Капитан Сорвиголова

Милая мамочка, сегодня не ваша очередь, сегодня я должен бы писать отцу. Но я не могу не писать вам, потому что какое-то предчувствие говорит мне, что это последнее мое письмо. Не понимаю, что со мной происходит; я здоров и чувствую себя превосходно. Но прошлой ночью я видел страшный сон… Мне кажется, что завтра буду убит. Так тяжело на душе, и сердце ноет… Только что я выходил из палатки – стоит чудная ночь. Я глядел на синее ясное небо, на яркую звезду над моей головой и подумал, милая мама, что она смотрит сейчас и на вас, и мне захотелось тоже взглянуть на вас…

Если бы вы только знали, что здесь творится!.. На днях возле меня в окопе упал один солдат моей роты. Он не умер сразу; осколок снаряда попал ему в живот. О, как страшно было смотреть на него!.. Он рыдал, умоляя врача прикончить его, чтобы избавить от страданий, и даже сам доктор не мог удержаться, чтобы не сказать: «Воистину проклятая штука война!»

И знаете, дорогая мама, мне очень не хотелось бы умереть такой смертью. Я думаю, вам было бы очень больно, если бы вы узнали об этом. Я хотел бы умереть побыстрее, чтобы не слишком долго страдать.

Но будьте покойны: что бы ни случилось, я честно исполню свой долг до конца. И хотя мне очень жаль покинуть вас, я все же счастлив, что отдал свою жизнь за нашу королеву и Великобританию.

Прощайте же, милая мама, крепко вас целую.

Джемми».

– И это я убил его! – дрожащим от слез голосом сказал юный бур. – Как ужасно! Сердце разрывается… И все-таки где-то в глубине души я чувствую, что только исполнял свой долг.

– Верно, Поль, и ты выполнил его с честью, – ответил Сорви-голова, указав рукою на отступавшие по всей линии английские войска.

Королевская армия разбита. Ее потери – две тысячи человек и двенадцать пушек. Бессовестные политиканы, рыцари разбоя и наживы, развязавшие эту войну, могут быть довольны!

Грохот сражения сменился мертвой тишиной. Англичане, потерпевшие еще одно поражение, в беспорядке отступили в Ледисмит. Буры укрылись в своих неприступных укреплениях, с замечательным искусством возведенных вокруг Ледисмита. Это был своего рода укрепленный лагерь, охраняемый выдвинутыми вперед «патрулями» [33 - Охранение буров, вообще поставленное крайне небрежно, поручалось мобильным кавалерийским отрядам, так называемым «патрулям». В «патруле» насчитывалось до сотни человек.].

В лагере закипела мирная жизнь. На скорую руку исправляли всякие повреждения, чистили орудия, перевязывали раненых коней, чинили разорванную одежду, подлечивали раны. С невозмутимым спокойствием люди готовились к новой битве.

Под защитой холма, прикрывающего их от снарядов, вытянулись четыре большие палатки, над которыми развевался белый флаг с изображением красного креста.

Это бурский походный госпиталь.

В каждой палатке до сотни раненых – буров и англичан, причем последних вдвое больше. Все они лежат кто на маленьких походных койках, кто на носилках, а кто и прямо на земле. Примиренные одинаковыми страданиями, буры и англичане относятся теперь друг к другу без всякой вражды.

Все раненые перемешаны здесь по-братски: рядом с бородатыми, заросшими до самых глаз бурами королевские стрелки атлетического сложения, краснощекие юноши и рослые шотландские горцы, отказавшиеся сменить свой национальный костюм [34 - Шотландские горцы вместо брюк носят короткую юбочку-шотландку.] на форму хаки. Бледные, исхудавшие, потеряв много крови, они мужественно подавляют стоны, боясь, очевидно, уронить жалобами свое национальное достоинство.

Глава 6

Бурский походный госпиталь. – «Современные ранения». – Доктор Тромп. – «Гуманная пуля». – Об одном оригинале. – На войне идут умирать всегда одни и те же. – Чудесные исцеления. – Последствия ранений осколками. – Душа англичанина. – Непризнанные герои. – Ночной выстрел

И среди всех этих страдальцев бесшумно сновали скромные ловкие женщины, исполненные сочувствия к несчастным и желания помочь им. Они разносили чашки с укрепляющим бульоном, сосуды с разведенной карболовой кислотой, компрессы.

Это жены, матери и сестры бойцов, покинувшие фермы, чтобы идти вместе с близкими им людьми на войну. С одинаковым самоотвержением ухаживали они не только за своими, но и за теми, кто угрожал их жизни и свободе.

Ждали доктора. В одну из палаток вихрем влетел Жан Грандье в сопровождении своего неразлучного друга Фанфана. Хотя юный парижанин еще прихрамывал и волочил ногу, он был счастлив, что не числился уже больным. А в ожидании того дня, когда, оправившись окончательно, он смог бы вернуться к своей суровой службе разведчика, Фанфан взялся за работу санитара полевого госпиталя.

Взгляд капитана Молокососов тотчас же устремился к двум койкам, стоявшим рядом в центре палатки. На одной из них лежал герцог Ричмондский, на другой – его сын.

Герцог, казалось, умирал. Из его груди вырывалось тяжелое дыхание; бледный как полотно, он сжимал руку с отчаянием глядевшего на него сына.

Сорви-голова, быстро подойдя к ним, снял шапку и сказал молодому человеку:

– Простите, я запоздал. Я прямо с дежурства. Как себя чувствуете?

– Неплохо… Вернее, лучше… Благодарю. Но мой бедный отец… Взгляните!

– Доктор сейчас придет. Он обещал мне заняться вашим отцом в первую очередь. Я уверен, он извлечет пулю.

– Благодарю вас за участие! Вы благородный и честный противник. От всего сердца благодарю вас! – сказал молодой шотландец.

– Ба! Есть о чем говорить! На моем месте вы, наверное, поступили бы так же.

– Судя по вашему произношению, вы – француз?

– Угадали.

– В таком случае, мне особенно дорого ваше дружеское расположение. Вы даже не представляете себе, как мы с отцом любим французов! Однажды вся наша семья: отец, сестра и я, очутились в страшном, прямо-таки отчаянном положении. И французы вырвали нас буквально из объятий смерти.

– А вот и доктор! – воскликнул Сорви-голова, тронутый доверием, оказанным ему его вчерашним противником.

Они оглянулись на вошедшего. Это был человек лет сорока, высокий, сильный, ловкий в движениях, с чуть обозначившейся лысиной, со спокойным и решительным взглядом; плотно сжатые губы его оттенялись белокурыми усами. За спиной у него висел карабин, а на поясном ремне – туго набитый патронташ. Всем своим видом он походил скорее на партизанского главаря, чем на врача. Ни галунов, ни нашивок, ни каких бы то ни было других знаков отличия.

Голландец из Дортрехта [35 - Город в Голландии, на реке Мерведе, притоке Мааса.], ученый-энциклопедист и замечательный хирург, доктор Тромп после первых же выстрелов в Южной Африке прибыл в Оранжевую республику и вступил добровольцем в армию буров. Он мужественно сражался в ее рядах вместе со своими собратьями – бурами, а в случае необходимости превращался во врача. Добрый, человеколюбивый, самоотверженный, он страдал только одним недостатком – был неисправимым болтуном. Впрочем, недостаток ли это? Он действительно по каждому поводу мог разразиться целым потоком слов, но мысли его были настолько интересны, что все его охотно слушали.

Доктор достал из подвешенного под патронташем холщового мешка свои медицинские инструменты, быстро разложил их на походном столике и сразу же потерял свой воинственный вид. Со всех сторон к нему неслись теплые слова привета; вокруг него хлопотали санитарки. Одна принесла ему воды, в которую он погрузил губку, другая зажгла большую спиртовку. Добродушный доктор улыбался направо и налево, благодарил, отвечал на приветствия, мыл руки и приговаривал:

– Раствор сулемы! Превосходное антисептическое средство!.. Я к вашим услугам, Сорви-голова… Так. Отлично. Теперь оботрем губкой лицо.

Прокалив затем на спиртовке свои инструменты, он направился к полковнику.

Раненые, лежавшие поближе, заворчали.

– Терпение, друзья! Позвольте мне прежде сделать операцию этому джентльмену. Кажется, он при смерти…

У превосходного врача была своеобразная манера преподносить больным горькие истины.

С помощью Жана Грандье и Фанфана он усадил раненого на кровати, поднял его рубашку и, обнажив торс, воскликнул:

– Великолепная рана, милорд! Можно подумать, что я сам нанес ее вам, чтобы мне легче было ее залечить. Нет, вы только взгляните! Третье правое ребро точно резцом проточено. Ни перелома, ни осколка! Одно только маленькое отверстие диаметром в пулю. Затем пуля прошла по прямой через легкое и должна была выйти с другой стороны. Нет?.. Куда же она, в таком случае, девалась? Странная история… Ба! Да она застряла в середине лопатки. Сейчас я извлеку ее… Потерпите, милорд. Это не больнее, чем когда вырывают зуб. Раз… два… Готово!

Глухой хрип вырвался из уст раненого; конвульсивным движением он до боли сжал руку сына.

Из раны брызнула сильная струя крови, и одновременно раздался тихий свистящий вздох.

– Чудесно, – продолжал хирург, – легкое освободилось… Дышите, полковник, не стесняйтесь!

Офицер глубоко вздохнул, в его глазах появилась жизнь, щеки слегка порозовели.

– Ну как, легче теперь, а?

– О да! Гораздо легче.

– Я так и знал!.. Ну, что вы теперь скажете, Сорви-голова? А? Терпение! Немного терпения, ребята…

Он говорил без умолку то по-английски, то по-голландски, то по-французски, но делал при этом все же гораздо больше, чем говорил. Обратившись к шотландцу, он произнес: