В паутине

«Сядь, Джон, сядь. Этих слов, в общем-то, в некрологе нет. Я придумала сейчас, чтобы встряхнуть тебя. Садись. Может быть, это произошло на похоронах твоей матери. Пожалуйста, больше не прерывай меня. Вежливость ничего не стоит, как говорят шотландцы».

«Тетя Бекки была рождена пресвитерианкой, жила пресвитерианкой и умерла пресвитерианкой. Ее мужа, Теодора Дарка, было нелегко ублажить, но она стала для него настолько хорошей женой, насколько он того заслуживал. Она была хорошей соседкой, такой, какой положено, и не ссорилась чаще, чем все прочие в семье. Она умела лишать людей самоуверенности, что мало способствовало ее популярности. Она редко страдала молча. Она имела вполне умеренный нрав, ни хуже, ни лучше прочих, и не стала мягче с годами. Она всегда соблюдала приличия, хотя часто было бы проще пренебречь ими. Она всегда говорила правду, неважно к добру или к беде, но могла соврать безо всяких угрызений совести, если люди спрашивали о том, что их не касалось. Иногда под влиянием волнения она употребляла бранные слова и могла выслушать пикантную историю, не побледнев от подробностей, но бесстыдство никогда не занимало ее. Она платила долги, регулярно посещала церковь, считала сплетни занимательными, любила первой узнавать новости и всегда особо интересовалась делами, которые ее не касались. Она могла смотреть на младенца без желания съесть его, но была хорошей матерью для своих детей. Как и большинство женщин она мечтала о свободе, но всегда понимала, что на свете невозможно быть по-настоящему свободной, и счастливы те, кто может выбирать себе хозяина, поэтому никогда не делала ошибочных и бесполезных попыток изменить свой путь. Иногда она бывала подлой, нечестной и жадной. Иногда благородной, честной и щедрой. Короче говоря, она была обычным человеком, прожившим так долго, как следует».

«Вот так, – сказала тетя Бекки, пряча некролог под подушку, вполне довольная тем, что создала сенсацию. – Вы убедились, что я не назвала себя ни «последней миссис Дарк», ни «усопшей леди», ни «реликтом». На этом все».

«Боже правый, слышали ли вы что-либо подобное?» – тихо прошептал дядя Пиппин.

Остальные молчали, охваченные гневным ужасом. Разумеется, без сомнения, этот отвратительный некролог никогда не будет опубликован. Он не должен быть опубликован, если этому можно помешать, не прибегая к убийству Камиллы Джексон. Иначе посторонние посчитают, что он написан кем-то из оставшихся в живых членов клана.

Но тетя Бекки достала другой документ, и все Дарки и Пенхаллоу временно закупорили свое негодование и откупорили уши. Кто же получит кувшин? Пока не прояснится этот вопрос, некролог может подождать.

Тетя Бекки развернула завещание и водрузила совиноподобные очки в круглой оправе на крючковатый нос.

«Я оставила все свои небольшие деньги Камилле до конца ее дней, – сказала она. – После ее смерти они должны достаться больнице в Шарлоттауне».

Тетя Бекки внимательно осмотрела собравшихся. Но не заметила особого разочарования. К чести Дарков и Пенхаллоу они не были жадны до денег. Никто не выказал недовольства по поводу прав Камиллы Джексон. Деньги – это то, что каждый должен заработать сам, но семейная реликвия, покрытая сантиментами умерших, ушедших надежд и страхов поколений, совсем другое дело. Что если тетя Бекки оставит кувшин какому-нибудь знатному чужаку? Или отдаст в музей? Она вполне способна совершить такое. Уильям И. Пенхаллоу мысленно поклялся, что в этом случае обратится к своему адвокату.

«Все долги следует выплатить, – продолжала тетя Бекки, – а моя могила должна быть высокой, а не плоской. Я настаиваю. Запиши это, Артемас».

Артемас Дарк недовольно кивнул. Он был содержателем кладбища Розовой Реки и знал, что кладбищенский комитет будет раздосадован из-за этого. Кроме того, такую могилу чрезвычайно сложно выкашивать. Тетя Бекки, вероятно, прочитав его мысли, сказала:

«Не хочу над собой выкошенной лужайки. Ты можешь преспокойно подстригать мою могилу ножницами. Я оставила также указания по поводу могильной плиты. Хочу такую же большую, как у всех. И еще я хочу, чтобы в гробу меня завернули в мою кружевную шаль. Это единственная вещь, которую я желаю взять с собой. Теодор подарил мне ее, когда родился Рональд. Были времена, когда Теодор умел, как все прочие, совершать любезные поступки. Она совсем как новенькая. Я храню ее завернутой в серебряную бумагу на дне третьего ящика комода. Не забудь, Камилла».

Камилла кивнула. На лице миссис Клиффорд Пенхаллоу промелькнула первая тень разочарования. Она все сердцем желала получить кружевную шаль, поскольку боялась, что кувшин ей вряд ли достанется. Утверждали, что Теодор Дарк заплатил за нее двести долларов. Подумать только: закопать две сотни долларов!

Миссис Тойнби Дарк, которая весь день ждала повода, чтобы пустить слезу, решила, что он нашелся, когда тетя Бекки упомянула младенца, умершего шестьдесят лет назад, и достала носовой платок. Но тетя Бекки опередила ее.

«Еще не настала минута плакать, Алисия. Кстати, я как раз подумала: не скажешь ли мне одну вещь? Всегда хотелось знать, а у меня остался лишь последний шанс. Которого из трех мужей ты любила больше – Мортона Дарка, Эдгара Пенхаллоу или Тойнби Дарка? Давай, признайся-ка по-честному».

Миссис Тойнби убрала носовой платочек в сумку и с показным треском закрыла ее.

«Я была глубоко привязана ко всем своим супругам», – сказала она.

Тетя Бекки покачала головой.

«Отчего же ты не сказала: к «ушедшим» супругам? Ты ведь так подумала, правда? Именно так ты и мыслишь. Алисия, скажи честно, тебе не кажется, что следовало бы быть поэкономнее с мужьями? Трое! А бедняжки Мерси и Маргарет даже и по одному не получили».

Мерси с горечью отметила, что применяй она методы, которыми пользовалась Алисия Дарк, то, возможно, тоже бы заполучила мужей, вволю и впрок. Маргарет слегка покраснела и загрустила. Зачем, ах, зачем эта старая жестокая тетя Бекки так унижает ее публично?»

«Я поделила свои пожитки между вами, – продолжила тетя Бекки. – Мне невыносима мысль, что я умру и оставлю столь прекрасные вещи. Но поскольку это все равно произойдет, не хочу, чтобы вы перессорились из-за них прежде, чем я остыну в могиле. Здесь все написано, черным-по-белому. Я раздала их, как взбрело в голову. Зачитаю список. И позвольте добавить: тот факт, что вы получили какую-то вещь, вовсе не означает, что у вас нет шанса на кувшин. Я доберусь до этого позже».

Тетя Бекки сняла очки, протерла их, снова надела и глотнула воды. Утопленник Джон чуть не застонал от нетерпения. Бог знает, как долго она будет добираться до кувшина. Его не интересовали пустяковые безделушки.

«Миссис Дензил Пенхаллоу получит мои розовые фарфоровые подсвечники, – провозгласила тетя Бекки. – Я знаю, ты будешь рада, Марта, дорогая. Ты столько раз намекала о них».

Миссис Дензил хотела красивые, георгианские серебряные подсвечники тети Бекки. А ей вручили пару неописуемых фарфоровых уродцев, малинового-розового цвета, обвитых чем-то, похожим на черных змей. Но она попыталась выглядеть довольной, потому что иначе подпортила бы свои шансы получить кувшин. Дензил насупился, не заботясь, кувшин или не кувшин, но тетя Бекки заметила это. Надменный старина Дензил! Она справится даже с ним.

«Помню, когда Дензилу было лет пять, он как-то пришел ко мне со своей матерью, и наш старый индюк погнался за ним. Полагаю, бедная птица посчитала, что никто, кроме нее, не имеет права ходить по двору со столь напыщенным видом. Помнишь, Дензил? Боже, как ты бегал и рыдал! Ты, конечно, подумал, что сам сатана преследует тебя. Знаешь, Дензил, с тех пор я ни разу не видела тебя шествующим по проходу церкви, но не раз представляла».

Ладно, такое еще можно пережить. Дензил откашлялся и пережил.

«У меня мало драгоценностей, – тем временем продолжала тетя Бекки. – Пара колец. Одно с опалом. Я отдаю его Вирджинии Пауэлл. Говорят, оно приносит неудачу, но ты, Вирджиния, достаточно современна, чтобы верить в эти старые предрассудки. Хотя, признаться, с тех пор как я заимела его, мне никогда не везло».

