Ценник красивой жизни

– Вы необыкновенно красиво курите, просто здорово!

– Чего ж здорового? Отрава сплошная.

– Да, табак губительно действует на сосуды!

– Только лекцию о вреде курения мне не читайте, пожалуйста!

Следователь закашлялся, подошел к мусорному баку и перевернул ведро, вытряхнув содержимое. Серафима не отставала.

– Все время смотрю, что вы мусор поздно выносите. У меня окна аккурат на мусорку выходят. Работаете допоздна?

– Работаем.

– Вот и вчера вы же к нам в БКЗ приезжали? Ну, помните, я труп нашла.

– Да, помню, конечно. Вы еще латынь знаете.

– Когда-то в институте проходила. Значит, помните? – Она обрадованно потрусила за ним. – Я теперь на пенсии и в гардеробе работаю. Дома скучно одной сидеть, с внуком нянчилась долго, дочери помогала.

Аванесов поморщился. Он знал такой тип теток, которые пристают с глупыми вопросами, рассказывают о себе долго и подробно, навязчиво досаждают.

– Я, между прочим, в газете работала, журналист, могу вам пригодиться!

– Спокойной ночи, соседка, – проигнорировав предложение, он откланялся и двинулся к своему подъезду, но от Симы было не так-то просто отделаться. Она не отставала, а забежала немного вперед и поднялась на ступеньку его подъезда.

– Вам что-то удалось установить? Кто эта девушка? Вы можете рассчитывать на меня, на мой опыт.

Серафима торопилась выдать, выпалить сразу как можно больше информации, но Аванесов решительно обогнул стоящую перед ним женщину и скрылся в подъезде.

– Вот какой человек, даже не дослушал!

Сима побрела назад к контейнерам, которые давно превратились в малые архитектурные формы двора, поскольку других, настоящих строений, как беседки, вазоны, фонтаны, на территории и в помине не было. Мусорки когда-то покрасили в ядовито-зеленый цвет, словно предполагали, что они заменят зеленые насаждения, поэтому видны они были издалека. В прошлом году здесь поселился бомж – кинул старую ветошь между контейнерами и устроился на ночлег. Сима сначала охнула, увидев грязные ноги и дырявую фуфайку, но потом пожалела несчастного, отдала старые вещи мужа и даже иногда приносила еду. Бомж был безобидный, тихий, на день исчезал и убирал куда-то свою кровать-ветошь, а в восемь вечера появлялся, по нему можно было часы сверять.

– У вас нет дома? А семья, дети? – однажды спросила она мужчину.

– Был дом, есть дети – дочь и сын. Оба за границей. Пока я лежал в больнице, мою комнату продали и говорят, что я сам подписал документы на сделку. Адвоката надо нанимать, я-то точно знаю, что жилье свое не продавал. Новые хозяева выкинули мои вещи. Мой дом теперь вся страна, весь город и эта мусорка тоже. Считайте, что я ваш мусор охраняю, – вежливо ответил он.

– Давайте я с вами в полицию схожу, заявление напишем. В вашем возрасте нельзя по помойкам скитаться.

– А когда можно? – усмехнулся бомж.

– В любом возрасте лучше жить дома. Вам ведь сейчас ни помыться, ни поесть нормально. Это неправильно. Сколько вам лет?

– Много, столько не живут, вот и дети мои думают, что я помер давно, а я живее всех и питаюсь, должен вам сказать, неплохо. Люди сердобольные попадаются.

– А кем вы работали?

– Учителем истории в школе, да это тоже не докажешь, все документы исчезли, пока в больнице лежал.

Оставить в беде бывшего учителя Серафима никак не могла, она обратилась к участковому Андрею Денисову, парню славному и понимающему, который когда-то ходил к ней в «Школу юного журналиста» при газете, и все ему рассказала. Участкового Денисова жаловали все бабушки, они приходили к нему в любое время суток, и он слушал их, не высказывая недовольства, обходил злачные квартиры, проводил беседы. Он еще в подростковом возрасте был толковым и понимающим мальчиком.

– Андрей, человеку помочь надо.

– А документы у него есть?

– Денисов, он пенсионер, бывший учитель истории, но нет у него сейчас ничего, раз он бомж. Попробуй найти детей, жалко мужчину, морозы грянут, помрет, а я в его школу съезжу, к директору, там должны бывшему коллеге помощь оказать.

Молодой директор школы долго благодарил Серафиму и все аккуратно записал в блокнот. С местной помойки бомж исчез через неделю. Участковый отчитался, что пока старик определен в приют, документы восстанавливаются, из школы дедушку – ветерана труда навещают, детей ищут.

Другая история на мусорке случилась месяца через три после бомжа. Серафима, выбрасывая мусор, услышала писк из контейнера и потянула лежащий грязный целлофановый пакет на себя. Кто-то натужно закричал.

– О, господи, ребенок!

Сима сняла с себя пальто и укутала малыша.

– Маленький! Выкинули тебя как ненужный мусор. Что за мать у тебя такая?! Не мать, а матрешка!

Андрей Денисов после ее звонка появился через пять минут.

– Ну, Серафима Павловна, вы даете! Уже в газете не работаете, а с вами все время что-то происходит, как будто материал тут караулите.

– Здрасьте, Денисов! Я его, что ли, оставила? Я нашла! Где твое полицейское и человеческое спасибо.

– Ну, вот я и говорю, что с вами и вокруг вас все время что-то происходит, то бомжа находите, то ребенка… Спасибо.

К контейнеру прибыла целая группа: эксперты, следователи. Младенца забрала «Скорая», а Серафима, потрясенная находкой, долго давала показания и дома оказалась только через несколько часов. Этот случай наделал в городе много шума, расследование взял под личный контроль уполномоченный по правам человека. Как позже оказалось, женщину, оставившую малыша, нашли. Она долго каялась, плакала и рассказывала про тяжелую жизненную ситуацию.

– Может, ей помочь надо. Откуда она? – спросила Серафима Павловна у участкового Андрея при встрече. Сожалея, что не может осветить эту историю в газете.

– У нее родители были против ребенка, выставили ее, вот и получилось, что получилось. Теперь бабушки и дедушки в шоке, все отыграли назад. Клянутся, что примут и дочь, и внука. Но отдадут ли ребенка такой матери, теперь будет решать суд.

Сима вспоминала эти «мусорные истории», добавляя последнюю, с трупом в туалете. Оказывается, расследованием убийства девушки занимается человек, который живет рядом и выносит сюда свой мусор, и, как ни крути, получалось, что мусорный контейнер задействован во всем происходящем.

Аванесов тем временем жарил яичницу на ужин. Сейчас готовить себе пищу было для него делом привычным. Жена Нелли ушла в мир иной пять лет назад, раньше она всегда заботилась о Русике: рано вставала, чтобы приготовить ему завтрак, и ложилась поздно, потому что с его работой было непонятно, придет ли он на ужин вообще.

В пятом классе их посадили за одну парту – серьезную отличницу Нелли и озорного армянина Руслана. Он приносил ей из дома халву, на уроке они отщипывали от сладости понемногу и клали в рот. Нежная масса рассыпалась и таяла во рту, вязла в зубах, и потом очень хотелось пить. Учительница однажды разглядела сладкие и липкие следы на парте и красной ручкой записала обоим в дневнике: «Ели халву на уроке».

Руслан не расстроился, таких замечаний у него в дневнике было хоть пруд пруди, да еще посерьезней. «Плевал на товарища! Не работал!» «Вертелся все 45 минут!». «Мяукал на уроке» и даже «Поджег кабинет!».

А вот у Нелли это было первое в жизни замечание в дневнике. Она расстроилась так, что даже поникли белые ленточки на косичках. По просьбе родителей детей рассадили, но Руслан с тех пор всегда оберегал и защищал Нелли со словами – она за меня пострадала.

Нелли и Руслан поженились, когда окончили институт, он – юридический, она – политехнический, потом родилась дочка Лиза. Нелли посвятила себя семье, она, конечно, работала в одной структуре инженером, но профессию свою не любила, «не горела на работе», зато Аванесов «вкалывал» за двоих, за десятерых.

Работа следователя очень сложная и требовала не только знаний юриспруденции, но эрудиции, гибкости мышления. У Руслана не было праздников и выходных, длинных домашних вечеров, а только «усиления», поездки в сизо, горящие сроки дел, общение с нервными потерпевшими и молчавшими трупами. Руслан хорошо знал, что дома его любят и ждут, там всегда чисто и уютно, можно вкусно поесть, дочка успевает заниматься в художественной школе, и все это его Нелли, любимый Нельчонок. Его жена умерла внезапно, тихо, как и жила, никого не беспокоя. Вечером Руслан пришел с работы и увидел ее, спокойно лежавшую на диване, казалось, что она просто спала.

– Неужели она никогда не жаловалась на сердце? Удивительно терпеливая женщина, – сказал врач, констатируя смерть.

Дочь Лизонька к этому времени вышла замуж и уехала из города, а он до остервенения вгрызался в работу, чтобы смягчить боль потери, которая занозой сидела в сердце, жгла и не давала покоя. Выслугу лет в полиции он заработал, и можно было, конечно, сидеть на завалинке, но его уговорили поработать еще год, потом еще год и снова год. Аванесов был этому рад.