Почем фунт лиха

– Лучше искупаюсь, – ответила я, прямиком направляясь в ванную с целью срочно сделать педикюр.

Если меня подстерегает столько опасностей, не умирать же с грязными ногами.

Когда час спустя я, распаренная и довольная, с младенчески нежными пятками и тщательно выбритыми ногами вышла в прихожую, собираясь ближайшие сорок минут провести перед высоким старинным зеркалом, выяснилось, что меня ожидает неприятный сюрприз. Нина Аркадьевна в ходе длительной и весьма эмоциональной беседы с моей обожаемой Алисой оказалась в курсе всех моих проблем, что абсолютно не входило в мои планы.

– Ну, что скажешь? – жестом приглашая меня на кухню, осуждающе спросила она.

– А что тут скажешь? – следуя ее приглашению, без всякого энтузиазма ответила я. – Кто-то покушается…

– Так случается всегда, когда совершаются не праведные дела, – изрекла Нина Аркадьевна, явно намекая на последнее волеизъявление моей покойной бабушки, представляющееся ей несправедливым лишь на основании того, что оно оказалось в мою пользу.

Благодаря постоянному влиянию Нины Аркадьевны семья Волошиновых и раньше не слишком жаловала меня, а после смерти бабушки, когда благодаря ее завещанию наследницей виллы в Сестрорецке и квартиры на Васильевском стала я, хроническая неприязнь родственников перешла в острую форму.

– Если честно, я не слишком верю во все твои фантазии, – насыпая в чайничек заварку, сказала Нина Аркадьевна. – Это все твой эгоцентризм. Жила бы как все, не меняла бы мужей, как перчатки, до сих пор была бы счастлива, как я.

Я ужаснулась, но и вида не подала, а, подмяв под себя ноги, устроилась на грязном (как и все в квартире тетушки) стуле перед широким блюдом и принялась таскать одно за другим песочное печенье.

– Пока была жива Анна Адамовна…

(Это моя бабушка, а следовательно, свекровь Нины Аркадьевны.)

– …ты процветала, как сыр в масле каталась. Все сходило тебе с рук. Конечно, остаться в двадцать лет круглой сиротой неприятно…

(Неприятно?)

– …но надо же иметь мозги. Это же еще не повод, чтобы мотаться по всему миру, влипать в разные истории и не рожать детей.

(Ее послушать, так для того, чтобы рожать детей, повода не надо вообще.)

– Тебе сорок лет, а на кого ты похожа?! Ты только посмотри на себя в зеркало, и сразу станет все на место. (Каждый день смотрю, а не становится.) – По телефону твой голос легко можно принять за детский. Не ходишь, а порхаешь, как мотыль. Что за юбка? Светишь голыми, извини меня, ляжками. Кому ты подражаешь? Алиске своей дурной? Вышла бы замуж по-настоящему, нарожала бы детей и занялась бы хозяйством… Мигом отпадет охота девочкой прикидываться.

Тут уж мое терпение лопнуло. Даже печенье в горле застряло.

– У Алисы, между прочим, есть и племянники, и муж. – напомнила я, – а лет ей это не добавило.

– Лет-то добавило, ума нет, – выразительно округлив глаза, отрезала Нина Аркадьевна. – А ведь тебе есть с кого брать пример. Вот я в ваши годы… (Не приведи господи!)

– …солидная достойная женщина, порядочная и хозяйственная…

(Со всеми признаками семейной жизни.)

– …уважаемая всеми и мужем. Если ты не возьмешься за ум – умрешь, как твоя бабушка…

(Только об этом и мечтаю: посредине праздника с пирожным во рту, окруженная поклонниками, подарками и любовью.)

– …без мужа и семьи. Знала бы покойница, как сложилась твоя никчемная жизнь… (Умерла бы от гордости.)

– …Знала бы, как мучаешься ты без нее, не стала бы баловать тебя в свое время. Как же! «Сонечка деточка! Сонечка внучечка!» – Нина Аркадьевна отвратительно передразнила мою любимую бабушку. – А теперь некому носиться с тобой, и ты затосковала, заскучала и запечалилась, взялась придумывать всякие истории.

– Ничего я не придумывала, – оскорбилась я, вытягивая из блюда сразу три печенья.

– Не перебивай аппетит, – сердито хлопнула меня по руке Нина Аркадьевна и, углубившись в чрево холодильника, уже оттуда продолжила:

– Зря ты меня не слушаешь, я плохого не подскажу.

– Я тебя слушаю, – заверила я, проследив глазами за тем, как ее голова вынырнула из холодильника и полезла в духовку.

– А если слушаешь, тогда вникай.

Нина Аркадьевна выпрямилась, повернулась к столу, еще раз хлопнула меня по руке, тянущейся за очередной порцией печенья, и строго сказала:

– Сейчас же убери со стула ноги. Что за привычка задирать их выше головы? Когда уже ты станешь воспитанной?

Я смотрела на Нину Аркадьевну, эту интеллигентную шестидесятилетнюю женщину, преподавателя музыки с консерваторским образованием, жену профессора и мать аспиранта. Я смотрела и сгорала от стыда, потому что понимала: плевать ей на мое воспитание, как и на всю мою жизнь, а просто жаль ей своего грязного стула и еще больше жаль песочного печенья, которое с таким аппетитом я истребляла.

Но больше всего Нине Аркадьевне жаль того наследства, которое мимо нее уплыло ко мне. И потому со всей страстностью, с которой она наслаждается Шопеном и Рахманиновым, она ненавидит меня, свою ни в чем не повинную сироту-родственницу. Мне стало мучительно стыдно за нее, и я съела еще одно печенье.

– Вот, – сказала Нина Аркадьевна, – в этом ты вся. Рыбу будешь?

Я была уверена, раз мне предлагают рыбу, значит, она с душком, а потому ответила:

– Нет, рыбу не буду.

– А что ты будешь?

– То, что будет дядя.

– Вячеслав давно на работе, – не без злорадства сообщила Нина Аркадьевна. Я несказанно удивилась.

– Как, уже? В семь утра?

– Не все же такие бездельники.

– Между прочим, я не спала всю ночь, а дядюшка, если память мне не изменяет, еще вчера лежал с высокой температурой.

Здесь Нине Аркадьевне смутиться бы, но она Рассердилась. Люди всегда сердятся, когда их ловят, а лжи, видимо, именно от смущения.

– Мы не так богаты, чтобы болеть, – отрезала она, отправляя рыбу обратно в холодильник и доставая прошлогодние котлеты.

Я понимала, что охотней всего она накормила бы меня синильной кислотой, щедро сдобренной мышьяком и цианистым калием, а потому отрицательно покачала головой и в сторону котлет.

– Ну, тогда я не знаю, чем тебя угощать! – сердито заметила она и, накрыв блюдо с печеньем салфеткой, поспешно поставила его в буфет.

– Надо было идти к Алисе, уж она-то нашла бы что-нибудь на завтрак, – ковыряя пальцем несвежую скатерть, заметила я, после чего Нина Аркадьевна окончательно взвилась.

– Если хочешь знать, роль Алисы во всей этой истории мне очень подозрительна, – закричала она. – То она к нам носа не кажет, а то вдруг такое внимание. Почему она сейчас позвонила и рассказала мне весь этот бред?

– Почему?