Мелкотравчатая явь

Я досматривал фильм с мыслью о том, что я дрянь, я читал книгу с мыслью о том, что я дрянь… притом, мне было не совсем понятно значение этого слова. В отличие от случая, когда надо мной иронизировали, говоря, что я слишком доверчив, (когда я подумал, доверчив, значит, доверяю людям – и принял замечание) слово «дрянь» звучало как-то странно и неопределенно.

Я доел пельмени с мыслью об этом.

– Я – дрянь… ну и пусть. Если на то пошло, то я прожил восемнадцать лет дрянью, проживу еще больше. Что же с того? Если я раньше этого не замечал, то почему же я должен замечать это сейчас? Я вздохнул, повернулся к стене, и почувствовал, как проваливаюсь из мира в сон сквозь какое-то скопление метафизических систем, взаимодействующих друг с другом посредством астральных программ глобального разума материально-энергетического Теоса…

* * * *

– Это точно оно? – спрашиваю я.

– Да. Вообще-то, сначала сыр был другим, когда его в первый раз сделали.

– Каким?

– Ну, он недалек был от творога.

– А… а ты много знаешь. – Удивляюсь я.

– Пожалуй, это знают все. Только ты не знаешь. И как ты еще умудрился стать Создателем! – подшучивает она надо мной. Я смеюсь вместе с ней и добавляю: «это уж точно».

Мы завтракаем. Уже одиннадцать часов. Солнце у нас над головами то застилается одеялом из туч, то обнажается, пошло слепя глаза. На улице за стеклянной стеной не очень много народу. Лишь отряд черных монахов, укутавшись в рясы с головой, сгорбившись, косяком рыб мигрирует с юга на север, а с севера на юг – кузнец с механиком в новых чистых фартуках топают, усиленно размахивая руками, видимо, о чем-то споря. «У меня белей фартук!.. Нет, у меня!» – представляется мне.

– Наверное, нужно сходить на работу, – как бы невзначай произношу я. – Узнать, как там дела и что мы можем предложить им.

У меня появляется ощущение, что Рчедла поперхнулась: ее глаза стали мокрыми, и она кашляет, сжав в руке бутерброд с сыром.

– Я не могу пока, – откашлявшись, сдавленно говорит она, будто не своим голосом.

– Почему?

Она доедает несчастный мятый бутерброд, отхлебывает чай и вытирает руки о салфетку.

– Потому что не могу. – Она не глядит на меня. – Сложно для меня будет туда вернуться. У меня такое чувство, что во мне что-то сломалось с тем взрывом, как будто меня – клац! – и переключили на другую меня. Понимаешь?

– Как же я тебя понимаю, – заулыбался я, допивая свое шоко-раско[2 - Напиток из крепкого кофе, зеленого чая, базилика, шоколада и миндальной крошки.]. – Не пойдем, значит, пока что.

– Так ты хочешь, чтобы я показала тебе кое-что, о чем ты не знаешь?

– Ну да.

– А есть ли в этом мире вещи, смысла которых ты не знаешь?

Я глубоко задумываюсь, где-то на минуту, ища таковые.

– Да, есть. Вот, к примеру, я не знаю, что это были за монахи, куда они пошли и чем занимаются.

– Это были не монахи. А наемные воры.

– Целый отряд? Так если о них все знают, почему же они разгуливают просто так? Их же можно поймать и арестовать, или…

– Эти воры наняты городом, чтобы они воровали у людей извне.

Я гляжу на дно своей пустой чашки. Там из шоколадной гущи явно просматривался ослик с двумя амфорами на боках. И я думаю, что мне не понять всего того, что говорит Рчедла. Может, пойму позже. Солнце, пожалуй, слишком сильно печет голову и делает мой дом парником, поэтому я не в силах что-либо понимать.

– А… ясно. – Отвечаю я и открываю форточку. Меня тут же пронизывает сквозняк и улетает под входную дверь.

– Но я не об этом. Я говорю о том, что как бы ты хорошо не прорисовывал этот мир, все равно останется то, что ты дорисовывать не захочешь. Ну, или, пока не захочешь. Ты уникален. Понимаешь меня?

– Вполне. Я весь внимание. Что такого особенного во мне? Я простой скромный создатель мира, каких множество.

– Да, и не случайно – создатель именно этого мира. И, значит, у тебя есть куда копать. Ладно, долго не буду распространяться. Я всего лишь говорю о люке.

Мне кажется, что я ослышался. Рчедла, очевидно, замечает мое замешательство и поясняет.

– Люк, что у тебя под ковриком. Что там?

– Какие-то банки и плесень, оставшиеся от прежних хозяев. Я видел этот погреб лишь один раз.

– Вот именно.

Я не вполне хорошо понимаю ее логику, но все же встаю, убираю коврик и кидаю его к двери. Тот, скомкавшись, ложиться и, такое чувство, наблюдает за моими действиями, как и Рчедла, допивая чай. Почему-то в этот момент мне кажется, что вся Вселенная вместе с палящим солнцем смотрят на меня одинаково. Сперва на меня, затем – на люк. На меня – на люк. «Хотя, кто я такой, чтобы Вселенная за мной наблюдала», – усмехаюсь я. Но от смеха меня это чувство не покидает. За мной действительно кто-то еще наблюдает, кроме Рчедлы. Я осматриваюсь вокруг и даже, не отходя от люка, заглядываю под диван, но никого и ничего не обнаруживаю.

Я пытаюсь об этом не думать и смотрю на люк. Обычный квадрат, вырезанный в деревянном полу, с металлическим кольцом-ручкой. Я берусь за него. Тяну. Он, к моему удивлению, не издает не скрипа и шмякается, подпрыгнув, о пол. Некоторое время я вглядываюсь в пустоту. Совершенно обычная пустота. Я спускаюсь по чуть гнилой деревянной лестнице, хрустя ступеньками. Встаю и бессистемно ощупываю холодную сырую тьму взглядом, слышу сзади чирканье спичкой и резко оборачиваюсь. Рчедла зажигает фонарь, передает его мне.

Я продолжаю осматривать подвал. Ничего необычного. По углам – густая плесень или паутина – не разберешь. На полках – несколько пустых пыльных склянок. В одной из них – залепленная черной плесенью открытая банка с высохшими овощами, которые, видимо, когда-то были засолены. На полу – окаменелые крысиные экскременты, их не так много, примерно, по одному на квадратный метр. Археологом я себя почти не ощущаю, как это бывает при подобном рассмотрении.

– Абсолютно обычный подвал, – говорю я и замечаю в углу, за полкой, еще один люк. Ставлю фонарь рядом и распахиваю его, цепляя кольцо за крючок на стене. Чернота. Я свешиваю фонарь вниз, пытаясь разглядеть что-либо, но вижу только облака пыли, которые чуть вздрагивают от фонаря и начинают двигаться. Рчедла перевешивается через меня и смотрит туда же.

Через секунду вся пыль начинает куда-то ретироваться и на ее месте остается пустота. Грандиозно черная пустота, какая бывает в шахте лифта, только в отличие от нее, эта – даже не имеет ни тросов, ни проводов, ни, казалось, стен.

– Ты имела в виду этот космос? – спрашиваю я.

– Почему ты называешь это космосом?

– Не знаю. Так мне кажется. – Я достаю из кармана пластмассовый шарик и отпускаю его. Пространство проглатывает его, даже не прожевав. Мы молча прислушиваемся и ждем удара о какой-нибудь пол, но его нет. У меня даже рождается чувство, что если я свалюсь вниз, то беспомощно повисну в невесомости.

– Мне это не нравится, – шепчу я.

– А мне – нравится, – спокойно говорит Рчедла, – закрывай.

Я вынимаю оттуда фонарь, и пустота становится еще более монолитной, закрываю этот люк, мы выбираемся из погреба, Рчедла закрывает люк снаружи. В доме солнце все жарит и жарит, и, будь стекло двойным, все бы уже сгорело. Днем от такой архитектуры дом только хуже. Не удивительно, что прежние хозяева его оставили.

Я достаю из холодильника две банки пива. Мы разваливаемся на диване и молча пьем его. Рчедла кладет голову мне на плечо и поднимает только, когда отхлебывает пиво. Мы сидим так долгое время.

– Знаешь, тут недалеко есть СПЗ. Можем устроиться туда.

Я не сразу понимаю, что это аббревиатура и переспрашиваю.

– Это еще что такое?