Тайну прошепчет лавина

– Браво, – сказала та, перестав хлопать. – А ты, малышка, оказывается, не так проста, как кажешься. Выглядишь совсем простофилей, а оказывается, у тебя есть зубки, да преострые. И ты умеешь больно кусаться.

– Умею, хотя и не люблю, – сухо ответила Патриция. – Учителя хорошие были. К сожалению.

– Да почему же к сожалению, – весело изумилась Карина, – я бы даже сказала, наоборот, к счастью. Наконец-то Олежек встретил достойного противника. Ну надо же.

– Олежек? Вы что, знакомы?

– Да бог с вами, конечно, нет, – рассмеялась Карина, обнажив зубы, настолько прекрасные, что сомневаться в их искусственном происхождении не приходилось. – В моем возрасте уже все мальчики-зайчики, Олежки и Игоречки, Сереженьки и Эдички. Доживешь до моих лет – поймешь.

– Не уверена. – Патриция почувствовала, что уже совсем окоченела. – Вы простите меня, Карина, но я пойду.

– Иди, конечно, – милостиво разрешила та. – Но это просто удивительно, насколько бывает обманчива внешность.

* * *

«Пойми, в этом мире никто не идеален». Так говорила учительница в школе. Самая любимая учительница, потому что она была единственной, кто прощал ему неидеальность. Все остальные требовали невозможного – соответствия столь высоким стандартам, что достичь их было совершенно нереально. Он точно это знал, потому что пытался.

– Только слабаки писают в штаны и не могут дотерпеть до горшка. Это значит, ты – слабак?

Говорят, дети не помнят того, что происходило с ними примерно до пятилетнего возраста. Но этот диалог о том, что он опять намочил штанишки, помнился так, как будто происходил вчера. При этом, по горделивым рассказам матери, поучающей своих подруг, он знал, что просился на горшок с года и двух месяцев. Получается, он и помнил себя именно с такого возраста.

– Ты ничтожество, которое не может дать сдачи. Не ной и не жалуйся на отобранные игрушки, бей сразу, чтобы никто не смел к тебе подходить. Только слабаки не защищают свое личное пространство.

Эта повторяющаяся отцовская нотация случалась явно в детском саду, ведь сколько он себя помнил, к нему никогда никто не подходил, потому что он дрался отчаянно, как загнанный в угол зверек, пускающий в ход когти и зубы. Его боялись и предпочитали не связываться.

Еще он помнил боль. Постоянную боль от синяков, которые практически никогда не проходили. Отец воспитывал его армейским ремнем. Металлическая пряжка с пятиконечной звездой оставляла отпечатки на теле. У него вся попа и ноги были в малиновых звездах, и он никогда не раздевался во время дневного сна в детском саду, тем более что никогда не спал. Воспитатели пытались бороться, но быстро сдались, потому что, кажется, тоже его боялись, затравленного дикого волчонка.

Единственное светлое воспоминание детства касалось того периода, когда он подхватил ветрянку. У большинства детей она проходила легко, ограничиваясь лишь красными отметинами и легким зудом, а его свалила с температурой под сорок и горячечным бредом, в котором он отчаянно чесался и звал маму.

Мама действительно пришла, но только для того, чтобы примотать его руки к туловищу синей изолентой. От чесания появлялись струпья и оставались отметины, а тело в отметинах не могло считаться идеальным. От изоленты щипало кожу, от того, как чешется все тело, хотелось плакать, но он не плакал, потому что мужчины этого не делают, а еще от слез щипало лицо, пострадавшее от ветрянки так сильно, что заплыли глаза, превратившиеся в две узкие щелочки, и сквозь них он и увидел, что приехала бабушка.

Она жила далеко, там, откуда была родом мама, но они никогда туда не ездили, потому что мама не для того уезжала в Москву и устраивалась в ней, чтобы снова вдыхать гнилой воздух провинции. Так она говорила. До горячки он видел бабушку только один раз в жизни, потому что ее визиты в столицу тоже не приветствовались. Своей прежней семьи мама стеснялась, потому что та была неидеальной. И бабушка не была идеальной – простая деревенская женщина с большими натруженными руками и в вылинявшем ситцевом платье под вязаной кофтой. От ее первого визита осталось только мимолетное воспоминание чего-то большого, ласкового и теплого. А еще запах ландыша, потому что бабушка то ли пользовалась такими духами, то ли пила ландышевые капли. Этой детали он не помнил.

И вот этот запах пробрался сквозь температурный туман, заставив его немного рассеяться. Бабушка провела у его кровати три дня, пока не спала температура, и это были самые счастливые три дня в его маленькой жизни, потому что бабушка варила морс и поила его с ложечки, меняла на голове прохладную мокрую тряпицу, шептала что-то ласковое, гладила по голове, обещая, что совсем скоро станет легче. И проклятую изоленту она сняла, и долго шепотом кричала на маму, и просто сидела рядом, отвлекая его сказками, чтобы он не чесался. И он забывал о зуде.

Через три дня температура упала, и бабушка исчезла – легла в больницу, в которую и приехала по направлению. И там, в больнице, умерла. Больше он ее никогда не видел и от случайно встреченных на улице ландышей старательно отворачивался, потому что начинало предательски щипать в носу. А мужчины не плачут.

«Ты придурок, который не может выучить таблицу умножения…», «Ты идиот, потому что опять порвал штаны, ты, что, не понимаешь, с каким трудом отец зарабатывает деньги, чтобы достойно нас содержать…», «Почему ты посмел съесть две котлеты вместо одной? Тебя невозможно прокормить…», «Почему ты опять вырос из ботинок…», «Ты не пойдешь ни на какой день рождения, потому что мы не собираемся тратиться на подарок…», «Из тебя не вырастет ничего путного…», «Ты будешь работать дворником…», «Ты ни за что не поступишь в институт…», «Когда тебя посадят в тюрьму, я тебе передачи носить не буду, заруби себе на носу…», «Ты ничтожество, мне стыдно, что ты мой сын…», «Из тебя никогда ничего не выйдет…»

До сих пор, закрывая глаза перед сном, он иногда слышал их голоса внутри своей головы. Мать и отец жили там, они никуда не делись, хотя и институт он окончил, и в тюрьму не сел. Он очень старался, чтобы из него что-то получилось. То ли хотел доказать им, что они ошибались, то ли себе, что над ним не тяготеет родительское проклятие. Он очень хотел доказать всем, что может быть идеальным.

Учительница говорила, что идеальных не бывает, но он ей не верил. Потому что, если бы это было так, ему не приходилось бы все детство расплачиваться за свою неидеальность. И он продолжал стараться. В учебе, в спорте, в личной жизни. Но почему-то все время что-то мешало. В самый последний момент удача подводила, результат уплывал из рук, девушки, которые ему нравились, предпочитали других.

Даже кошка, пушистая бездомная мурка, которую он подобрал на улице, предпочла ему другого. К нему пришел коллега, не в гости, конечно, с ним тогда никто не хотел сближаться и дружить, просто дома остался рабочий ноутбук со всей базой данных, а он назавтра уезжал в отпуск, и коллега, матерясь на его пустоголовость, довез его до дома, чтобы ноутбук забрать.

Они вместе поднялись в квартиру, и он пошел в комнату, а когда вернулся, то увидел, как ластится кошка к ногам случайного гостя. Тот присел на корточки и гладил ее, запуская пальцы в шелковистую шерсть, а эта зараза мяукала и терлась головой о чужие руки. Ему она никогда не позволяла себя гладить. Только ела принесенную им еду и пряталась под кровать, откуда никогда не выходила, пока он был дома.

