Миражи, мечты и реальность
Гозо называют островом Калипсо: именно здесь находится знаменитая пещера, где так славно проводил время Одиссей. Но не мудрено, что нимфе не удалось заполучить прославленного грека в постоянные спутники жизни, ведь она пошла против традиции: местные жители создают семьи только со своими земляками. Причём в брак вступают не раньше, чем через три года после официальной помолвки, а разводы и аборты строго осуждаются.
Свадьба любого жителя – это событие для всего острова. Из какой бы захудалой деревушки ни были родом жених и невеста, венчаются они в главной церкви столицы – Святой Виктории. В этот единственный судьбоносный день для них под изукрашенными сводами, многократно обогащённая пространством, прозвучит священная "Аве Мария".
Храм стоит на вершине, к которой ведёт высоченная лестница. Жених и невеста долго поднимаются по ступенькам, прежде чем попадут к алтарю. Это символизирует, что семья должна на протяжении долгих лет совместной жизни преодолевать любые трудности во имя счастливого брака.
Пятнадцать лет назад, после такой свадьбы, Педжис привёл в дом свою избранницу вить гнездо. Каждый день он отправляется в небольшой магазинчик на углу улицы Пекаря. Его дело – снабжать продуктами жителей близлежащих домов. В шесть утра, что бы ни случилось в семье, где сегодня растёт пятеро ребятишек, или в природе, он должен накормить своих земляков.
Спроси Педжиса: трудная у тебя работа? – улыбнётся непонимающе:
– А разве работа лёгкой бывает?
– Как же так, Педжис, работаешь по двенадцать часов, выходные только по праздникам, а нигде кроме Мальты не был – почему не хочешь посмотреть на мир?
– Мой мир – Остров. Корни глубоко ушли и закрепились. Грунт у нас каменистый, вместе с породой только оторвать можно. Жена довольна, дома не хуже, чем у людей. Ребятишкам образование надо дать хорошее, чтобы они здесь остались, нам помогали. Для этого можно и поднапрячься.
В тренажёрный зал не хожу, а смотри мышцы какие! Недавно машину приподнимать пришлось. Сдюжило тело! Вот что даёт работа! Он протянул обе руки – хочешь до потолка подниму! Руки были красивые, крепкие и жилистые.
Утреннее настроение на острове задают птицы и круизёры. В садах и садиках, на крышах, где тоже растут фруктовые деревья, чуть рассветёт, заливаются сладкоголосые. Ах, какие ангельские голоса и посвист! Звуки колоколов ближних церквей, собирая прихожан на утреннюю молитву, служат фоном мелодии, а птички вплетают свою нежную ниточку красоты. Поют настойчиво и упоительно, их не смущает мощный голос металла.
Приветствие круизёра мягкое, деликатное, бархатистое возвещает: идёт знатный гость, прошу любить и жаловать. Воды гавани, потревоженные буксиром, расходятся углом, разбегаются, а чудо современной техники, оснащённое всеми мыслимыми приспособлениями для службы человеку, тихо и плавно занимает своё место у причала. Шлейф сопутствующих человеку запахов – изумительного парфюма, душистого кофе, сложное благоухание кожи, дерева и лёгкого аромата фруктов, принесённого бризом, поднимают настроение.
Девочка, тоненькая как прутик, стоит у станка перед зеркалом. По команде балетмейстера бессчётно повторяет движения. В перерыве, глядя на приближающийся круизёр, она, топнув ножкой, твёрдо обещает: через десять лет я буду танцевать для гостей этого дворца. Я это сделаю!
Есть на Мальте райончик Пачевиль, что в городке Сент-Джулианс, который можно считать злачной столицей острова. Именно здесь зависают приехавшие потусоваться туристы, а также многие студиозусы, изучающие английский язык в признанном мировом центре обучения (это я о Мальте, не о Пачевиле).
А вот отзывы не совсем пришедших в себя тусовщиков:
– Охотились на зелёного эльфа в Пачевиле. Не поймали. А может и поймали, но утром уже не помнили. Пачевиль – дикое место. В отель возвращались под утро – ноги не слушались, голова была точно не моя. Свою не нашёл, взял чужую. Это было нечто… Такая дурная попалась голова, что можно запросто поменять на кое-что другое…
– Пачевиль – это круто… Знаете, что меня там поразило больше всего (ну кроме самой Мальты, самого́ города и множество халявных клубов…)? Там парни танцуют с тобой довольно откровенные танцы без какого-либо намёка на продолжение… Просто они по-другому не умеют… Меня это поразило…
Ранним утром на пролетающем лайнере все пассажиры безмолвно замерли у круглых окон. На серебристой чаше моря покоилась прекрасная розовая жемчужина небывалой величины. Подсвеченная тёплыми огнями, драгоценность была само́й тайной – непостижимой, привлекающей, манящей и недосягаемой одновременно.
Жемчужина-Мальта, стряхнув ночь, открывалась новому дню! В старом садике Верхней Барракки, где засиделись любители рассвета, неслышно лопнул бутон. Роза потянулась к солнечным лучам, расправляя янтарно-жёлтые светящиеся лепестки. Влюблённая парочка, не веря своим глазам, настраивала фотокамеру…, но миг, и… чудо пробуждения осталось там, где прячется всё: в глубинах памяти.
Три пёстрые кошки, усевшись вокруг рыболова, напряжённо следили, как он вытаскивает леску. Последний рывок, и к блестящей рыбе на камне с угрожающими воплями устремились все трое.
Лодки мягко причалили к Фортицце. На одной из них восемь перебежчиков из Ливии – усталых, мокрых и встревоженных, приготовились на выход. Полицейские вызывают по рации машину. И тем, и другим не позавидуешь. Поимка нелегалов часто сопряжена с риском для жизни. Сегодня всё обошлось.
Маленький грузовичок пробирается по узким улочкам Лии. На чисто застланных бумажных листах – льняные мешки с только что испечённым круглым деревенским хлебом. Водитель ловко выхватывает пакет с горячим калачом и вешает на специальный шест с крючком у входа в дом. Насвистывая, не спеша едет дальше. Запах хлеба возвещает новое утро и новую жизнь…
У Софии сегодня День Рожденья. Два года назад жемчужина-Мальта стала её родиной. Он начинается с весёлой кутерьмы вокруг воздушных шариков. Своевольные, неуправляемые, они заполонили всю комнату. Семья включается в игру, всем весело, смешно. Даже старый пёс явился посмотреть, что происходит.
Это только начало праздника жизни Софии. Будем надеяться – открывшийся бутон розы в Верхней Барракке – добрый знак для нашей озорницы – её Барака!
Портвейн в гранёном стакане.
В печке весело пляшет пламя. Перед дверцей в медитативной позе застыла кошка. Разрумянившаяся мать, по случаю выпечки в нарядном белом переднике. Перекрестив печиво, загружает его в духовку и одаривает кошку разговором:
– Что хвостом обнеслась? Холодно нынче? Не горюй. Мороз ослабнет, в погреб за солёными груздями пойдём, дед заказывал. Прогуляешься и опростаешься.
На миг мелькает: "Да это же дежавю"… Я в гостях у родителей. Долго мы не виделись. Два года и… Остановившиеся часы с гирькой точно знают, сколько.
Завтрак закончен. Мы с отцом разглядываем на стекле затейливые узоры искрящихся папоротников. Молчим. Горка тёплых шанежек насыщает воздух знакомым и сладким хлебным духом. От еды и пения огня слегка клонит в сон. Отец придремал. За окном слышно – метёт. Батяня наш сильно постарел. Болезни и страдания оставили на лице глубокую сеть морщин. Легко прикасаюсь к щеке. Колкая! Он фыркает как морж. Я пугаюсь. Мама по обыкновению ворчит неразборчиво.
Решили посмотреть альбомы с семейными фотографиями. Всё чаще спрашиваю:
– А это кто? а это? Отец достаёт из шкатулки свои, фронтовые, и медленно раскладывает, как пасьянс.
– Пусть с нами побудут, – говорит он слабым голосом и плачет. Дочка, натри-ка мне спину, совсем невмоготу.
Спина его – сплошные застарелые бугры от многих ранений и собачьих зубов, полученных при неудачных побегах из немецких концлагерей. Бережно растираю, обходя дикие знаки надругательства над телом. Молюсь потихоньку, усмиряя участившийся пульс.
– Ну, доча, выставляй подарок, продегустируем португальский настоящий. Он медленно идёт к шкафу, вынимает белую с синим скатерть, – сам гладил к твоему приезду. Расстелил, расправил.
– Отец, а откуда пристрастие к портвейну?
– У нас с ребятами в плену договор был: кто выживет, под Новый год за бокалом портвешка будет вспоминать погибших… Портвейн мы считали напитком настоящих джентльменов. Молодые были. Красоты хотелось. Романтики. Мода на портвейн от императора Николая осталась.
– Мать, давай бокалы-тюльпанчики. Не жалей. А мне, как всегда, гранёный стаканчик, армейский, фронтовой. Душа из кружки и на войне не принимала.
– Да уж как не уважить твою причуду.
– Похвастаюсь: за все рационализации решили наградить меня ценным подарком. Сподобился на старости лет… Знают о моём пристрастии – расстарались, специальные бокалы нашли.
Мать уже открыла и разлила вино в красивые с высокими ножками бокалы, отразившие играющий в печи огонь, поставила тарелку с засушенными фруктами. – Помянем! – возглашает отец. Рука его сильно дрожит. Он отворачивается и украдкой смахивает сбегающую по щеке слезу.
Напиток, сладкий и лёгкий, источает несильный запах чернослива. Мы смакуем маленькими глотками, мама очень хвалит аромат, но всё равно заедает шанежкой. Отец углублён в себя, сосредоточен. Налитый до половины стаканчик поднёс к самому носу, вдохнул, произнёс одобрительно:
– Годится! Мать, мне не забудь повторить.
– Святое дело, отец.
Мама снимает с гитары цветастую павлово-посадскую шаль и, нежно перебирая струны своими тонкими пальчиками, кивает нам.
–Заспиваймо пісню веселеньку, – начинает отец, а мы подхватываем и поём до конца, как пели раньше.
Про сусідку молоденьку,
Про сусідку заспіваймо,
Серце наше звеселяймо.
Три сердца бьются совместно. Как нам хорошо!
***
Родителей давно нет. Канун нового года на Мальте. Дочка сопровождает меня в Кабинет любителей портвейна. Днём там пусто. В шкафах красного дерева стоят редкие коллекционные бутылки вперемешку с коробками кубинских сигар и книгами о нектаре жизни, как называют портвейн сами португальцы.
Между шкафов и в переходах притаилось заблудившееся время бывавших здесь людей. Еле слышные шорохи – засыпающие разговоры. Сложный запах сухого дерева, кожи, сладко-кислый винный, сливаясь вместе, выманивают из подсознания знакомый-презнакомый вкус горячей хлебной корочки. Интересно, где схоронятся оставленные нами чуть слышная беседа и вздохи?
Приносят по нашему выбору портвейн и корзиночку с сыром к нему. Глоток напитка, слегка отдающего черносливом, воскрешает дорогую картину из прошлого – наша семья вместе, трепещет огонь в печурке. Разливается сухое, нежное тепло. Запах счастья…
К каким, в сущности, простым вещам сводится жизнь человека.
Медовое наваждение.
Небольшой домик как бы парит над землей. Его понизу окутали травы, а бег облаков игриво вовлекает в лёгкую вереницу небесной конницы. Дом бы и рад постранствовать, да в нём отдыхают люди, куда с ними! К тому же у каждого свой груз историй, цепляющихся за землю.
Лето, жарко, мужчины на работе. Бабушка, перетоптавшая весь огород в поисках сорняков, притомилась и спит, продолжая играть в прятки с хитрющими зелёными квартирантами. Невестка на своей половине погрузилась в дремоту и по причине духоты, и интересного положения – восемь месяцев беременности просят покоя.
К тому же обед был слегка тяжеловат: свекровь делом доказала хорошее отношение к Римме. Сегодня, в День рожденья, приготовила вкуснейший суп с лисичками из соседнего леса, испекла пирог со свежей клубникой, залила желе с мятой. А мёд привезла из Бурятии соседка, побаловать Римму. Сотовый мёд пахнет нездешним цветочным лугом. Щедрое солнце, так любящее гостить на берегах кристально чистой Селенги, выманило из подземных лабораторий тонкие ароматы. Трудяги-пчёлы завершили создание чудо-продукта. Стеклянные банки, как за́мки, берегут замурованный мёд от ненужной растраты. Но сегодня – Медовый Спас. Разве устоишь?
Римма без ума любит свою будущую дочку, ждёт её и перекраивает существование наново. Всё станет ещё лучше с её приходом, малышке должно понравиться. Только бы не вмешалось со стороны непредвиденное, неодолимое, что не по силам ей самой превозмочь.
Как она просила девочку, как сладко видела совместное существование в одной плоти. Провидение услышало. Отозвалось. Каждый день Римма чувствует его участие. И благодарит, словно заговорщица, и замирает от счастья. Скоро-скоро все возликуют, принимая новый дар Небес.
Сынишка Димочка, прижавшись к животу, пообещал сестрёнке, как только она появится, научить кататься на самокате. А пока обучать некого, вообразил себя шмелём и носится вокруг дома, сигналит воображаемым препятствиям. Римма не в силах противиться обволакивающей неге, вплывает в иной мир.
Там, по сверкающим рельсам бежит паровоз – не паровоз, механизм на колёсах: весёлый, гудящий. А на нём, в гамаке она, Римма, качается. Две птицы над её головой кружатся, песни ей поют.
– Счастливая я. Муж меня любит, нет дня, чтобы без подарочка пришёл домой. Пусть чепушинного. Зато с фантазией. Ботаником называют его знакомые. Но не обидно, а признательно. Умеет Лёня в человеке суть почувствовать и должное воздать.
Римма, углубляясь в ниспосланную ей и в другой реальности безмятежную жизнь, разнежено засмеялась. Наваждение вмиг растворилось, потревоженное… И тут же вернулось. Счастье во сне стало вещественным, тягучим как мёд. Она тонула в густой смыкающейся вокруг неё янтарной липкой жидкости и видела себя со стороны. Она – Римма, огромная пчела, медленно увязала в душистом море. Знала, что утонет, и не противилась. Ей надо пройти это. Уже никуда не деться. Хотя и страшно. Очень страшно оказаться пчелой в медовой толще. Всё тяжелее дышать под обнимающей вязкой сладостью.
Тоненькая трель звонка увязла в пеленах сна. Римма не проснулась. Она была уже Там. Но её рука машинально легла на телефон. Птица Сирин, только что поющая хвалу, умолкла. В самое ухо другая – птица Зимородок вещать стала.
– Римма! Это говорит подруга Лёни, твоего мужа. Меня зовут Гала. Слышишь, я – Гала? Ты меня слышишь?
– Да! – охотно согласилась Римма, – ты где?
– Ну, много ты хочешь знать! Ты знаешь, кто я?
– Ты – Гала. Но я не понимаю, где ты?
– А зачем тебе, Римма, знать, где я? Ты что, совсем ку-ку? Я – подруга Лёни. Он меня обидел. Я пообещала ему отомстить.
– Поняла. Ты любишь Лёню. Здесь, во сне. Господи, какое счастье! Это всего лишь сон. Я не утонула в море мёда. Я спаслась! Гала! Ты появилась вовремя.
– Ты надо мной издеваешься, Римма? Делаешь из меня дуру? Лёня – лопух! Размазня, и мямля! Если он всё-таки ко мне вернётся, я его вышвырну как паршивого кота. Так ему и передай!
– Лёня обязательно вернётся. И ты его не вышвырнешь, как кота. Он такой добрый, нежный. Умеет слушать и понимает женскую душу. А какой ласковый! Тебе нравится, как он берёт в руку твою грудь, как птенца?
– Римма! Теперь я понимаю, почему Лёня решил расстаться со мной, почему он меня бросил… не приносит мне больше подарков … и не называет голубкой. Ты очень умная и хитрая жена. И веришь мужу. Почему ты не делаешь, как все женщины? Ты должна бороться за него. Отвечать мне гневными словами. Твоя семья в опасности!
– Ах, Гала! Ну что ты! Какая борьба? Просто я стала тобой, когда попала в этот мир. Гала! Оказывается, в мёде можно утонуть. Кто бы знал! Я тонула и думала: если меня будут вытаскивать, если будут… то, бедные, испачкаются в мёде! Не переживай, Гала, ты и я – это всё равно я! Так интересно быть сразу и тобой и мной!
Раздался шип и треск, словно где-то разразилась гроза с далёкими раскатами грома – так Лёня парковался на их узкой улочке, вплотную к дому. Треск – обычное дело, когда он задевает им же устроенное заграждение. И вот он сам, сияющий, уже в спальне.
Слегка отодвигает штору и направляется к своей Римме, безвольно раскинувшейся на кровати. Он целует её, пахнущую сном и мёдом, вынимает из руки телефон. Лёня держит маленький пакетик в форме сердечка, перевязанный золотой ленточкой, и тихонько шепчет:
– Вырвался на минутку поздравить тебя, моя Голубка.
И приближает лицо для поцелуя. Дрёма гаснет, Римма слегка приподнимается, чтобы прикоснуться к тому местечку рядом с ухом, где у Лёши тёмная родинка в виде капли, и видит след помады, яркой и чужой.
– Нет! – мелькает как вспышка. Нет! Нет! Нееет! Это тамммм – гудит мозг. Это во сне! Римма отчётливо слышит запах мёда, вновь ощущает себя пчелой и бессильно опускается на подушку в нежные объятья сновидения. Что-то очень важное, недосказанное манит её. Птицы подхватывают Римму на крылья и несут через луг к горизонту.
Пока летела, Душа говорила с ней. Говорила совершенством и благоуханием бесчисленных цветов расстилающегося луга. Разноголосицей песен всех насекомых, вкусивших нектар. Шелестом трав, пьющих солнечный свет, играющих с наскоками ветра. Бормотанием тёмных туч, незаметно подкравшимися к беззащитному в истоме лугу.
Сынишка обрушил сон громким криком:
– На небе радуга! Мама, пойдём – там радуга!
Римма проснулась, поспешила встать. На крыльце они остановились поражённые: двойное коромысло, опоясав весь свод, спускалось на землю. Сияние цветов переливалось, менялось на глазах.
– Димочка, сегодня праздник, Медовый Спас!
– Я бабушке и тебе цветов на лугу насобираю.
Сынишка убежал. Зевая, вышла на крыльцо свекровь. Вынесла стеклянный кувшинчик, запотевший от холодного морса. Заговорила что-то о вечных своих врагах – сорняках, увидела радугу и смолкла. Стояла блаженная, произнесла тихо:
– Сподобились увидеть такое чудо. К добру!
