– И позабавься! Сердце мое замирает, как погляжу на тебя… жалею тебя… душа твоя золотая, да не в золотой голове живет, ха, ха, ха!
– Таков уродился.
– Ты в сущности молодец умный, сметливый, а взглянешь на тебя – душа мрет. Одет ты богато, а все платье измято и в грязи. Что ты сидишь тут? Или не видишь? Хоть бы камень-то вытер!
– Благодарю, Ген-риг! Я не заметил, что на камне грязь накопилась между впадинами… мигом вытру.
Он вытер камень полой своей куртки и снова уселся.
– Это ты курткой-то грязь вытираешь, ха, ха, ха!
– Да я не верхом куртки, а подкладкой… Меху ничего не сделается.
– От грязной подкладки замарается сорочка… Она на тебе шелковая.
– Тьфу!.. Я это забыл. Давай удить рыбу вместе.
– Хорошо, приду посидеть с тобой, только схожу вон туда, в хижину, к одному знакомому. Через часок вернусь.
Церинт предавался некоторое время своим одиноким размышлениям о докучливых стеснениях, налагаемых богатым платьем на его особу и действия, вздыхая о выговорах, которые сегодня неизбежно выпадут на его долю от жены и тетки за пятна на одежде, и придумывая, как бы ему впредь помнить обо всем этом – грязи на каждом шагу, платье, сапогах и тому подобном.
– Pai[63 - Молодец, молодой человек.]! – окликнули с берега по-гречески. Церинт увидел молодого всадника.
– Чего тебе, грек? – отозвался он.
– По-гречески говоришь?
– Понимаю, но говорить не умею.
– А по-галльски?
– И по-галльски понимаю, только не говорю.
– Я приезжий. Мне надо нанять квартиру на такой улице, где меня никто не станет беспокоить… понял?
– Понял… чем беспокоить?
– Подсматриванием. Я – фокусник. Никто не должен подсматривать, как я готовлюсь к представлению.
– Да ты уж опоздал, грек… Прозевал… Праздники кончились; солдаты стали расходиться на зимние квартиры.
– Что-нибудь успею заработать.
– У бани квартира Титурия опустела. Спроси в городе, где римские бани, всякий укажет.
– У бани я не хочу жить, много народу ходит.
– Никто теперь в нее не ходит.
– Проводи меня!
– Не хочу… рыба хорошо ловится.
Всадник хотел уехать.
– Грек, а, грек! – окликнул Церинт.
– Что?
– Я, пожалуй, покажу тебе квартиру… славную квартиру… другую, не у бани… подъезжай ближе… я не все понимаю, что ты говоришь… говори медленнее, толковее.
Ему показалось странным, что этот грек говорит не так, как другие, а как будто фальшивит, не умея говорить. Говорит, как Беланда и он сам. Всадник подъехал ближе.
– Говори лучше по-галльски, авось я скорее пойму.
– Буду по-галльски… чего тебе?
Это «чего тебе» прозвучало слишком знакомо для Церинта, только он сразу не мог припомнить, кто имел такой голос.
Он отвернулся, будто следя за удочкой, и сказал:
– Ты фокусник… а ну, покажи фокус!
– Я даром не показываю.
Не видя говорящего, Церинт быстрее припомнил, кому этот голос мог принадлежать, и целая буря поднялась в его сердце.
– Я тебе заплачу… я не бедный, – сказал он.
– Я теперь устал.
– А какие фокусы знаешь?
– Всякие… покажу их самому Цезарю. Я умею превращать похлебку в растопленный свинец.
– Плохо же будет от твоей похлебки тому, кто ее наестся, ха, ха, ха! Плохо будет и тебе, если ее отведаешь… А еще?
– Умею заставлять дерево говорить.
– Ха, ха, ха! Искусник же ты! А я еще искусней. Я тоже фокусник. Я умею превращать мужчин в женщин и мстить за моего господина! Адэлла, сдавайся! Я узнал тебя!
Ловко повернувшись, Церинт схватил коня за узду. Переодетая маркитантка выхватила длинный нож и громко закричала:
– Дерзкий, оставь мою лошадь! Ты хочешь ограбить бедного фокусника.
– Я узнал тебя и не боюсь твоего ножа… Короток он, чтобы достать меня… Не я, а ты сегодня – разиня.
Маркитантка спрыгнула с коня и бросилась с ножом на Церинта, но он предвидел этот маневр и, лишь только она спешилась с одной стороны седла, вспрыгнул на коня с другой.