Политическая полиция и либеральное движение в Российской империи: власть игры, игра властью. 1880-1905

Общественное движение как объект внимания политической полиции выглядит размытым. М.А. Осоргин под общественным движением, видимо, понимал легальное партийное[67 - Осоргин М.А. Охранное отделение и его секреты. С. 5–6.]. О культурно-просветительских учреждениях и их деятельности как объектах внимания политического сыска писал Н.П. Ерошкин[68 - Ерошкин Н.П. Россия под надзором // Преподавание истории в школе. 1966. № 1. С. 88; Он же. История государственных учреждений дореволюционной России. М., 1997. С. 196.]. В.Г. Дорохов в параграфе об общественно-политическом движении относит к нему студентов, учителей и социал-демократов[69 - Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии. С. 139–158.]. О политических партиях и общественных движениях упоминает Ю.А. Реент[70 - Реент Ю.А. Полицейская система Российской империи начала ХХ в. (глава 4, параграф 4).]. Ч. Рууд и С. Степанов в период после 1905 г. включают в «либеральное движение» такие разнохарактерные явления, как профсоюзы, Союз союзов, организаторов банкетной кампании 1904 г. и масонов, уделяя приоритетное внимание последним (10-я глава их книги так и называется «Протоколы, масоны, либералы»). Рууд и Степанов критикуют политическую полицию за «активную деятельность против оппозиционного движения во главе с либералами» вместо того, чтобы предложить верховной власти «сотрудничать с либералами во имя политического переустройства Российской империи»[71 - Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 4, 270, 275, 381.]. Очевидная из этого утверждения значимость «либералов» как объекта внимания политической полиции противоречит содержанию самого исследования, сконцентрированного на политическом сыске и революционерах.

В литературе по политической полиции часто используется еще один термин – «оппозиционное движение»[72 - См., например: Николай II и самодержавие в 1903 г.: из итогов перлюстрации. С. 190.], однако и его внятная дефиниция отсутствует. «Оппозиционное движение» мимоходом, без расшифровки упоминается во многих работах о политической полиции – Е.Е. Гладышевой, В.Г. Дорохова, Н.Д. Ерофеева, В.А. Ефремова, А.В. Островского, З.И. Перегудовой, Ю.А. Реента, М.С. Чудаковой и др.[73 - Чирокова И.М. Цензура исторической литературы в царской России. С. 179, 185; Овченко Ю.Ф. Московское охранное отделение в борьбе с революционным движением. С. 3; Ансимов Н.Н. Охранные отделения и местная власть царской России. С. 121; Островский А.В. Элита российского общества XIX – нач. ХХ вв.: некоторые проблемы истории и историографии // Из глубины времен. Вып. 3. СПб., 1994. С. 16; Ефремов В.А. Сыск в политической полиции самодержавной России. С. 117; Нардова В.А. Руководители российских органов городского самоуправления под неусыпным оком политической полиции // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997. С. 136–141; Перегудова З.И. Департамент полиции и секретная агентура. С. 55–57; Романов В.В. На страже российской монархии. С. 144; Ерофеев Н.Д. З.И. Перегудова. Политический сыск России (1880–1917) // Отечественная история. 2001. № 6. С. 158; Реент Ю.А. Общая и политическая полиция России. С. 208; Чудакова М.С. Противостояние. С. 3; Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии. С. 43; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 5.] Д.И. Шинджикашвили под «буржуазно-оппозиционными кругами» понимал масонов[74 - Шинджикашвили Д.И. Сыскная полиция царской России. С. 44.]. В.Е. Коронкевич использует понятие «оппозиционное движение» как объединяющее все противоправительственные течения[75 - Коронкевич В.Е. Политическая провокация как метод охранительной политики самодержавия // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997. С. 90–94.]. З.И. Перегудова ставит знак равенства между общественным и оппозиционным движениями и включает в него профсоюзы, кооперативные организации, страховые кассы, легальные просветительские, благотворительные общества, библиотеки, образовательные курсы, публичные лекции, профессиональные съезды, а в социальном плане – «прогрессивную интеллигенцию» и земских служащих[76 - Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 295.]. Ю.А. Реент, в свою очередь, ставит знак равенства между «оппозиционным» и «либеральным», понимая под этим течение, «разделявшее крайние политические прослойки общества» и включавшее «в свои ряды либерально настроенную интеллигенцию и буржуазию» – деятелей конституционно-демократической, октябристской партий, партии правового порядка, прогрессистов и масонов. Более того, Реент объединяет эти организации понятиями «умеренности» и «либерального консерватизма»[77 - Реент Ю.А. Общая и политическая полиция России. С. 248 и далее.], что явно расходится с их оценкой в историографии дореволюционного российского либерализма (см.ниже). В.С. Брачев упоминает о роли «либералов» в развитии революционного движения в России, ссылаясь на записку заведующего Особым отделом Департамента полиции Л.А. Ратаева мая 1902 г.[78 - Брачев В.С. Заграничная агентура. С. 51.] Любопытно, что на те же записки Ратаева ссылается (и делает из них те же выводы) исследователь не политической полиции, а либерализма начала ХХ в. К.Ф. Шацилло – так, он пишет о том, что под «оппозиционным» заведующий Особого отдела Департамента полиции Ратаев в 1902 г. имел в виду «либералов»[79 - Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции. С. 36, 42–43, 48. Расширенная трактовка «либерализма» проявилась у Шацилло в том, что он отнес к либеральному движению людей, близких к народникам: Н.К. Михайловского, Н.А. Рубакина, В.Г. Короленко, В.И. Семевского, Н.Ф. Анненского, В.Я. Мякотина (Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции. С. 47).]. Однако Ратаев в своих записках этого периода[80 - См., например: Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф. 102. Оп. 316. 1898. Д. 2. Ч. 5. Т. 1. Л. 64.] обычно оперировал понятием «оппозиционного движения», не упоминая «либералов» вообще (см. об этом во 2-й главе данного исследования).

Историография самого либерального движения имеет длительную историю и сложившиеся традиции – причем разные – описания того, что такое «либерализм» предреволюционной эпохи. На современное состояние этих традиций заметно повлияли 1990-е гг. с их поиском альтернатив развития России[81 - Кара-Мурза А.А. Либерализм против хаоса // Полис. 1994. № 3; Шелохаев В.В. Социальная программа русского либерализма // Кентавр. 1994. № 6; 1995. № 1; Филиппова Т.А. Российское реформаторство второй половины XIX в.: проблема либерально-консервативного синтеза // Преподавание истории в школе. 1995. № 1; Медушевский А.Н. Демократия и авторитаризм: российский конституционализм в сравнительной перспективе. М., 1998; Загородников А.Н. Западный и российский либерализм: традиции и современность // Русский либерализм. Исторические судьбы и перспективы. М., 2000; Пантин И.К. Россия и мир: историческое самоузнавание. М., 2000; и др.] и теоретико-методологически-понятийным переосмыслением того, что такое российский либерализм[82 - Валицкий А. Нравственность и право в работах русских либералов конца XIX – начала XX вв. // Вопросы философии. 1991. № 8; Новикова Л.И., Сиземская И.Н. Идейные истоки русского либерализма // Общественные науки и современность. 1993. № 3; Пантин И.К. Драма противостояния демократия – либерализм в старой и новой России // Полис. 1994. № 3; Капустин Б.Г. Начало российского либерализма как проблема политической философии // Полис. 1994. № 5; Секиринский С.С., Шелохаев В.В. История российского либерализма. М., 1995; Гаджиев К.С. Эпоха демократии // Вопросы философии. 1996. № 9; Кара-Мурза А.А. Либерально-консервативный синтез как объединительная идеология // Полис. 1997. № 3; Нарский И.В. Российский либерализм в европейском и национальном контексте (историографический парадокс) // История национальных политических партий России. М., 1997; Он же. Взгляд на российский консервативный либерализм начала XX в. из историко-культурной перспективы // Либеральный консерватизм – история и современность. М., 2001; Русский либерализм. Исторические судьбы и перспективы. М., 2000; Сиземская И.Н. Новый либерализм: учение о правах человека и государственной власти // Русский либерализм. Исторические судьбы и перспективы. М., 2000; Либеральный консерватизм – история и современность. М., 2001; Медушевский А.Н. Стратегия конституционной революции в условиях социального кризиса (либерализм в канун Учредительного собрания) // Либеральный консерватизм – история и современность. М., 2001; Щербина А.В. Имперское сознание и либеральное движение в России в начале XX в. // Там же; Либерализм и либералы в России XIX – начала ХХ вв. Сб. науч. ст. Омск, 2006; и др.]. Совокупность историографических образов «либерального» в данном исследовании имеет большое значение, т.к. именно с ними сравнивается соответствующий образ (точнее – образы) из делопроизводственной переписки политического сыска. Сразу же отмечу, что эти образы не совпадают – как в отношении содержательной части, идейного наполнения, так и в смысле персонального состава (то есть кто из деятелей общественного движения был «либералом»).

В историографии либерального движения присутствуют понятия «либерализм», «оппозиционность», «либеральная оппозиция»[83 - Гиндин И.Ф. Русская буржуазия в период капитализма, ее развитие и особенности // История СССР. 1963. № 3; Аврех А.Я. Царизм и третьеиюньская система. М., 1966; Он же. Столыпин и третья Дума. М., 1968; Комин В.В. История помещичьих, буржуазных и мелкобуржуазных политических партий в России. Калинин, 1970; Черменский Е.Д. Буржуазия и царизм в первой русской революции. М., 1970; Пирумова Н.М. Земское либеральное движение: социальные корни и эволюция до начала ХХ в. М., 1977; Спирин Л.М. Крушение помещичьих и буржуазных партий в России. М., 1977; Булдаков В.П., Иванов А.Е., Иванова Н.А., Шелохаев В.В. Борьба за массы в трех революциях в России: Пролетариат и средние городские слои. М., 1981; Шелохаев В.В. Кадеты – главная партия либеральной буржуазии в борьбе с революцией 1905– 1907 гг. М., 1983; Он же. Партия октябристов в период первой российской революции. М., 1987; Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции 1905–1907 гг. М., 1985; и др.]. Последний – как бы объединяющий – термин используется в различных контекстах и сочетаниях (либеральная дворянская оппозиция, либеральная земская оппозиция, либерально-оппозиционная интеллигенция, печать и т.п.)[84 - Черменский Е.Д. Буржуазия и царизм в Первой русской революции. С. 14; Пирумова Н.М. Земское либеральное движение. С. 4, 5, 24, 32, 62.]. Взаимоотношения этих терминов в разных работах различны – одни используют «либерализм» и «оппозиция» как синонимы[85 - Черменский Е.Д. Буржуазия и царизм в Первой русской революции. С. 16; Пирумова Н.М. Земское либеральное движение. С. 87, 92; Она же. Земская интеллигенция и ее роль в общественной борьбе. М., 1986. С. 14; Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции. С. 34.], другие считают первое составной частью второго[86 - Нарский И.В. Кадеты на Урале (1905–1907). Свердловск, 1991. С. 51, 54 и др.; Гоголевский А.В. Либеральное общество и власть в начале ХХ в. // Власть, общество и реформы в России (XVI – начало ХХ в.). Мат. научно-теор. конференции 8–10 декабря 2003 г. СПб., 2004. С. 277.]. В ряде работ 2000-х гг. было сформулировано предложение использовать понятия, аутентичные эпохе, а не возникшие в воспоминаниях, например, деятелей конституционно-демократической партии, которые назвали себя «либералами» постфактум, уже после 1917 г. Так, С.В. Куликов определил кадетов как «радикалов»[87 - Куликов С.В. Государственно-правовой дискурс, императорское правительство и думская оппозиция в начале ХХ в. // Власть, общество и реформы в России (XVI – начало ХХ в.). Мат. научно-теор. конференции 8–10 декабря 2003 г. СПб., 2004. С. 283.], А.В. Гоголевский «леволиберальное направление» (кадетов) обозначил как «либерально-радикальное», а Ф.А. Селезнев вообще отметил склонность кадетов к социализму[88 - Гоголевский А.В. Либеральное общество и власть в начале ХХ в. // Власть, общество и реформы в России (XVI – начало ХХ в.). Мат. научно-теор. конференции 8–10 декабря 2003 г.. СПб., 2004. С. 277; Селезнев Ф.А. Конституционные демократы и буржуазия (1905–1917 гг.). Нижний Новгород, 2006.].

Отдельно стоит остановиться на историографических трактовках идейных течений внутри либерального движения – с тем, чтобы иметь возможность сравнить с оценкой этих же течений в политической полиции. Кратко суммирую достижения историографии в этом вопросе – и именно с этим summary в 3-й главе будут сопоставляться «следы» в делопроизводственной документации Департамента полиции, доказывающее его общеславянофильские настроения.

На протяжении 1880–1890-х гг. либералы с различной степенью интенсивности стремились к консолидации, первым результатом этих попыток стала «Беседа», кружок земских деятелей, в котором доминировали умеренно-либеральные, славянофильские настроения[89 - Соловьев К.А. Кружок «Беседа». В поисках новой политической реальности 1899–1905. М., 2009.]. Но к началу ХХ в. попытки консолидации вылились в политическое и институциональное размежевание либерального движения. Первым оформился его крайне левый фланг – в 1902 г. возник подпольный Союз освобождения. Чуть позже (в 1903 г.) был создан Союз земцев-конституционалистов, объединивший более умеренных либеральных деятелей. Подробная история этих двух организаций изложена в книге К.Ф. Шацилло «Русский либерализм накануне революции» (М., 1985). И самый умеренный фланг либерализма, граничивший с консерватизмом, славянофильский (его идейным вдохновителем был Д.Н. Шипов) не пошел по пути создания нелегального объединения и до 1905 г. организационно оставался крайне рыхлым.

Дифференциация либерального движения сопровождалась попытками сплотиться на основе тех идей, которые могли быть сформулированы как общие. Отражением этих попыток стали нелегальные земские съезды (май 1902 г., апрель, май, июль, сентябрь 1905 г.)[90 - Об этих съездах см.: Ульянова Л.В. Земско-городские съезды 1905 // Российский либерализм середины XVIII – начала XX века: Энциклопедия. М., 2010. С. 337– 340.]. Однако они только усилили внутренние разногласия в либеральном движении.

Одним из самых спорных в либеральной среде был вопрос об источниках и характере выборных учреждений, необходимость которых была общепризнана. Земцы-конституционалисты и освобожденцы были сторонниками народного представительства с законодательными прерогативами (это автоматически означало введение конституции и превращение самодержавия в конституционную монархию по западному образцу). При этом первые предлагали идти к всеобщему избирательному праву постепенно, в то время как вторые намеревались ввести его немедленно.

Д.Н. Шипов был крайне далек от идеи законодательного народного представительства, не говоря уже о всеобщем избирательном праве. Шиповцы демонстрировали доверие к верховной власти и отрицательно относились к конституции. Рассматривая введение выборных учреждений в качестве главного вопроса современности, они полагали, что их основой должно стать самоуправление, в первую очередь земское, а представительство, с точки зрения неославянофилов, – это не то же самое, что парламент. Соответственно, земству как залогу будущего народного представительства присваивался особый статус[91 - Об этом см.: Белоконский И.П. Земское движение. М., 1914. С. 278–280; Шипов Д.Н. Воспоминания и думы о пережитом. М., 1918; Петрункевич И.И. Из записок общественного деятеля // Архив русской революции. М., 1993. Т. 21–22. С. 451; и др.].

В ходе революции 1905–1907 гг. идейный раскол либералов был закреплен окончательно. Бывшие деятели Союза освобождения и левое крыло Союза земцев-конституционалистов стали базой Конституционно-демократической партии, оставшиеся земцы-конституционалисты – ядром «Союза 17 октября», а бывшие шиповцы – основоположниками ряда мелких партий (Партия правового порядка, Партия мирного обновления и др.).

В историографии с советских времен ведется дискуссия о том, как классифицировать вышеназванные составляющие либерализма. Н.М. Пирумова писала только о земском либерализме, распадающемся на умеренный (шиповский) и левый варианты[92 - Пирумова Н.М. Земское либеральное движение. С. 24.]. Е.Д. Черменский считал Д.Н. Шипова славянофилом, а не либералом[93 - Черменский Е.Д. Буржуазия и царизм в первой русской революции. С. 20.]. При этом он не дифференцировал либеральные организации, считая Союз освобождения «только этапом в развитии земско-либерального движения»[94 - Там же. С. 10, 27–32.]. К.Ф. Шацилло выделяет правых (шиповцы-неославянофилы), умеренных (земцы-конституционалисты) и левых (освобожденцы или демократическая интеллигенция) либералов[95 - Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции.]. В.В. Шелохаев говорит о четырех группах: шиповцах, земцах-конституционалистах, освобожденцах и либеральной интеллигенции[96 - См., например: Шелохаев В.В. Кадеты – главная партия либеральной буржуазии. С. 43–48.]. По мнению Пирумовой, «конституционализм… вообще не может быть отождествлен с либерализмом»[97 - Пирумова Н.М. Земское либеральное движение. С. 69. Также см.: Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции. С. 12.]. Однако В.В. Ведерников, В.А. Китаев, А.В. Луночкин полагают, что конституция являлась важным требованием одного из течений либерального движения[98 - Ведерников В.В., Китаев В.А., Луночкин А.В. Конституционный вопрос в русской либеральной публицистике 60–80-х гг. XIX в. М., 1997.]. Применительно к 1860–1880-м гг. они выделяют умеренных либералов (Б.Н. Чичерин, К.Д. Кавелин, А.Д. Градовский), либералов-конституционалистов (В.А. Гольцев, редакция «Вестника Европы») и леволиберальное крыло земского движения (во главе с И.И. Петрункевичем)[99 - Там же. С. 12–34.]. Это во многом воспроизводит позицию Шацилло, только в отношении более раннего периода. В одной из статей 2000-х гг. В.В. Шелохаев отнес Петрункевича, Ф.И. Родичева, Шипова к одной группе земских либералов, отделив их от более «левой» либеральной интеллигенции и нивелировав тем самым различия между Петрункевичем и Шиповым, которые подчеркивались всей предшествующей историографией[100 - Шелохаев В.В. Дискуссионные проблемы истории русского либерализма. С. 12.].

В целом в литературе все-таки доминирует представление о трех вариантах либерального движения, и шиповцы – даже если и называть их неославянофилами – тоже являлись его частью.

Следующий важный проблемный узел возвращает к тезису, озвученному в самом начале введения, а именно – политическая полиция и «либералы» были участниками общего диалога о путях развития страны. Слово «диалог» подразумевает, очевидным образом, равномерное представление двух его сторон, однако в данной работе анализируется делопроизводственная переписка политического сыска, т.е. источниковая база исследования отражает только одну сторону диалога, да и то – заочную и тайную (другая сторона – «либералы» – об этой позиции попросту не знала).

И всё же почему можно говорить именно о диалоге? Во-первых, потому? что позиция одной из сторон диалога – а именно «либералов» – достаточно широко представлена в литературе о либерализме, которая, в свою очередь, опирается на воспоминания самих участников общественного движения. Более того, давно введены в научный оборот их представления не только о российской власти в целом, но и непосредственно о системе политического сыска, и парадоксальным образом эти представления, основанные на личных впечатлениях и ставшие следствием либо личных контактов (до 1917 г.), либо поспешной и некритичной выборки из документов после Февраля 1917 г., рассматриваются традиционно в разделе дореволюционной историографии политической полиции, хотя по большому счету – это источники. Речь идет о статьях В.А. Гольцева, И.П. Белоконского, Б.Б. Глинского[101 - Гольцев В.А. Первый арест. Знакомство с Зубатовым // Русская мысль. 1906. № 11; Белоконский И.П. Гороховое пальто // Минувшие годы. 1908. Сент.; Глинский Б.Б. Отдельные эпизоды агентурной деятельности Департамента полиции в 80-е гг. // Исторический вестник. 1912. № 2. Т. 127. Эти работы оказали влияние, например, на позицию Д.И. Шинджикашвили и В.Р. Лейкиной-Свирской (Шинджикашвили Д.И. Сыскная полиция царской России. С. 33; Лейкина-Свирская В.Р. Интеллигенция в России во второй половине XIX в. С. 46).], более наукообразны работы К.К. Арсеньева, В.М. Гессена, Н.А. Гредескула, М.К. Лемке[102 - Арсеньев К.К. Законодательство о печати. СПб., 1903; Лемке М.К. Очерки по истории русской цензуры и журналистики. СПб., 1904; Львов-Рогачевский В. Печать и цензура. М, 1906; Гессен В.М. Исключительное положение. СПб., 1908; За кулисами охранного отделения. Берлин, 1910; Гредескул Н.А. Террор и охрана. СПб., 1912.], но и они представляют собой всё же публицистические произведения. Удивительно отнесение к научной историографии публицистики журнала «Былое»[103 - См., например, мой историографический обзор в диссертации, опиравшийся на традиционный историографический взгляд: Ульянова Л.В. Политическая полиция и либеральное движение. С. 5.], который, в частности, публиковал разоблачения бывшего сотрудника Варшавского охранного отделения М.Е. Бакая, перешедшего после Первой русской революции на сторону революционеров[104 - Из записок М.Е. Бакая // Былое. 1909. № 9–10; Из воспоминаний М.Е. Бакая. Еще о провокации и провокаторах // Былое. 1909. № 11–12; и др.]. К работам этого же рода стоит отнести книгу бывшего директора Департамента полиции А.А. Лопухина[105 - Лопухин А.А. Настоящее и будущее российской полиции. М., 1907. О «либерализме» А.А. Лопухина см. ниже: 3-й параграф 1-й главы.].

Именно в либеральной дореволюционной публицистике, претендовавшей на объективность собственной позиции[106 - См., например: Гессен В.М. Исключительное положение. С. 170.], были заложены не только набор сюжетных линий будущей историографии политического сыска, но и их трактовка: правовые границы деятельности политической полиции (оцениваемые как чрезмерно широкие, безграничные, описываемые термином «произвол»), методы ее работы, точнее, «преследования» революционного движения, «борьбы» с ним (секретная агентура, понимаемая сугубо как «провокация», наружное наблюдение и пр.)[107 - Так, А.А. Лопухин уделял много внимания проблеме репрессивности, карательности, произвола в деятельности политической полиции, которая, по его мнению, к тому же отличалась отсутствием заботы об интересах населения. См., например: Докладная записка директора Департамента полиции А.А. Лопухина, рассмотренная в комитете министров… января 1905 г. Женева, 1905; Лопухин А.А. Настоящее и будущее российской полиции. М., 1907. С. 1–6; Гессен В.М. Исключительное положение. С. 1–2.].

Проблема состоит и в том, что некоторые современные исследования в той или иной мере построены на тех пореволюционных работах, которые создавались самими участниками общественного движения после открытия в 1917 г. доступа к секретной документации структур политической полиции. Влияние этих работ на развитие советской историографии политического сыска отмечено и рядом современных исследователей[108 - Дейли Дж. Положение об охране 14 августа 1881 г. и репрессивная политика императорской России // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997. С. 74; Куликов С.В. Государственно-правовой дискурс, императорское правительство и думская оппозиция в начале ХХ в.]. Те, кто писал о политическом сыске на волне доступа к его материалам после Февральской революции 1917 г., в духе времени и собственных взглядов сосредоточивались на выявлении «провокаторов» и «создателях провокации», включая погромы, затратах на секретную агентуру, вообще карательно-репрессивной деятельности и не сопровождались научным оформлением цитат из документов[109 - Богучарский В. В 1878 г. Всеподданнейшее донесение шефа жандармов // Голос минувшего. 1917. № 7–8, № 9–10; Жилинский В.Б. Организация и жизнь охранного отделения во времена царской власти // Голос минувшего. 1917. № 9–10; Осоргин М.А. Декабрьское восстание 1905 г. в Москве в описании жандарма // Голос минувшего. 1917. № 7–8; Он же. Охранное отделение и его секреты; Пильский П. Охрана и провокация. Пг., 1917; Агафонов В.К. Заграничная охранка; Членов С.Б. Московская охранка и ее секретные сотрудники. По данным Комиссии по обеспечению нового строя. С приложением списков сотрудников, опубликованных Комиссией. М., 1919; Павлов П. Агенты. Жандармы, палачи. По документам. Пг., 1922; Лонге Ж., Зильбер Г. Террористы и охранка. М., 1924; Зотов Л. Саратовская охранка. Опись и содержание дел и документов Саратовского губернского жандармского управления. 1838–1874; Сватиков С. Заграничная агентура Департамента полиции; и др. Также см. переиздание работ П.Е. Щеголева: Щеголев П.Е. Охранники и авантюристы. Секретные сотрудники и провокаторы. М., 2004.].

