Русский остаток

– Нет, одного человека жаль, – снова улыбнулся Сергей.

– Кто же это? – встрепенулся Александр Степанович.

– Так я вам и скажу, – дразнил генерала Сергей.

– Гала из Ленинграда, – усмехнулся тот, догадавшись.

– Вы что, следите за мной?! – рассвирепел вдруг Сергей.

«Конечно! А ты как думал? Мальчишка! Щенок! Сопляк!» – гневно сопел про себя генерал, но, сдержавшись, сказал:

– Следить не следим, а на выставках иногда бываем. Очень выразительная девушка.

– Вы, собственно, зачем меня вызвали? – сухо спросил Сергей. – Запретить мне выехать вы не можете…

– Не можем. К сожалению.

– Тогда… «какого черта вы меня мурыжите?» – продолжил про себя Сергей.

– Побеседовать хотел. Может, одумаешься…

– Мы с вами уже на «ты»?

«Дурак, дурак, – думал Александр Степанович. – Пропадешь!» А вслух:

– За учителем вашим едете, Эрнстом Неизвестным… Далась вам эта заграница… медом намазана… Бросаете Родину… ради сраных долларов! Нет, – с чувством вдруг произнес генерал, – прежняя эмиграция – не чета вам! Да чтоб только одним глазком на родину поглядеть, воздух ее нюхнуть – в лагеря шли, на смерть! А вы!.. – Он презрительно скривился не договорив.

– Александр Степанович, если вы такой патриот, отчего же вы заграничные курите, а я, такой-сякой предатель родины и прохвост, московский «Дымок» смолю?

«Оттого, что у такого дурака денег никогда нет и не будет!» А вслух:

– Я вообще не курю, – и загасил сигарету. – А «Мальборо» – так, для гостей.

– Значит, и гости ваши такие же дерьмовые патриоты, как вы. – И наклонившись, глядя прямо в лицо генералу, сказал: – Дай вам волю – вы первые на Запад рванете. «Мальборо» – это только начало. А там – мерседес, виллы, Канарские острова… Знаю я вас, чекистов! – И он рассмеялся.

– Что?! – побагровел Евдокимов. – Вон! Вон отсюда! Сейчас же! Негодяй! Паршивец! Вон! Трофимов! – заорал он. – Вышвырни этого гаденыша вон!

– Всего доброго, – вежливо сказал Сергей.

Трофимов уже заламывал ему руки.

– Без членовредительства, Трофимов! – выдохнул генерал. – Пусть убирается ко всем чертям! Скатертью дорога!

Оставшись один, генерал еще долго не мог отдышаться. Потом достал валидол, положил под язык, лег на диван и погрузился в мрачные думы.

Домой он пришел не в духе.

Оксана Григорьевна, за двадцать лет совместной жизни научившаяся понимать настроение мужа по одному лишь хлопанью входных дверей, знала: сегодня с домашними проблемами лучше к нему не подходить. Но вопрос не требовал отлагательств.

– Шурик, – сказала она с волнением. – Верочка приходила со своим. Они… они собираются расписаться!

«Началось!..» – подумал Евдокимов и недовольно спросил:

– С кем это?

– Да с Васькой же!.. С Таганки… – плаксивым голосом сказала Оксана, зная нелюбовь супруга к непослушливому, вольномысленному театру.

– С этим… антисоветчиком?!

– Ему уже заслуженного дают, – вступилась Оксана Григорьевна за потенциального зятя. – И в газетах хвалят!

– Скажи Верке: через мой труп! – рявкнул Евдокимов, но он уже больше не был способен на громы и молнии, весь запас их он израсходовал на своего любимого первенца, сына Анны Капитоновны, его первой, шизофренической жены.

6

Галина училась на пятом курсе, пора было задуматься о дальнейшей судьбе.

Уехать по распределению из Ленинграда она уже не могла, настолько приросла к этому гибельно-роскошному городу. Остаться же, не имея прописки, можно было в двух случаях: выйти замуж или поступить в аспирантуру.

Выходить замуж ей не хотелось, да, честно говоря, и не за кого. Все силы она бросила на учебу. Ей удалось на отлично защитить диплом и остаться в аспирантуре.

Домой за все эти годы она не ездила ни разу, отделываясь несколькими открытками в год: жива, здорова, учусь хорошо, все в порядке, Галина. В ответных письмах мать также была немногословна, хорошо понимая, что дочери неинтересна их нищая, жалкая жизнь и бесконечная, беспричинная ругань.

Галина сообщила матери о поступлении в аспирантуру, но приехать навестить родных отказалась.

В сентябре появился в Ленинграде Женя. Он приехал на новеньких жигулях по делам. А может, и не по делам, а просто, чтобы повидаться с Галиной, кто знает: вдруг на этот раз ему больше повезет? Он нашел ее в университете и пригласил пообедать в ресторане Дома актеров на Невском.

Он шел рядом, невольно любуясь Галиной. Она не то чтобы сильно изменилась или особенно похорошела, в ней появилась женская уверенная стать. Она была все так же худа и стройна, белокурые волосы так же свободно лежали на плечах или собирались на затылке в пучок, ее чистое от косметики лицо (почему-то она так и не захотела его рисовать, как не стала, впрочем, и курить) казалось особенно благородным и милым.

Они сидели за столиком, ели бифштекс, запивая красным вином. Женя рассказывал ей (довольно интересно) о своих поездках на Север и Дальний Восток, где они снимали фильм о военных моряках, потом перешел на московские театрально-киношные сплетни; ей было скучно.

Потом он спросил о ее дипломной работе.

– Протопоп Аввакум, – коротко ответила она.

– Это что-то, помнится, из древности? – не понял он.

– Не совсем. Семнадцатый век.

– Что это ты ударилась в такую дремучесть? Тебе бы больше Ахматова – Цветаева и прочие серебряные леди…

– Извини.

– Да нет, я просто… Прости, но ты чертовски похорошела, – не удержался Женя и положил свою руку на ее маленький кулачок.

– Ты преувеличиваешь, – спокойно сказала она, высвобождая руку.

«Кажется, зря приехал», – подумал Женя и между прочим сказал: