У жены под кроватью

Однако происшествие из головы не шло. Уж больно странно: новый с иголочки костюм лежит под балконом. Да под чьим! Добро бы под Глашиным. Глаша Пончикова категорически отказывалась быть верной женой, точно так же, как ее супруг отказывался быть трезвым мужем. Но балкон Глаши выходит на другую сторону дома, хоть и соседствует с балконом Липочки. Пожалуй, даже, если хорошенько постараться: перекинуться через перила, жизнью рискуя, да размахнуться посильней, то можно и сбросить с него что-либо под Липочкины окна… Да только кому это нужно?

С такой мыслью Липочка и вошла в свою квартиру и сразу позвонила подруге:

– Глаша, срочно приходи. Мой в командировке. Я только что из магазина вернулась, купила туфли, платье и обалденный торт. Твой любимый.

Тортом Глафиру трудно было удивить, у нее был свой, тоже песочный. Аккуратно разрезанный на куски, он покоился на фарфоровом блюде в обществе букета роз и бутылки шампанского. Но Глафира хвастать этим событием на стала, а, как настоящая подруга, визгливо выразила восторг.

– Торт! Какая прелесть! Липусик, бегу, – радостно воскликнула она и, сладко потянувшись в объятиях Ивана Семеновича Желтухина, лениво констатировала: – Твоя звонила. Торт лопать зовет.

– Опять? – поразился тот.

– Увы, – торопливо драпируя домашним халатом свою соблазнительную наготу, подтвердила Глафира. – Надо идти, иначе Липка припрется сюда, благо, рядом квартиры.

– Ну что ты будешь делать! – удручился Иван Семенович Желтухин. – Нигде мне нет покоя! Что у меня за жена? Только муж за дверь, как она черт-те за что принимается.

– Не волнуйся, я скоро, – успокоила его Глафира. – А ты посуду пока помой.

Она выскользнула из своей квартиры и позвонила в соседнюю.

Неприученный к домашней работе Иван Семенович тяжко вздохнул и покорно поплелся в кухню, но мыть посуду не стал, а нервно закурил. Он страдал. И понять его можно: надо думать, нелегко изменять любимой жене. Совесть мучает, сердце ноет… Но и не изменять Иван Семенович не мог – так был устроен. Мужчина.

«Э-хе-хе, бедная моя Липочка, – с нежностью в сердце думал он, – поди, без меня скучает, без единственного своего. Святая она у меня, святая. А я, подлец… Но ничего, вот из командировки вернусь и в театр ее поведу. Давно уж, солнышко, просится, вечернее платье хочет всем показать».

Хлопнула дверь – вернулась Глафира.

– Так быстро? – удивился Иван Семенович.

– Да уж, Ваня, шизанулась твоя жена. Ты бы реже ее оставлял одну.

Испугался Желтухин:

– А в чем дело?

– Слишком впечатлительная она, – небрежно чмокая его в лоб, пожаловалась Глафира. – Дворничиха шмотки мужские под вашим балконом нашла, Липка сидит теперь в полной прострации. Представь: порезала торт, половину слопала и клянется мне смертно, что ни крошки в рот не брала. Как не брала? А куда ж торт подевался?

Желтухин озадаченно покрутил головой, не зная что отвечать, Глафира же с чувством продолжила:

– Этак скоро она будет похожа на бегемота, с диетой такой. Ладно, черт с ним с тортом. Ты знаешь меня, я не привереда. Будем есть то, что осталось. Я, хоть и сыта, но пошла в ванную культурно руки помыть перед едой, а там… Там полотенце мокрое. Липа, говорю, повесь сухое. Липа прибежала и давай меня убеждать, что полотенце нормальное. Абсолютно свежее, говорит. Но я-то не дура, отвечаю, пощупай сама. Это, вааще, что такое? Называется, в гости пригласила меня. Торт обгрызла, полотенце мокрое сунула… Короче, я обиделась и ушла.

– А Липочка что же? – растерялся Иван Семенович.

– Так с мокрым полотенцем в руках и застыла. Задумалась. Ой, Ваня, непутевая у тебя жена, – заключила Глафира и про себя отметила: «И раньше была не слишком умна, а теперь и вовсе чокнулась».

Разумеется, после такого сообщения Иван Семенович Желтухин спокойно изменять жене уже не мог. Не такой он был человек, неравнодушный. Поэтому теперь изменял он своей Липочке с большой тревогой в сердце: как там она, бедняжка? Что поделывает?

К ночи темперамент пошел на убыль, а тревога усилилась. Одолели плохие сны, разыгралась ревность. Иван Семенович вскочил, охваченный плохими предчувствиями, и, свесив ноги с кровати, подумал: «Не пойду завтра к Ниночке. Из командировки срочно вернусь, в конце концов жена дороже».

Проснулась Глафира, томно заворочалась в постели, лениво спросила:

– Вань, ты куда?

– На кухню, Глашенька, покурю.

– Нет, не кури на кухне. Мой завтра припрется и сразу унюхает. Будет скандал. Он чем больше пьет, тем сильнее ревнует. Иди на лестничную площадку.

Иван Семенович удивился:

– Да как же, Глаша, на площадку? Там соседи. И Липочка, не ровен час, заметит.

Глафира нехотя оторвала голову от подушки, включила ночник, глянула на часы и рассердилась:

– Какая Липочка? Какие соседи? Три часа ночи! Все спят уж давно!

«Она права», – подумал Иван Семенович да прямо в трусах на лестничную площадку и потрусил. Там он выкурил сигаретку, потом другую – уж очень как-то занервничал, Липочка-солнышко сильно волновала его.

Липочка, кстати, тоже плохо спала, словно ловила флюиды мужа. Ворочалась на кровати, вздыхала, несколько раз выходила на балкон, даже Глафире хотела звонить, обнаружив свет в спальне подруги. Но передумала и вернулась в постель.

«Завтра ей позвоню», – решила и… вспомнила, что не закрыла за Глашей дверь.

– Прав мой Ваня, я беспомощная. Вот, спать с незапертой дверью улеглась, – с досадой воскликнула Липочка и поспешила в прихожую исправлять оплошность.

Иван Семенович в этот момент как раз загасил сигаретку и, с нежным вздохом вспоминая о любимой жене, уверенно шагнул… к родной квартире. Случилось то, чего Иван Семенович боялся много лет: он взялся за ручку, свою дверь поспешно толкнул и с ужасом подумал: «Что я делаю, дурак? Ноги сами в стойло идут! Поворачивай, черт! Поворачивай!»

Но было уже поздно: в прихожей загорелся свет – всплеснув руками застыла Липочка. Сквозь прозрачную ночнушку розовела ее пышная нагота – стоя в одних трусах, Иван Семенович подумал: «Допрыгался, грязный кобель!» И обмер.

А Липочка растерялась от многообразия чувств: и радость, и испуг (муж все же в трусах), и любопытство, и удивление раздирали ее непримиримыми противоречиями. Она не знала как реагировать и повела себя обычно.

– Ваня, – ахнула она, – зайчик мой, ты же в командировке!

– Так вернулся, – не моргнув глазом, сообщил Желтухин и, переминаясь с ноги на ногу, добавил: – Внезапно.

– А почему в одних трусах? – изумилась Липочка.

– Так обокрали.

– Ах, зайчик мой! – всплеснула пухленькими ручками Липочка, падая на грудь мужа. – Как же это случилось?

– Убей – не помню, – горестно признался Иван Семенович, нежно поглаживая упругую спинку жены. – Думаю, клофелинщиков дело. Свирепствуют сейчас они, – пояснил он и с ужасом осознал, что вышел покурить в шлепанцах Глафиры.

Но Липочка шлепанцев не заметила, зато обнаружила на мужниной волосатой руке баснословной цены «Ролекс» и обрадовалась:

– Ой, Ваня, тогда они дураки, эти клофелинщики, часики-то снять не догадались.

– Да уж, – самодовольно согласился Иван Семенович. – Самое ценное удалось сохранить. Уперся и ни в какую… Ты ж меня знаешь.

Тут Липочка вспомнила о своих обязанностях и потащила мужа в кухню: кормить и поить. По ходу Иван Семенович умудрился скользнуть в ванную и определить там, что Глафира неправа: полотенце-то сухое.

В кухне, пока Иван Семенович заправлялся салатом из помидоров и тушеным в сметане кроликом, Липочка радостно висла на его мощной шее и нежно ворковала: