Рябиновая невеста

Странно, что сон-трава его так быстро отпустила, надо в следующий раз положить побольше. Хотя целая кружка этого отвара и коня бы свалила. Однако же…

Олинн дотронулась пальцами до его лба.  И правда, жар, да какой сильный! Вот вам и купание в ручье! Вот и расплата за упрямство!

? Выпей, станет легче, ? прошептала она и хотела протянуть кружку, но даже взять её не успела.

Бьорн открыл глаза, и Олинн, отшатнувшись, едва не упала назад. В пламени свечи, стоявшей у изголовья, его глаза показались ей совсем светлыми, почти без зрачков, и в них плескалось какое-то безумие. Он смотрел на Олинн невидящим взглядом, и точно не узнал. Вернее… он узнал в ней кого-то совсем другого. Скорее всего, ту самую женщину, которую звал в бреду, потому что потянулся ей навстречу, и его потрескавшиеся губы тронула слабая тень улыбки.

? Лирия… Не уходи…

Он прошептал это хрипло и едва слышно, снова поймал руку Олинн за запястье, притянул к себе и внезапно прижал её ладонь к губам. А потом приложил к своей щеке, закрыл глаза и, снова упав на подушку, затих.

И всё это напугало Олинн так сильно, что она застыла, не шевелясь. Сидела, выпрямившись и замерев, как каменный идол, и ощущая, как в центре её ладони, прижатой к щеке Бьорна, разгорается огонь. Как будто от этого поцелуя под кожей пробудился цветок, и начал медленно разворачиваться лепесток за лепестком, создавая в крови какие-то новые, до сих пор неведомые для неё токи. И эти лепестки впитывали в себя весь жар и лихорадку раненого и растворяли их в крови Олинн, рождая в теле странный огонь.

На какое-то мгновенье мир поплыл перед глазами, закружилась голова, и откуда-то издалека пришли звуки пожара, те самые, которые она слышала в кошмарном сне, что приснился ей недавно. И кожу обожгло горячее дыхание огненного ветра.

Это было что-то новое, чего она никогда раньше не чувствовала. Настолько реальное и пугающее, что Олинн с усилием выдернула руку, сжала её в кулак, отползла от лежанки и прислонилась спиной к стене. Сердце колотилось, как безумное, дыхание сбилось, и в этот момент она увидела, как её рука светится. Она разжала кулак – от ладони исходило серебристое сияние, а на коже выступил узор в виде той самой звезды, что рассыпалась у неё в руках.

Олинн снова сжала руку в кулак, вскочила и выбежала прочь из избушки. Она бежала в темноте, не разбирая дороги, прямиком к ручью. Упала на мшистый берег и окунула руку в воду. Но сияние уже угасло, как будто его и не было.

? Ох, Луноликая! Что же это такое?! – прошептала Олинн и принялась тереть пучком мха свою ладонь, будто хотела отмыть.

Зачем? Она и сама не знала. Понимала ведь, что вода не может смыть того, что теперь есть в её крови.

Возвращаться назад к Бьорну ей было страшно. Что вообще такое произошло? Этот свет? Эта звезда на её ладони? Что это такое? Во что она впуталась?! Хоть бы Тильда быстрее вернулась! Вёльва наверняка сможет всё объяснить! А вдруг этот Бьорн увидит, как светится её рука? О, великие боги! Тогда ей точно несдобровать! Ей не стоит больше к нему прикасаться. Нельзя, чтобы он догадался!

Где-то тревожно завыл волк, ему отозвался второй и затем третий, и этот многоголосый хор пробрал своей тоской до костей. Чего это волкам неймётся? Рано ещё для них. Какая-то птица вспорхнула с ветвей, и в реке заплескалась рыба, и сейчас Олинн показалось, что всё это знаки. Дурные знаки!

Она вернулась в избушку и заперла изнутри дверь на засов. Свеча в плошке догорала, и Бьорн спал тихо. Олинн ещё какое-то время прислушивалась к звукам и разглядывала свою ладонь, но на ней ничего не было. Заснула она, кажется, только к утру, спала тревожно и плохо и встала перед рассветом. Оставила Бьорну отвар и похлёбку, вскочила на лошадь и отправилась в замок, твёрдо решив, что в избушку больше возвращаться не будет. А Торвальд и сам дорогу найдёт.

Глава 4.

Весь день она провела в заботах, думая о том, что произошло вчера в избушке: о монахе, о звезде на её руке и том поцелуе, таком странном и волнующем. После полудня Олинн едва не валилась с ног – бессонная ночь давала о себе знать, и тут, как назло, мачеха решила устроить осмотр запасов на зиму и взяла в поход по кладовым всех своих дочерей. И Олинн пришлось  ходить за ней с большой связкой ключей, открывая то одну дверь, то другую и выслушивая её недовольство по поводу и без. Петли не смазаны, в углу паутина, пахнет мышами, слишком темно, слишком светло, слишком жарко, слишком сыро, прогнили ступени лестницы… И ей ничего не оставалось, только молча кивать да приседать в поклоне.

Фэда, Люция и Селия бродили следом, делая то же, что и Олинн: соглашались с эйлин Гутхильдой и приседали в поклонах, потому что хозяйка замка была явно не в духе.

? Что это с ней сегодня? –  шёпотом спросила Олинн у Фэды, когда мачеха ушла в дальний угол кладовой.

? Какая-то весть от отца пришла. Видимо, плохая. Вот она и недовольна с самого утра. Селию полотенцем отстегала ни за что!

? Что за весть? – Олинн ощутила, как под рёбрами шевельнулось нехорошее предчувствие.

? Не знаю. Мать никогда мне говорит. А брат давно вестей не присылал, но наш стивард шепнул, что всё из-за жары. Дождей всё нет и нет. И туманы придут не скоро в этом году, что-то там такое выпало в предсказаниях на рунах у эрля*, ? вздохнула Фэда. – Боюсь, что и свадьбу могут отодвинуть…

? Ты говорила уже с матерью о свадьбе?

? Ой, нет, что ты! – прошептала Фэда, прикладывая ладонь к губам. – Сейчас к ней лучше не подходить, а то отведаешь не то полотенца ? кнута! Вот, смотри, что мне подарил Хельд!

Фэда опасливо оглянулась на мать, которая придирчиво осматривала бочки, и, быстро завернув рукав на запястье, показала Олинн браслет. Тонкое переплетение серебра и золота, и, словно незабудки, по нему рассыпаны голубые капли бирюзы. Очень красивый браслет. Искусная работа и дорогая…

А Олинн сразу же вспомнила ту серебряную звезду, что растаяла на её ладони в избушке Тильды. Узоры на браслете и на том украшении были чем-то похожи.

? Какой красивый! – прошептала она, чуть дотронувшись до бирюзовых камней. – Такая тонкая работа! Кто мастер?

? Хельд сказал, что этот браслет его отец привёз с юга. А мастера я не знаю.

У Олинн из всех украшений был только серебряный кулон. Ветка каких-то ягод в овале, и узор из рун по краю. Мягкий металл от времени истёрся, и уже не поймёшь, что там было изображено, да и руны стали почти нечитаемыми. Но, как говорила старая нянька, что в детстве присматривала за ней, с этим кулоном её и привезли в Олруд. А отец однажды, будучи под изрядным хмелем, сказал, что этот кулон принадлежал её матери. Вот поэтому Олинн с ним почти никогда не расставалась. Ещё будучи маленькой, часто забиралась на самую высокую смотровую башню в Олруде и сидела, зажав его в руке и думая о том, кем же была её мать.

? А ты что-то бледная сегодня и еле ноги волочишь? – спросила Фэда, снова пряча браслет.

? Устала просто. Много дел. Твоя мать спуску не даёт с самого утра.

? А Торвальд где? Ты разве без него вернулась?

? Он… задержался, ? отмахнулась от сестры Олинн.

? Пошли сегодня ночью к реке, погадаем? – спросила Фэда. – Хочу знать, как скоро будет свадьба!

? Нет, я сегодня… уеду к Тильде.

? Опять?!

? Она… учит меня лечить, ? соврала Олинн и почувствовала, как краснеют уши.

Зачем она так сказала? Ведь решила же, что в избушку больше не вернётся! Но вот прошло полдня, и она снова думает о том, как же там Бьорн? Она ведь его бросила. А вдруг что случится? Вдруг ему станет хуже? Переживает за него, вот лягушка глупая!

И более того, сейчас, сказав сестре, что поедет в избушку, она ничуть не соврала, потому что где-то в глубине души уже решила, что так и сделает. Поедет ненадолго. Просто проверит. Мало ли, вдруг ему, и правда, хуже стало или надо чего…

Ох, Луноликая! С чего бы это ей переживать о здоровье медведя?!

Когда эйлин Гутхильда её, наконец, отпустила, Олинн поднялась на одну из смотровых башен замка. Сюда, на самую верхотуру, мог забраться обычно только мальчишка?смотрящий, взрослому воину тут не развернуться. Но для Олинн узкая винтовая лестница никогда не была препятствием. И хотя смотровая площадка была больше похожа на корзину, настолько мала, зато выступала над высокими стенами Олруда далеко вперёд, как нос драккара, украшенный головой крылатого змея. И смотрела эта башня на юг.

Олинн встала на самом краю, глядя в далёкую предвечернюю дымку Эль?Хейма. Повсюду, куда не кинь взгляд, бесконечные болота уходят до горизонта. Где-то там, вдали, за этой дымкой, прячутся горы Ир?нар?Руна, и оттуда в день осеннего равноденствия приходит Бог Олень Великий Охотник и Луноликая Моор?Бар. Оттуда же приходит и беда. Так говорила ей Тильда. Олинн закрыла глаза и втянула ноздрями воздух. Ей бы хоть на капельку побольше чар, чтобы могла она распознать, оттуда ли идёт опасность! Что за дурные вести пришли с юга? Ей так тревожно и неспокойно, что она места себе не находит.

Но сегодня Великая Эль была молчалива. Лишь солнце припекало по-особенному сильно, не так, как полагается на последнем издыхании лета.

Олинн начертила руну на камне, как делала всегда, обращаясь к Великой Эль, а потом спустилась и пошла за лошадью. Долго стояла, поглаживая её по шее, не решаясь оседлать, потому что внутри боролись противоречивые чувства. С одной стороны, она понимала, что не надо ехать в избушку, что это глупость какая-то и наваждение. Но, с другой стороны, её забота о монахе – это божественная воля. Не зря же ворон её к нему привёл. Вот сможет он уйти – она его и отпустит.

И вера в божественную волю пересилила здравый смысл.

К избушке она подъезжала осторожно. Спешилась вдалеке и оставила лошадь за нитсшестом. Мало ли, вдруг придётся убегать? И кинжал на поясе поправила. Подходила медленно, бесшумно, стараясь ступать лишь на мягкий мох, и не сводила глаз с закрытой двери. Было тихо, солнце уже скрылось за ольховой рощицей, и лишь редкие косые лучи пробивались сквозь нижние ветви.

Пока шла, решила, что просто проверит монаха и сразу вернётся назад в замок. Если он очнулся, то она оставит ему еду, скажет, что дальше уж он сам, и уедет. Вдохнула поглубже, успокаивая дыхание, и замерла перед дверью, но даже открыть её не успела, как услышала:

? Входи, не топчись там. Я узнал твои шаги, экономка из Олруда.

Узнал шаги?!

И, может быть, стоило всё-таки убежать, но Олинн подумала, что это будет глупо. Не такая уж она и трусиха… наверное, раз уж явилась сюда. Хотя, надо признать, что войти в избушку она собирается скорее по глупости, а не от храбрости.