Остаток дня Римма сидела в задумчивости на крыльце перед маленьким столиком и, раскладывая игральные карты, вспоминала увиденные во сне картины. Вроде никогда в голову не приходило подобное. А может, она просто забыла? Когда любишь, ревность тут как тут. А вдруг это предостережение о грядущих напастях? И не спросишь у Лёни … С какого перепугу, скажет. Сорока на хвосте принесла? – Не сорока – птица вещая. И придётся рассказать сон. Стыдно.
Лёня не преминёт напомнить ей историю братьев Гримм про «умную» Эльзу. Такую чуткую к тому же, что слышала, как кашляет муха за окном. Прослыв умной, она наделала массу глупостей, видела будущее в мрачном свете и заражала своими необоснованными страхами других.
Боже упаси, быть такой Эльзой. Но, видно, они не переводятся. Если сказки века живут. Только бы не сбиться с пути, не лишиться бы счастья. Властвовать над собой – вот что ей нужно. А есть ли эта способность у неё? Да, она полна желания приносить пользу всем, кто в ней нуждается, и, кажется, живёт в ладу с близкими. Трудится на совесть, умеет прощать обиды… Ну, а если всё-таки испытания… Римма застывает на миг от этой мысли. До сих пор они шли мимо.
Лёня вернулся пораньше. Не идёт – бежит по тропинке. И сразу всех в охапку Димочку, маму, целует Римму.
– Как ты? А наш Воробышек?
Она смотрит туда, где был след помады. Видит остатки у самого уха.
– Лёня, это что?!
Римма чувствует, как заколотилось сердце и ослабели ноги. Мир вздрогнул и зашатался. Картина катастрофы накатывала клубящейся чернотой и мигом стёрла крыльцо и огород. Дышать стало трудно, она закашлялась.
– Ты про помаду? Я знаю – не смывается зараза! Начальница, подруга твоя, в свадебное путешествие отправилась. Мы тебе звонили… На чаепитии подарок ей от нашего отдела вручал, она меня и припечатала…
– Что с тобой, Римма? Тебе нехорошо?!
– Это от духоты, Леня! И слишком много мёда. Поддержи меня.
Серебряная ложечка.
Дверь за гостями закрылась. Муж сладко потянулся и спросил:
– Думаешь им понравился сегодняшний вечер?
– Ты слышишь, как они всё ещё смеются возле лифта, – отозвалась Ольга, направляясь на кухню. Иван ответ принял и исчез в зале, откуда вскоре донеслись взрывы негодований болельщиков в ответ на пропущенный мяч.
Хозяйка, подмурлыкивая битлам, не ведающим, что гости ушли, оглядела поле брани – круглый стол с посудой, принялась за уборку. Всего-то: собрать тарелки, очистить, загрузить в машину. Кое-что крупное вымыть вручную. Дело знакомое, спорилось. Подгоняло томление побыстрее открыть новую книгу.
Сортируя приборы, вспомнила о серебряной ложечке для сахара, которую сегодня собиралась почистить. Её не было. Ольга огорчилась. Ей нравилась эта вещица с ручкой в виде ушей спаниеля. Подарок дочери. Ложечка вызывала нежные чувства, её надо было найти. Пересмотрев все укромные местечки своего кухонного хозяйства, Ольга задумалась. А что, если она вместе с отходами попала в мусорное ведро?
Расстелив газету, обеспокоенная владелица вывалила содержимое и, натянув перчатки, стала перебирать. Утром, колеблясь, она выбросила сюда зачитанную книгу Торнтона Уайлдера с любимой повестью "Мост короля Людовика Святого". Купила аудио-вариант, можно освободить место на полке. Попробовала пристроить томик в хорошие руки – не получилось. Жалко. Кстати, надо вылить остатки красного вина, второпях оставленного в бутылке. Красивые бумажные салфетки в ирисах, почти нетронутые, ложечку не скрывали.
Ольга выудила из мусора длинный чек за продукты. Увидела сумму в конце, нахмурилась. Там, в магазине, расплачиваясь по карточке, она не обратила на неё внимание. Батюшки! Столько накупила! Будто на маланьину свадьбу. Подзуживала одна мысль: надо выставить угощение, чтобы не хуже, чем…
– Не хуже, чем у кого? – издевательски спросила себя Ольга.
Всплыла картинка вечера. Она ест завёртку из рыбы с фисташками, отмечает: как вкусно! Подкладывает следующую и понимает, сыта уже. Но продолжает есть и видит, что также жадно уплетают угощение её гости. Промелькнула мысль: едим как последний раз в жизни. Говорят ещё: как с голодного мыса. И при том боремся с лишним весом. Она вспомнила, что перед приходом гостей приготовила специально смекту на случай, как бы поделикатнее выразиться, … переедания.
Остатками завёрток из симы можно было вполне питаться ещё день. Отложила бродячим котам. А сколько чуть надкушенного сыра пришлось выбросить! Интересно, почему не съели чеддер? Зря делала тарталетки. Говорили – понравились. Наверное, много приготовила. Остатки салата, оливки… А это что? Не узнала сразу – этикетки от сумки и платья.
Ольга смутилась, стало не то, чтобы нехорошо, а немного совестно.
Сумка третья по счёту, дороговатая. Но властное "хочу" в магазине было непреклонно. – Она очень модная нынче и подойдёт к половине вещей.
Это заключение решило участь приобретения. Платье из разряда деловых, если честно сказать, не по возрасту. В обтяжку. Формы уже не те. Но очень славненько сшито.
Можно вполне обойтись без этих покупок, наверно поддалась азарту. Ольга задумчиво порвала этикетки. Инна и Лена, её подруги, побывавшие сегодня в гостях, посмеялись бы над ней, они одевались покруче и не стали бы огорчаться из-за лишнего платья. Кстати, о чём они говорили?
Сидя над развалом мусора, Ольга припоминала всё, что слышала. В беседе ей участвовать толком не удалось. Быть в роли официанта для шести человек, да ещё и поддерживать разговор – пустая затея. Конечно, обсуждали игры кремлёвских рулевых и ролевые игры. Язвили, обменивались анекдотами, скатились к реальным случаям, когда сплошь и рядом те, кто должен стоять на страже порядка, злостно его нарушали. Что мэры и губернаторы превратили вотчины в свой бизнес.
Друзья не были ни предпринимателями, ни чиновниками. Как только стали обсуждать чуму нашего времени – воровство, погрустнели. Непонятно: при огромных природных богатствах довести народ до такой унизительной бедности! В их компании бедных не было, доход примерно в пятьдесят тысяч имела каждая семья, никто не голодал, но в «суме» запаса не было. А если честно сказать, то лечение зубов сделало бы любого из них заложником банка. Но пока, кажется, все были при своих зубах, а потому – свободны.
Кто-то предложил сменить тему. Сменили. Стали вспоминать отпускные поездки. Ей было что рассказать, но не удалось – готовила чайный стол, хотя недавно с мужем побывали в гостях у тётки Настасьи, на маленьком полустанке. Где пятьдесят душ живёт. У них в Гусиновской всё ещё русская печь – оплот существования: греет, варит, лечит. Удобства на улице. Холодильник и телевизор времён царя Гороха. Но работают исправно. Вещей мало. То, что носят каждый день – на вешалке при входе. Новьё и постельное бельё в горнице в сундуке, на котором спать можно. Остальные двадцать метров в зале застланы самодельными пёстрыми дорожками. На них Рыжик валяется. То тут растянется, то там. В другой комнате старинная кровать, прадедом сработанная, на всю семью хватит. Из украшений – цветы на подоконниках, да в красном углу икона с лампадкой. Ольга усмехнулась: поймёт ли кто её согласие с такой жизнью.
Припомнилось, как вручала гостинцы. Тётка Настя не раз всплёскивала руками:
