Взрослые и дети. #Многобукв

Наконец, те способности, которые, как нежные цветы, зависят в первую очередь от среды, мы погружаем в среду, мягко говоря, к ним неласковую. Страх неудачи, карающий красный цвет, нередко прямое эмоциональное насилие: крик, оскорбления, угрозы, шантаж, скука, алгоритмы, убивающие интерес, запрет на свободную мысль, свободное высказывание, на сомнение, на самостоятельный поиск. «А теперь, дети, раскрашиваем петуха на 37 странице. Ваня, какой у петуха должен быть гребешок? Правильно, красный. Все слышали, дети? Берем красный карандаш и закрашиваем аккуратно гребешок». Да если еще и родители на оценках повернуты… Можно проститься с познавательной активностью вообще.

Ну, и? Что бы мы сказали о садовнике, которых ходит сапогами по нарциссам, но неустанно поливает камни?

Что-то меня тянет на цветоводческие ассоциации – то подснежники, то нарциссы… Весна! И каникулы, что отрадно…

На самом деле даже фиг бы с ними, с образованием и с развитием способностей. Меня как семейного психолога больше всего убивает, что это все встает между родителями и детьми. Что в жертву алгоритмическому Молоху приносятся отношения, доверие, близость. Во многих семьях делание уроков и скандалы вокруг них полностью сжирают вечера, а необходимость заставлять подростков делать то, что им ненавистно и тошно, порой полностью сжирает отношения. Приемный ребенок вообще рискует второй раз стать сиротой, потому что в процессе борьбы за «клеточки» привязанность не формируется, не может, да и просто не успевает. Вот что по-настоящему грустно-то.

Образование сделали обязательным и всеобщим, более того, результаты ребенка в процессе получения образования сделали едва ли не главным мерилом родительской состоятельности. А научиться учить детей так, чтобы им было интересно и полезно, забыли. И даже не хотят пробовать.

Образование наше в кризисе, это отрицать невозможно. Показатели наших школьников и студентов на независимых международных тестированиях стабильно плохи год от года. Больше половины обращений отчаявшихся родителей – про школу, про то, как детям и семьям от нее плохо. Имея множество друзей-учителей и проводя регулярно семинары для учителей, могу сказать, что им не лучше. Они чувствуют себя загнанными в угол, и многие собираются из школы уходить. Кризис налицо, надо бы что-то делать. Какие есть варианты?

Вариант первый. Государство осознает, что в будущем его будут кормить люди и их компетенции, а не углеводороды. И начинает заниматься образованием. В разы увеличивается бюджет. Модернизируются педвузы. Учителям платят высокую зарплату и принимают на работу по конкурсу. Их холят и лелеют, обучают и переобучают, освобождают от лишних бумаг и мелочной опеки, вводят субботний год. Но профнепригодных безжалостно увольняют, никаких: «ей осталось два года до пенсии», – не за счет детей. Хорошие директора школ, которые уже доказали свою способность создавать, растить и развивать сильные педколлективы, ищутся хэдхантерами, им делают предложения, от которых невозможно отказаться, а потом сдувают пылинки, а не доводят до инфаркта. Школы превращают в современные прекрасно оборудованные образовательные центры, с бассейнами, стадионами, библиотеками, мастерскими, теплицами, живыми уголками, с игровыми для подвижных детей и местами уединения для детей-интровертов, с современными и чистыми туалетами и душевыми, с уютными школьными кафе, с обилием кружков и секций – словом, со всем возможным, чтобы дети комфортно, полезно и нескучно могли ошиваться в школе хоть с утра до ночи. Для детей с особыми потребностями чтобы было все предусмотрено: для ботанов – спецкурсы по матанализу и раннему Возрождению, для гиперактивных – тьюторы, комнаты разгрузки, для детей с опорно-двигательными нарушениями – лифты и подъемники, и т. д., и т. п. Да, и со школьными автобусами, которые бы забирали у дома и отвозили к дому. Причем таких школ чтобы не пара десятков в столицах, а по всей стране, в любой тьмутаракани, а где автобус не проедет – пусть будут школьные вездеходы. Или пусть будет общежитие для ночевки, если совсем далеко возить.

И тогда через десять лет упорной систематической работы и больших вложений начнет складываться сильная, перспективная система образования для всех. Конечно, будут проблемы, и протесты, и уволят кого-то зря, и наберут сначала не тех, и кучу денег потратят не на то. Это же государственнический, социалистический вариант, а значит, будут стандарты, единые требования – со всеми вытекающими минусами. Но в общем и целом будет неплохо: приличный уровень для всех.

Фантастический вариант? Я ж не спорю. Не потому, что нет денег – я вас умоляю. Потому, что такое государство.

ОК, тогда есть другое предложение.

Вариант второй. Государство говорит: слушайте, сейчас не до вас и ваших детей. Отвалите. Нате вам минимум, по 200 тысяч в год на детское рыло, и делайте, что хотите. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих, а я, государство, руки умываю. Хотите – учите в школах, какие есть, хотите – свои делайте, хотите – дома занимайтесь. Мало школе денег – ну, пусть, как хочет, зарабатывает, если есть чем. Нам от вас ничего не надо, но и вы от нас выше минимума не требуйте. Образовательный ваучер вам в зубы, и сами трепыхайтесь. Праволиберальный такой вариант. Частично имевший место в 1990-е.

Что будет? Будет разное. Где-то директор отдаст первый этаж школы под магаз. Какие-то пьющие родители махнут рукой и не поведут детей в школу вообще. Дети будут наглеть на уроках и пить пиво прямо на первой парте, учителя – массово уходить из государственных школ. Но.

При этом другой директор даст карт-бланш интересным педагогам, подберет команду и к нему будут ломиться люди со всего города, предлагая доплатить напрямую хорошему учителю (а государство умыло руки – ему все равно, хоть сметаной и яйцами приносите). Другие родители объединятся, скинутся и создадут свою небольшую частную школу на дому (а государству все равно, оно с проверкой не придет и всех не разгонит). Причем школа эта будет не особо дорогой – ведь государство с нее налоги не дерет, всяким СЭС и пожарным отстегивать не надо, снимать дорогущие помещения «в соответствии со стандартами» тоже. А со временем какие-нибудь олигархи начнут создавать на свои деньги школы для способных детей из бедных семей. А еще со временем – и для не очень способных. Волонтеры будут учить детей мигрантов, а потом получат грант и станут школой. Или диаспора оценит и подарит им здание. А потом у какого-то олигарха родится ребенок с инвалидностью, и он поймет, ради чего всю жизнь работал, и создаст школы или оборудует имеющиеся для особых детей.

Будут школы с большим прибабахом, где будет урок дегустации дорогих вин и конной езды, но не будет физики. А в других будут диффуры в первом классе и 28 языков, а физкультуры не будет вовсе. Будут школы-дворцы для богатых, и школы в полуподвалах, но с домашней атмосферой, – и кого-то они вполне устроят. Словом, будет много разного – ужасные провалы, яркие взлеты, и в конце концов получится разномастная, неровная, но живая и интересная система образования, в которой постепенно будут создаваться школы «с традициями», а проблемы «бедных» школ станут предметом постоянного внимания общественности и благотворителей.

Тоже жить можно. Приличный уровень для всех очень не сразу получится, если вообще получится, и будет множество полуграмотных, но будут и возможности для тех, кто может и хочет учиться. А кому-то на самом деле и не надо больше, чем уметь читать-писать-считать, зачем заставлять?

Фантастический вариант? Конечно. Потому что единственное, что способно делать нынешнее государство – это контролировать. И контроль этот становится с каждым годом и даже месяцем все более вездесущим и всеохватным.

Я не знаю, какой из вариантов лучше, споры между нашими правыми и левыми мне как-то давно стали скучны ввиду своей полной абстрактности. Потому что все последние годы мы имеем развивающийся по нарастающей вариант третий. Он, как вы могли догадаться, представляет из себя синтез первых двух, созданный по принципу «соединим минусы отовсюду». То есть денег не дадим, а контролировать будем – мама не горюй. Сами ничего не будем создавать и развивать, и вы не смейте. Учителям надо работать как велено, отчетов писать с каждым годом на порядок больше, а зарплатой обойдутся этой. На митинг идти велим – пусть идут без вопросов и с энтузиазмом. Субботний год у нас будет в виде российском и суверенном, как демократия: вы, так и быть, можете взять годовой отпуск без сохранения зарплаты раз в десять лет. Вы обойдетесь без библиотекарей, психологов и логопедов, но только попробуйте просто предоставить кабинет и пригласить специалиста, на которого скинутся сами родители, узнаем – уроем. Родителей вообще лучше в школу не пускать, от них одни проблемы. Мы будем централизованно привозить детям на обед дерьмовые полуфабрикаты, но только попробуйте отказаться и пригласить хорошую кухарку МарьИванну, чтобы пекла блинчики и варила супчики, – сядете лет на десять. Да какой там – хомячка в кабинете биологии не смейте заводить! Сядете, сядете, сядете!

Частные школы, кстати, создавать нельзя (практически невозможно) – неизвестно еще, чему вы там научите. У нас стандарты, ЕГЭ и отчетность.

Когда люди в ужасе говорят о разрушительности этого процесса, одни из них скорбят по государственнической модели времен СССР – со своими минусами, но дававшей стабильно приличный средний уровень. Благодаря которому у нас до сих пор все не накрылось медным тазом, потому что пока много крепких достаточно образованных профессионалов в возрасте от 40 до 60, на которых все держится.

Другие горюют по вольнице 1990-х, когда массовая школа деградировала, но при этом на коленке и за копейки создавались прекрасные, живые и яркие школы, которые могли бы со временем развиться в бренды на века и стать образцом для других школ. Благодаря этому периоду у нас все еще есть надежда на будущее, на то, что здесь что-то может создаваться и строиться, на новые идеи и новые отношения. Очень многие из поколения 30—20-летних – все эти независимые наблюдатели, «оккупайцы», создатели волонтерских движений, авторы оригинальных бизнес-идей – выпускники как раз тех свободных и «с прибабахом» школ последнего двадцатилетия. А многие вообще самообразованцы, учились где угодно, но не в школе, и знают столько всего, что только диву даешься.

Сейчас есть еще остатки и того, и другого, выжившие и выстоявшие разными способами. Все идет к тому, что скоро не будет. Останется только «жи-ши» пишем с буквой И.

Честное слово, в этой ситуации вцепляться друг другу в глотку на тему «что именно мы потеряли» и «как бы мы хотели» довольно странно. Мы потеряли – теряем – и то, и другое. И как бы мы хотели, нас не спрашивают – никого из нас. Консенсус. Не о чем спорить.

Про Макаренко, или коллективное воспитание

4 мая 2010 г.

В советские времена Макаренко был для Системы вождь и учитель. Везде висели его портреты, цитаты, копировались какие-то атрибуты типа общего собрания, дежурств, флагов, горнов и пр. А я, надо сказать, в детстве очень любила «Педагогическую поэму», наизусть прямо знала. И когда все это «следование заветам Макаренко» в подшефном детском доме наблюдала, сильно ежилась, ибо это было похоже на недобрый и совсем не дружеский шарж. Тогда, конечно, я не могла все это толком сформулировать, просто осталось как вопрос.

Ну, и сейчас на опыт Макаренко постоянно ссылаются апологеты Системы, мол, вот что такое коллективное воспитание и какие были результаты. Да только чего-то нет сейчас таких результатов. Я даже не про выпускников, хотя и про это тоже, а про сам дух детского учреждения, который у Макаренко был бодрый и радостный, а у нынешних – тоскливо-обреченный.

Первое откровение пришло, когда я стала работать в семейном устройстве и понемногу понимать, что происходит с ребенком, оставшемся без семьи и попавшем в учреждение. Вдруг я подумала: у него-то, у Макаренко, дети были совсем другие. Самые младшие из его воспитанников – «малыши» – это подростки 13–14 лет. Большинству 15–17, кому и все 19. Отсчитываем назад несколько лет беспризорности – три, ну, пять. Это значит, что до 9—14 лет это были обычные дети, жили с мамой и папой, дома. Осиротила их гражданская война, тиф, голод – словом, стихийные бедствия. Отцы не били их спьяну и не насиловали, матери от них не отказывались, младенчество в доме ребенка, госпитализм, расстройство привязанностей, энцефалопатия, фетальный алкогольный синдром и прочие «прелести» к ним не имели никакого отношения. Здоровые, нормальные пацаны, только вшивые и матом ругаются. Так и сейчас вам любой воспитатель детского дома скажет – если ребенок попадает к ним после 9—10 лет и в семье ничего ужасного не было, это будет золотой ребенок. Да, ему будет плохо, но потом он сможет найти опору, как-то пережить, перетерпеть, и вырастет вполне жизнеспособным и хорошим человеком.

Идея «сжечь прошлое», так любимая Макаренко, который принципиально не читал личные истории детей и запрещал спрашивать своих воспитанников о прошлом, тоже из другой жизни. Сжечь вместе с завшивленными лохмотьями годы беспризорности, скитаний, одиночества, страха – вполне себе грамотно с психологической точки зрения. Так некоторые дети, попав в семью, сжигают или рвут детдомовские фотографии, и вообще не хотят вспоминать, что они там были. Обратите внимание, нигде у Макаренко не идет речи о том, чтобы «сжечь» воспоминания о семье. Они у детей были и служили внутренним ресурсом, давая силы, а не истощая. У наших сирот воспоминания о семье бывают очень разные. И их не «сожжешь» просто так, не забудешь, это не то, что с тобой «случилось», – это твоя семья, часть самого тебя.

Травму беспризорности можно вылечить красивой, чистой, разумно простроенной жизнью. Жизнь, организованная Макаренко, была хорошим противоядием хаосу, грязи, беззащитности и безответственности бродяжьей жизни. Неудивительно, что дети в общем и целом с благодарностью принимали этот шанс «вернуться в колею» и довольно быстро адаптировались.

Излечить семейную травму нельзя никаким коллективом. Если «не читать истории» современных сирот, поведение и состояние ребенка будут просто непостижимы, и работать с ним будет невозможно. Макаренко мог питать иллюзии на этот счет по одной простой причине – детей с семейной травмой, с искалеченной привязанностью среди его воспитанников практически не было.

В состоянии острого горя дети к Макаренко тоже не попадали, обычно они теряли семью задолго до помещения в колонию. В книге Фриды Вигдоровой «Черниговки» про ученика Макаренко Семена Калабалина (Карабанова в книжке) очень интересно описано, как в 1930-х годах стали поступать дети, только что оторванные от родителей (раскулачивание, репрессии – конечно, в книге прямо о причинах не говорится). И педагоги, столкнувшись с детьми в состоянии острого горя, были в растерянности, опыт Макаренко им тут ничем помочь не мог, помогала интуиция и обычная бабская жалость. Если судить по книге, интуиции и любви к детям хватало, чтобы тупо не воспроизводить традиции и не заставлять бросать в костер вещи, на которых была маминой рукой сделана штопка «любовно подобранными в цвет нитками». Надеюсь, и в жизни так было, хотя уверенности нет. Нынче сильно немолодой уже Антон Семенович Калабалин, последователь дела отца и названного деда (в книжке маленький Тосик), производит, надо сказать, тяжелое впечатление. С большим пафосом говорит, что он еще не отдал из своего детского дома в семью ни одного ребенка, и не собирается, и что все это семейное устройство – блажь. Сам, между прочим, вырос с мамой и папой, в отдельной квартире, а не в группе. Наверное, от этого у него и сформировалось идеализированное мнение о детском доме как образе жизни. Плохо ли: и теплая мама под боком, и товарищей куча прямо во дворе. Директорский ребенок, да еще малыш, – часто любимец воспитанников.

В принципе, всего этого уже достаточно, чтобы сделать вывод, что идеи и практика Макаренко и нынешняя система сиротских учреждений – две разные планеты от слова «совсем», и вешай – не вешай портреты, ничем нам этот интересный и талантливый педагог не поможет.

Но с этим самым коллективным воспитанием все еще сложней.

Очень часто его противопоставляют семейному. Типа, или ребенку в семье расти, или в коллективе, и как лучше. И часто сторонники семейного устройства используют само выражение «коллективное воспитание» как ругательное. А их оппоненты, наоборот, как хвалительное, и страшно гордятся – мол, у нас как у Макаренко, а у него было круто. Давайте наведем резкость.

Другой пламенный человек, Юлиус Фучик, писал в своем «Репортаже с петлей на шее», не поручусь за дословность цитаты, но примерно так: один коммунист – это просто человек. А два коммуниста – это уже коллектив, это сила, сломить которую очень трудно, и пусть гестапо не надеется.