сочленов и вольных академиков во внутренней, научной жизни академий. Иностранные сочлены получают право быть выбираемыми в члены всевозможных академических комиссий и даже имеют голос при этом избрании.

В 1888 г. президент Карно утверждает новый устав академия наук нравственных и политических, гораздо более обстоятельный и либеральный, чем прежний и основанный на предварительных суждениях самой академии… Очевидно, что те времена, когда министры смотрели на подведомственные им учреждения, как на собрания недорослей, вверенных их попечениям и муштруемых по мере надобности, прошли: безвозвратно-ли? – это пока вопрос.

III

Мы изложили в сжатом очерке все главные данные истории Французского института, истории, впрочем, только официальной, показывающей ход отношений к институту правительства Франции, но вовсе не отношений самого учреждения к обществу и науке, для служения которым оно существует. Эту последнюю историю, впрочем, едва-ли кто в состоянии написать однолично: слишком велика масса самых разнородных материалов, которые нужно употребить в дело. Многосторонней учености А. Гумбольдта, конечно, не достало-бы на такой необъятный труд. Одни отчеты об ученых экспедициях, географических, естествоисторических, археологических и др., которые затевались институтом и совершались при его участии или под его надзором, составят обширную библиотеку. Отчеты о заседаниях академий, т. е. о текущей научной жизни института, могут занимать десятки шкафов в любой библиотеке, особенно «Comptes-Rendus» Академии Наук. И к ним еще можно присоединить коллекцию трудов иностранных ученых, изданных тем-же Французским институтом; ибо эти ученые за особую честь считали и считают видеть свои рукописи напечатанными в «Recueil de travaux des Savants Etrangers». – Академия надписей и изящной литературы, которую точнее-бы называть академией историко-археологической, дала науке также богатую коллекцию своих трудов, где прошлое разных народов, европейских, азиатских, африканских и даже американских, часто изображается с большою отчетливостью и знанием дела. Французские ученые ведь принимали и принимают широкое участие в изучении чужеземных древностей: иероглифов египетских и халдейских пирамид; древне-сирийских, малоазиатских, сирийских и северо-африканских зданий; не забывают они Индо-Китая и Мексики, Кавказа и Туркестана. В числе их находятся и находились знаменитые ориенталисты: Абель-Ремюза, Станислав Жюльен, Сильвестр Саси, Ренан, наконец Опперт, этот маленький старичок-ассириолог, про которого многие говорят, что «Франция потеряла Альзас, но сохранила за собой альзасца Опперта».

Теперь у места будет уже не история, а статистика Французского института, чтобы русский читатель мог видеть, сколько научных сил сосредоточивает это учреждение. Здесь нужно заметить, что в академиях нет почетных членов, а только действительные, вольные, иностранные сочлены и члены-корреспонденты, иностранные и отечественные: всего пять разрядов. Следующая таблица показывает их распределение по академиям, в предположении, что все штатные места заняты, чего в действительности никогда не случается, потому что академики большею частью люди пожилые, и смертность между ними сильна, гораздо сильнее средней смертности во Франции и даже в Париже:

Что дает для итога лиц, трудящихся для науки под флагом Французского института, почтенную цифру 549. Из них 32 иностранные сочлена и около 138 иностр. членов корреспондентов живут вне Франции; стало-быть, для этой страны остается национальных членов института 379 и из них действительных академиков 289, вольных 40 и корреспондентов 110.

Цифра 289 выражает состав македонской фаланги института. Эта фаланга каждую неделю на бреши штурмуемой веси невежества, т. е. на заседаниях, где возвещается о научных открытиях, о новых трудах ученых и художников, раскрывающих перед человечеством путь в лучший мир, не фантастический, а реальный. Конечно, не на всех заседаниях участвует полный комплект штатных академиков; далеко нет, особенно в жаркое, вакационное время. Но за то в научно-рабочую пору заседания многолюдны, и в числе посетителей бывает еще больше образованной публики, чем самих академиков. Это устанавливает такую тесную духовную связь между институтом и парижским обществом, какой нет ни в одном ученом центре целой земли. Лондон и даже Женева, с их многочисленными публичными чтениями о разных научно-новых предметах, должны уступить Парижу. Там публике дается научное сообщение, положим, обработанное первоклассным ученым, но не вполне новое; парижские-же академические доклады вполне оригинальны: они ничего не повторяют, не дают никаких задов, а сообщают впервые ученую новость словами автора. В Лондоне и Женеве на публичных чтениях могут с огромною пользою учиться поди хорошо образованные; в Париже на академических заседаниях учатся только ученые. Просто образованный человек многого не поймет из того, что услышит. От того и публика на заседаниях академии отборная и почти всегда одна и та-же. Это не владельцы карет с пудренными лакеями, как в Лондоне, на Пикадилли, против Берлингтонского дворца, а скромные пешеходы или приезжие на извозчиках; но это – люди науки и ими поддерживается в стране любовь и уважение к знанию. Между этими, так-сказать, штатными посетителями академий находятся постоянные сотрудники больших ежедневных газет (Temps, Journal des Dеbats etc.) и учено-популярных журналов (Revue-Scientifique, Nature etc.), печатающихся в десятках, если не сотнях тысяч экземпляров. Если-бы не публичные заседания академий, много-ли нового могли-бы доставлять своим читателям эти почтенные издания?

Просматривая статистическую табличку состава Французского института, читатель-иностранец естественно полюбопытствует поставить вопрос: из какой нации больше всего чужеземных членов и много-ли русских? – Отвечать на него нетрудно, имея в руках список всех членов пяти академий, печатаемый ежегодно и удобоносимый в кармане. Больше всего в институте англичан, именно 35, из числа которых 9 сочленов (associеs еtrangers) и 26 корреспондентов. Затем следуют немцы, американцы и пр. Из русских есть один сочлен, скульптор Антокольский, и 9 корреспондентов. Был недавно еще один сочлен, математик Чебышев; но со смертью его вакансия занята нерусским. – Любопытно, что между англичанами есть не только математики и натуралисты, но лекаря и художники, хотя в парижской публике английские медики считаются коновалами, а художественные таланты почему то совсем отрицаются у англичан: – ясное доказательство, что институт стоит выше общественных предразсудков. То-же можно сказать и по отношению к выборам немцев: избираются даже такие, которые гласно заявляли о своем несочувствии к Франции и французам; лишь-бы они были людьми даровитыми и приносили пользу науке или искусству.

В статистическом отделе нашего очерка естественно коснуться одного вопроса, который, вероятно, уже давно носится в уме читателя: институт Франции, где есть математики и музыканты, ботаники, юристы и граверы, имеет-ли в составе своем врачей? О медицинской академии в нашем изложении не было сказано ни одного слова… И не будет, прибавим мы. Врачебная наука не признается наукой серьезною, имеющей бесспорные основания, и только шесть из её представителей заседают в академии наук, как представители анатомии, физиологии, врачебной статистики и др. частей медицины, не подлежащих спору. Знаменитому Шарко, уже владевшему домами от выручек за практику, лишь под конец жизни удалось попасть в академию наук, и то после нескольких забаллотировок. Доктор Саппей попал в эту академию, как зоолог, точнее, как знаток анатомии млекопитающих. Доктор Ларрей – как бывший врач Наполеона III и французской армии в войну 1859: но это уже академик «вольный», хоть, может быть, и более сведущий, чем иные официальные. Доктор Марфй есть хороший исследователь механических движений животного организма и медицинский статистик.

Вместо медицинской академии, в статистике личного состава института, должно упомянуть про некоторые подведомственные ему ученые учреждения, в которых академики имеют руководящую роль, но где они работают не одни. Первое из таких учреждений есть Бюро Долгот, водворенное в самом здании института. В нем действующими лицами, кроме восьми академиков, состоят многие представители ведомств военного и морского, инструментальные мастера высшего полета, даже иностранные корреспонденты. Оно издает ежегодно два капитальные сборника: «Connaissance des Temps» и «Annuaire du Bureau des Longitudes», оба очень полезные и превосходящие сходные издания за границею Франции. – Парижская астрономическая обсерватория, Медонская – физическая и обширный Музей Естественной Истории, с ботаническим садом (Jardin des Plantes) также находятся в тесной связи с институтом, хотя составляют отдельные учреждения, с особыми директорами, но из академиков, обязанных сообщать институту отчеты об ученой деятельности их заведений. Кроме этих физико-математических придатков к институту, есть еще художественные: Ecole des Beaux-Arts (не смешивать с Acad. d. В.-А.) в Париже, и художественные школы колонии в Афинах и Риме. Здесь директора тоже из академиков и тоже делают сообщения своей академии, от которой идет приговор об успехах их школ. – Библиотека института, бывшая Мазариновская, и наконец его канцелярия дают еще несколько цифр для статистики великого учреждения, и нам было-бы непростительно не заметить, что даже между канцелярскими труженниками есть почтенные ученые, как Мендрон, автор истории академии наук; Вито, Пелиссон, Оливье и др., работавшие над историею других частей института и пр. Школу хартий и Консерваторию музыкальную, как заведения зависимые от подлежащих академий лишь нравственно, мы совсем опускаем.

Теперь от статистики умственных сил и богатств, которыми владеет институт, перейдем к самому краткому обзору его богатств материальных, оставив притом в стороне те, которые получаются от казны, по государственному бюджету. Таковые ведь могли-бы быть и вовсе непроизводительны, как показывают примеры казенных ученых обществ и академий во многих странах. И во Франции не ими держится институт, потому что, как мы видели, оклад годового содержания академику всего 1,500 ф.= 375 м. р. А одна из привлекательных сил института, один из источников его влияния на успехи наук во Франции есть неотъемлемая его собственность, составленная из подаренных ему частными людьми капиталов, с которых проценты и служат ежегодно для выдачи премий ученым, имеющим в них нужду и заслужившим поощрения своими трудами[3 - В числе жертвователей был знаменитый русский путешественник Чихачев. Основанную им премию в 3,000 фр. парижская академия паук, по чувству деликатности, в первое-же присуждение, дало одному русскому, даже только по предварительному, краткому отчету об его странствованиях по Азии. Господин деньги получил, обещал полный отчет, по доселе его не выслал. Стоило-бы назвать его по имени.]. Таких капиталов, разной величины, имеется в распоряжении института 145, все выраженные в цифрах непрерывного дохода, вечного, несокращаемого, не могущего быть конфискованным или отобранным по приговорам суда в чью-либо пользу. Этого дохода имеется ежегодно не менее 317,761 франка, вероятно и более, а когда институт вступит во владение имением Шантили, то сумма, вероятно, увеличится процентов на 50. Самая богатая премиями есть академия наук (96,961 ф.), потом художеств (88,050 ф.), самая бедная – надписей (21,750 ф.). При этом следует заметить, что премии художников вообще выше премий ученых, которые иногда вынуждены довольствоваться 200 франками. Премии «за добродетель», выдаваемые обыкновенно французскою академиею (точно будто она самая добродетельная), вообще невелики; но тем на большее число бедняков они могут выпасть, что должно утешать основателей, в роде покойного барона Монтиона, Бордэна и пр. Стоит заметить, что в списке основателей премий вовсе почти нет представителей аристократии земельной и биржевой, тогда как очень много бывших и даже живущих членов самого института. Не лишне еще напомнить, что если какая-нибудь академия дает автору труда премию, то он получает право на обложке книги оговорить: сочинение, увенчанное такою-то академиею – обстоятельство, важное для репутации автора я для доходности книги. Наконец, в числе явлений, где полезное влияние на общество целого института или отдельных академий сказывается очень наглядно, следует отметить, если не право, то обычай Института воздавать посмертный почет великим ученым, писателям и художникам сооружением им памятников, разумеется по общественной подписке, но под эгидою знаменитого учреждения, без чего подписка, пожалуй, и не имела-бы успеха. Два монумента, таким образом сооруженных Вольтеру и Кондорсе, стоят на улицах Парижа около самого института, два другие, Арого и Леверье, около обсерватории; еще на один памятник, химику Лавуазье, институт собирает подписку международную и, благодаря своему авторитету, получает деньги отвсюду. В недавнее время притягательная сила имени Французского Института была причиною сооружения чего-то в роде памятника лицу живому, Пастеру, который, по предложенной академиею наук публичной подписке. получил почти два миллиона франков на сооружение прививального заведения, носящего его имя.