Тем вечером он убил кошку. Потом он и сам не мог вспомнить, как на него навалился этот морок. В памяти оставалось только, как он закрывает дверь за коллегой, уносящим ноутбук, возвращается в комнату, наклоняется под кровать, куда успела спрятаться неблагодарная тварь, а потом яркая вспышка, провал, темнота, и вот он уже держит в руках окровавленный трупик с размозженной о батарею головой.

Спустив пакет с останками животного в мусоропровод и отмыв квартиру до идеального блеска, он лег в кровать и не вставал три дня. Поездка в Питер, где он планировал провести отпуск, накрылась. Кажется, ему звонили хозяева квартиры, которую он арендовал, внеся задаток, но он не взял трубку.

Идеальные люди не убивали кошек, так ему тогда казалось. И только на третий день, вынырнув из тяжелого сна, которым он то и дело забывался, он вдруг ясно понял, что это было не убийство, а ритуал. Кошка не понимала, что он – идеальный хозяин. Она унизила его, предпочтя чужого человека, и, наказав ее, он просто восстановил идеальную картину своего мира.

Встав с кровати, он тогда уехал вместо Питера в Сочи, где в первый раз в жизни встал на горные лыжи. И с тех пор отправлялся на горнолыжные трассы два-три раза в год. В новой картине идеального мира он неплохо освоил этот вид спорта. А вот домашних животных больше не заводил.

«Ты все такой же неудачник», – прищурившись, сообщила постаревшая мама, когда он однажды пришел ее проведать. Кажется, это было года через три после истории с кошкой. Он старался появляться в квартире, в которой вырос, как можно реже, но в тот день пришел. В тот день он убил свою мать. Потом он и сам не мог вспомнить, как на него навалился этот морок. Яркая вспышка, провал, темнота, и вот он уже держит в руках окровавленную табуретку, углом которой ударил мать в висок.

Тогда ему удалось обставить все так, словно произошел несчастный случай. Мать к тому времени болела, плохо ходила и частенько падала. Все соседи об этом знали, так же, как и о том, что нерадивый сын обычно не баловал старушку своим присутствием. Ему повезло уйти незамеченным, и позвонили ему только через четыре дня, когда соседка, встревоженная, что мать не открывает дверь, вызвала полицию.

Эти четыре дня он провел в кровати, отвернувшись к стене. Это было чудовищно – убить собственную мать и не чувствовать ни капли раскаяния. Хотя, если глубоко задуматься, в этом не было ничего, кроме восстановления идеальной картины мира, в котором матери не перевязывают своих детей изолентой за желание расчесать сыпь от ветрянки. Да, ничего чудовищного в его поступке не было.

Пугал лишь тот риск, который был неразрывно связан с яркой вспышкой и наступающей потом темнотой. Два раза удача оказывалась на его стороне, и никто не обвинял его в том, что он сделал. Но в будущем такой подход мог сулить проблемы. Значит, требовалось изменить подход.

К тому моменту, как ему позвонила рыдающая соседка, он уже был готов стать идеальным мстителем. Кто-то мудрый не зря сказал, что месть – это блюдо, которое подают холодным. Он должен был научиться контролировать себя, не давая ярости залить голову, отключая мысли, чувства и память. И он научился. Научился терпеть, не выдавая себя, составлять четкий план по восстановлению идеальной картины мира и воплощать его в жизнь аккуратно и осмотрительно, чтобы ничем себя не подставить, не выдать. И у него получилось.

Третье убийство, на этот раз тщательно спланированное, он совершил через два года после смерти матери. Тогда он довольно долго готовился к собеседованию, которое позволило бы ему получить продвижение по службе. Возможность подняться на одну ступеньку вверх по карьерной лестнице имелась, для этого нужно было заполнить целый ворох документов, выполнить тестовое задание, и потом пройти собеседование на самом высоком уровне.

Он был уверен, что готов ко встрече с руководством и идеально подходит для этой должности, но они не просто отказали ему, а грубо высмеяли, отметив нелепость его притязаний. «У нас нет менее подходящего человека, чем вы, – сказали ему. – Это просто абсурд, что вы сами этого не понимаете. Мы не увольняем вас только потому, что вы по большому счету ничего не решаете. Вы – никто, винтик в сложном механизме. И от вас вообще ничего не зависит».

В тот момент он точно знал, что убьет произносившего эти слова человека. Не было яркой вспышки, не было провала и темноты. Он сумел удержать себя в руках. Он справился, выстоял. С работы, конечно, пришлось уволиться. Он вообще уехал из Москвы, чтобы о нем как можно крепче забыли. О нем и забыли.

Все это время он, не торопясь, собирал информацию о привычках и стиле жизни своего босса. Благодаря социальным сетям это было нетрудно. Помнится, он крайне удивился тогда, насколько беспечно люди относятся к безопасности, размещая информацию о себе в открытом доступе.

Его бывший шеф увлекался марафонским бегом и ежедневно тренировался, выбирая один и тот же маршрут, часть которого проходила по большому и довольно заброшенному парку. Там было так много скользких дорожек, а натянуть тонкую стальную нить, чтобы человек в сумерках упал и ударился головой, было совсем несложно. Как и припасти кирпич, которым можно было нанести смертельный удар, а потом правильно расположить тело на дорожке. Если все продумать, то не оставишь следов.

Естественно, он забрал с тела все, что на нем было ценного, чтобы следователи, появись у них сомнения в естественной смерти потерпевшего, могли списать все на случайного грабителя. Все эти вещи он, разумеется, выбросил, и, конечно, сделал это совсем в другом районе Москвы, после чего снова сразу уехал из города. На случай, если бы к нему вдруг возникли вопросы, он подготовил себе стопроцентное алиби, но про него никто не вспомнил.

Он был всего лишь провалившийся на собеседовании за полгода до трагедии чувак, который смиренно уволился, не выказав ни капли недовольства и работающий теперь далеко от Москвы. Никто не должен был связать его со случайным нападением в парке, никто и не связал. С того убийства прошел год. Да, точно, через три недели будет год. Здесь, на горнолыжном курорте, он вдруг об этом вспомнил.

Глава четвертая

Перед большим домом стояла деревянная беседка, построенная таким образом, чтобы защищать от ветра и снега. В ней на широкой лавке за деревянным столом сидели два подростка – уже знакомая Патриции Эмилия, дочка Кайди и Айгара, а также мальчик лет четырнадцати с подвижным лицом и выразительными темными глазами. При виде Патриции они оторвались от какого-то важного занятия и уставились на нее.

Темные глаза были точь-в-точь как у Ирины Девятовой, из чего Патриция сделала вывод, что перед ней старший сын владельцев турбазы. При этом между мальчиком и девочкой было что-то неуловимо схожее, как часто бывает у одевающихся одинаково подростков. Общую субкультуру никто не отменял. Патриция помахала им рукой.

– А где юный сэр Ланселот? – спросила она. – Или родители уже вернулись?

– Он был тут, в беседке, с нами, – ответила Эмилия. – Мы с Игорем играем в «Монополию», а Лансюше стало скучно. Он в доме, смотрит мультики по телевизору.

– И ты не боишься оставлять его одного? – встревожилась вдруг Патриция.

– Он не один, – пожала плечами девочка. – Мама Игоря прибирает комнаты, и она согласилась присмотреть за моим братом.

– Тогда все в порядке, – согласилась Патриция. – Обещаю тебе, что я тоже за ним присмотрю, потому что я замерзла и собираюсь посидеть в гостиной у камина.

– Если вы хотите еще кататься, то лучше будет через какое-то время снова вернуться на гору, – сообщил Игорь. Голос у него уже начал ломаться, поэтому говорил он басом, готовым то и дело сорваться на фальцет. – Завтра вы не сможете выйти на трассу.

Ни на какую трассу Патриция больше не собиралась даже под страхом смерти, но мальчик говорил уверенно, словно обладал каким-то скрытым от нее знанием.