Вирджиния попыталась изобразить радость, хотя ей хотелось китайскую ширму. Удача или неудача, какая в том разница? Все равно жизнь для нее закончена. Никто не позавидовал ее опалу, но многие навострили уши, когда тетя Бекки упомянула о кольцах. Кому достанется перстень с бриллиантом? Он был прекрасен и стоил несколько сотен долларов.

«Мой бриллиантовый перстень получит Амброзин Уинкворт», – сказала тетя Бекки.

Половина присутствующих не сумели подавить вздох неодобрения, выразив таким образом общее мнение. Это, подумали вздохнувшие, абсурд. Амброзин Уинкворт не имеет права на перстень. И зачем он ей, старой, вышедшей из строя служанке? У тети Бекки явно размягчились мозги.

«Вот он, – сказала тетя Бекки, снимая перстень с костлявого пальца и подавая дрожащей Амброзин. – Отдам его тебе прямо сейчас, чтобы потом не случилось ошибки. Надень его».

Амброзин подчинилась. Ее морщинистое лицо светилось радостью, потому что вдруг и неожиданно свершилась ее давняя мечта. Амброзин Уинкворт хоть и прожила тусклую жизнь на чужих кухнях, но всегда жаждала иметь бриллиантовый перстень. Она не надеялась получить его, а теперь он был на ее пальце, прекрасная блистательная вещица, сияющая в июньском свете, что лился через окно. Для Амброзин в этот момент свершилось все. Она более ничего не ждала от судьбы.

Возможно, тетя Бекки догадалась о тайном желании старушки. Или, может быть, отдала Амброзин перстень, чтобы подразнить клан. В последнем она, безусловно, преуспела. Нэн Пенхаллоу разозлилась больше всех. Это она должна была получить бриллиантовый перстень. Текла Пенхаллоу подумала о том же. Джоселин, у которой когда-то был такой, Донна, у которой таковой имелся до сих пор, и Гей, которая ждала, что скоро такой будет и у нее, равнодушно изумились. Хихикнув про себя, тетя Бекки вернулась к завещанию, отдавая миссис Клиффорд Пенхаллоу китайскую ширму.

«Как будто мне нужна ее старая китайская ширма», – чуть не плача, подумала та.

Единственной, кому никто не позавидовал, была Маргарет Пенхаллоу. Она стала обладательницей Странствий Пилигрима, старой потрепанной книги. С подшитыми обложками и страницами, пожелтевшими от старости. До книги было страшно дотрагиваться из опасения, что она рассыплется на части. Этот изношенный старый том по неясным причинам очень ценил Теодор Дарк. После его смерти тетя Бекки хранила книгу в старой коробке на чердаке, где она запылилась и покрылась плесенью. Но Маргарет не была разочарована. Она ведь не ждала ничего.

«Мой зеленый лист для маринада достанется Рейчел Пенхаллоу», – сказала тетя Бекки.

Длинное лицо Рейчел вытянулось еще больше. Она хотела апостольские ложки[12 - Полный набор состоял из тринадцати ложек – двенадцать с фигурками апостолов и одна с фигуркой Христа.]. Но их получила Гей Пенхаллоу, к своему удивлению и удовольствию. Ложки были оригинальны, милы и прекрасно гармонировали с неким маленьким домиком мечты, что смутно рисовался в ее воображении. Тетя Бекки взглянула на сияющее лицо Гей с чуть меньшей, чем обычно, суровостью и продолжила, отдав столовый сервиз миссис Говард Пенхаллоу, которая хотела чиппендейловский[13 - Томас Чиппендейл – крупнейший мастер английского мебельного искусства эпохи рококо и раннего классицизма. Изготовленная из красного дерева, мебель этого мастера отличалась сочетанием рациональности, ясности формы и декоративности.] шкаф.

«Это мой свадебный сервиз, – сказала тетя Бекки. – Разбился только один предмет. Теодор как-то стукнул кулаком по крышке одной из супниц, разволновавшись в споре за обедом. Но я выиграла спор – по крайней мере, настояла на своем мнении, неважно, супница или не супница. Эмили, а тебе достанется кровать».

Миссис Эмили Фрост, урожденная Дарк, что тоже томилась по апостольским ложкам, притворилась, что рада кровати, которая была великовата для ее крохотных комнат. А миссис Альфеус Пенхаллоу, мечтавшей о кровати, пришлось довольствоваться чиппендейловским шкафом. Донна Дарк получила старое блюдо для яиц в виде веселой разноцветной китайской курицы, сидящей на желтом китайском гнезде, и была довольна, потому что ей с детства нравилась эта старинная вещь. Джоселин Дарк достался столик красного дерева с когтеобразными ножками, на который нацелилась миссис Палмер Дарк, а Роджеру Дарку – георгианские подсвечники и вечная ненависть миссис Дензил. Красивый старинный книжный шкаф времен королевы Анны отправился к Мюррею Дарку, никогда не читавшему книг, а Хью Дарк получил старинные, восемнадцатого века, песочные часы и с горечью подумал, какой в них прок человеку, время для которого остановилось десять лет назад. Он знал, как долог бывает всего лишь один час и какие разрушительные последствия может принести.

«Кросби, ты возьмешь мой старый хрустальный графин для виски, – сказала тетя Бекки. – К сожалению, в нем давным-давно не бывало спиртного. Ты можешь наливать туда воду, что всегда пьешь ночью. Я слышала, как ты однажды восхищался им».

Старый Кросби Пенхаллоу, кивая, проснулся с довольным видом. Он и не ожидал ничего такого. Как любезно со стороны тети Бекки вспомнить о нем. У них была общая молодость.

Тетя Бекки смотрела на него – на его гладкую сияющую лысину, запавшие голубые глаза, беззубый рот. Старина Кросби никогда не вставлял зубы. Но все же, несмотря на лысину, выцветшие глаза и дряблый рот, Кросби Дарк не казался больным стариком, а совсем наоборот.

«Я хотела сказать тебе кое-что, Кросби, – сказала тетя Бекки. – Ты не знал этого – и никто не знал – но ты был единственным мужчиной, которого я любила».

Объявление стало сенсационным. Столь нелепой казалась эта изношенная страсть, что многие бы рассмеялись, если бы посмели. Кросби болезненно покраснел всем своим морщинистым лицом. Черт побери, зачем эта старуха Бекки смеется над ним? Правда это или нет, но как она осмелилась вот так выставить его перед кланом?

«Я сходила с ума по тебе, – задумчиво продолжила тетя Бекки. – Почему? Не знаю. Шестьдесят лет назад ты был так красив, как не должен быть мужчина, но мозгов у тебя не было. Но все равно ты был мужчиной для меня. И никогда не смотрел в мою сторону. Ты женился на Аннет Дарк, а я вышла замуж за Теодора. Никто не знает, как я ненавидела его, когда выходила замуж. Но через некоторое время я поладила с ним. Такова жизнь, ты же знаешь, хотя здесь сидят три молодые романтичные гусыни, Гей, Донна и Вирджиния, и думают, что я несу чушь. Прошло время, и я справилась с чувством к тебе, хотя, даже спустя годы, мое сердце начинало бешено стучать, когда я видела, как ты идешь по проходу церкви со своей безропотной маленькой Аннет, семенящей вслед. Благодаря тебе, Кросби, у меня было немало приятных волнений и, без всякого сомнения, намного больше, чем в случае, если бы я вышла за тебя. Теодор стал для меня лучшим мужем, чем был бы ты – у него имелось чувство юмора. Но теперь неважно, каким он там был – теперь я даже не хочу, чтобы ты любил меня тогда, хотя долгие годы желала этого. Боже, я не спала ночами, думая о тебе – а Теодор храпел рядом. Но все это осталось там. Так или иначе, но я всегда хотела, чтобы ты знал об этом, и наконец-то осмелилась признаться».

Старый Кросби промокнул носовым платком пот с бровей. Эразм никогда бы не позволил ему услышать такое – никогда. А если это попадет в газеты! Представь он раньше, что здесь произойдет нечто подобное, никогда бы не пришел на прием. Он мрачно взглянул на кувшин. Это его вина, чтоб его.

«Интересно, многие ли узнают такое при жизни», – сказал Стэнтон Гранди дяде Пиппину.

А тетя Бекки обратилась к Пенни Дарку и отдала ему бутылку с водой из Иордана.

«Скажите на милость, на что мне эта вода», – подумал Пенни.

Возможно, выражение его лица было слишком явным, потому что тетя Бекки вдруг опасно захихикала.