IV

Все изложенное знакомит читателя с прошлыми судьбами Французского Национального Института и с настоящим его положением. Немного на земле ученых учреждений, которые-бы не позавидовали ему; сказать точнее: он занимает первое место между этими учреждениями. Немудрено поэтому, что он решился в текущем году праздновать свое столетие с некоторою торжественностью, пригласив притом в Париж не одних французских своих членов, но и иностранных. Вот по какой программе справлялось это четырехдневное празднество, бывшее в Париже и в Шантильи, где хотя и живет еще герцог Омальскии, но где официальный хозяин-владелец есть уже Институт. В четверг 23 октября (по ст. ст. 11 окт.) состоялся в здании Института прием иногородних сочленов и корреспондентов, французских и иностранных, а вечером члены академий и гости собирались у министра народного просвещения. Так как г. Пуанкаре холостяк, то это был раут. – На завтра, в 2 часа дня, публичное заседание всего Института, но уже не у себя дома, а в большой актовой зале Сорбонны, где был и президент республики, г. Фор. Так как зала обширна (до 3,000 мест), то приглашены были и дамы, именно жены членов пяти академий. После речей: президента института, которым на нынешний год состоит музыкант Амбруаз Тома, министра народного просвещения Пуанкаре, и философа Жюля Симона, играла музыка и слышалось пение хоров. Вечером все члены института справляли банкет. Это, вообще, главный день праздника, хотя лишь канун годовщины. Попасть в Сорбонну было очень трудно; попасть на банкет, не члену, совсем нельзя… кроме, разумеется, немногих привиллегированных приятелей кого нужно. – В субботу, 25 октября, собственно, следовало-бы справить предыдущее торжество; но на самом деле это было не так, и суббота была наполнена: днем – представлением во французском театре двух пьес «Horace» и «Femmes Savantes», при чем жены ученых опять приняли участие в празднике, – а вечером – приемом у президента республики, при чем в Елисейском дворце было порядком тесно. На-завтра, 26 числа, в воскресенье, путешествие в Шантильи, это не только барское, а царское поместье, с знаменитыми конюшнями, нолем для скачек и роскошно-убранным замком. Некоторые из заезжих членов института предпочли остаться в Париже посмотреть Лувр; другие ездили в Версаль или Сен-Жермен посмотреть знаменитые исторические музеи, картинно-скульптурный и ископаемый, которые оба пока не имеют себе равных. В предшествующие праздникам и последовавшие за ними дни натуралисты осматривали музеи естественной истории в jardin des Plantes и в jardin d'Acclimatation, при чем для большинства была новостью обширная палеонтологическая галлерея в первом из этих садов, галлерея, впрочем, только отстроенная, но еще не наполненная подходящими предметами. Любовались и Новой Сорбонной, с её обширными школами по разным предметам, при чем преподаванию одной науки нередко отведено несколько десятков комнат. Заглянули и в городской музей Карнавале, где есть модель Бастилии из камней Бастилии, где у стен стоят колонны из развалин Тюильери, а на стенах висят правительственные акты времен великой революции, начинающиеся словами: libertе, еgalitе ou la mort! Археологам был случай посетить национальные архивы, со множеством исторических актов в подлинниках (их здесь в секрете не держат), и знаменитую Ecole des Chartes, этот прототип, напр., нашего археологического института. Все и везде было широко открыто съехавшимся с целого света ученым. И когда я, в архивах, меланхолически заметил одному спутнику, что, по Державину,

Река времен в своем теченьи
Уносить все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей! –

то получил страстный, одушевленный ответ: «Но произведения наук и искусств остаются бессмертными, и слава их деятелей не увядает».

notes

Сноски

1

То-есть день захвата Бонапартом правительственной власти и рассеяния законодательного собрания. Этот день для Нанолеона, очевидно, казался самым славным в истории его времени.

2

По отношению к отдельным, ему ненравившимся лицам, нередко открыто враждебные. Так он лишил места директора парижской обсерватории знаменитого астронома и физика Арого за его республиканские убеждения: он полагал, что для служения науке во Франции надо быть бонапартистом!

3

В числе жертвователей был знаменитый русский путешественник Чихачев. Основанную им премию в 3,000 фр. парижская академия паук, по чувству деликатности, в первое-же присуждение, дало одному русскому, даже только по предварительному, краткому отчету об его странствованиях по Азии. Господин деньги получил, обещал полный отчет, по доселе его не выслал. Стоило-бы назвать его по имени.