Отдельно стоит сказать о том, что этот комплекс работ не только отражал «либеральные» представления о политической полиции, но и в некоторых случаях стал основой для выстраивания ошибочных гипотез. Самым масштабным примером является так называемая «полицейская версия» происхождения «Протоколов сионских мудрецов», ненамеренно созданная «разоблачителями тайн дореволюционной охранки» в эмиграции в 1920–1930-е гг. – нерелевантность их аргументации опровергает автор этих строк в своей статье в журнале «Российская история»[110 - Бибикова (Ульянова) Л.В. С.Г. Сватиков и происхождение «Протоколов сионских мудрецов» // Российская история. 2018. № 5. С. 141–157. В печати сейчас находится моя статья, доказывающая происхождение «Протоколов сионских мудрецов» из кругов русских крайне правых деятелей черносотенного толка.], также можно упомянуть и мое исследование многочисленных произвольных построений о дореволюционном политическом сыске более широкого круга эмигрантов-«разоблачителей»[111 - Бибикова (Ульянова) Л.В. Русская леволиберальная эмиграция и «полицейская версия» происхождения «Протоколов сионских мудрецов» (1920– 1930-е гг.) // Власть и общество в России: кризисы и пути взаимодействия. Конец XIX – начало XXI в. М., 2019. С. 218–245.]. Очевидно, что писавшееся «разоблачителями тайн охранки» является важным источником по истории русской эмиграции, по истории общественного движения, но не может рассматриваться как научно-корректная часть историографии, основываясь на которой можно писать обзорные научные монографии, скажем, о Заграничной агентуре[112 - Примером такой работы является монография американского исследователя Фр. Цукермана: Zuckerman Fr.S. The Tsarist Secret Police Abroad: Policing Europe in a Modernising World. N.Y., 2003.].

Таким образом, «либералы» как сторона диалога о путях развития страны широко представлена в публицистике и в историографии, причем как либерального движения, так и политического сыска, поэтому вполне логична задача данного исследования – представить другую сторону диалога, т.е. бюрократию в лице деятелей политической полиции.

Второе соображение, оправдывающее трактовку делопроизводственной переписки политического сыска как своего рода диалога, состоит в том, что сами авторы документов писали их c позиции людей, находящихся в пространстве коммуникации с наблюдаемыми объектами. В делопроизводственной переписке фиксировались «мнения», «позиции», «взгляды» «либералов» (почерпнутые из печати, журналов земских собраний, перлюстрированных писем, «слухов» и т.д., см. 4-ю главу), сопровождавшиеся комментариями по их поводу. Вообще, один из постоянных рефренов в документах чинов полиции – это как вести диалог власти с обществом, что этому препятствует в самом обществе и во власти. Кроме того, в этой же переписке есть «следы» обширной личной коммуникации служащих политического сыска и «либералов» (см. 4-ю главу), в рамках которой, очевидно, диалог был прямым, а также письменных обращений общественных деятелей в политическую полицию, что также можно считать своего рода прямым взаимодействием, инициировавшимся уже другой стороной диалога.

Здесь нужно остановиться на специфике источниковой базы исследования, критериях ее отбора и принципах анализа. На первый взгляд, речь идет о формализованном письменном источнике, который отражал не всю картину мира авторов документов, а в первую очередь, их профессиональные задачи, однако проведенный анализ показал, что делопроизводственная переписка между чинами структур охранительного ведомства в действительности может многое рассказать о их мировоззрении и их собственных общественно-политических представлениях.

При заявленном подходе законодательные источники – нормативно-правовые документы, определявшие деятельность политической полиции и извлеченные из Полного собрания законов Российской империи, Свода законов Российской империи, – имеют второстепенное значение, создавая лишь общий контекст (структура органов политического сыска, штатное расписание, функциональные обязанности и др.)[113 - Положение о корпусе жандармов. 9 сентября 1867 г. // Полное собрание законов Российский империи (ПСЗ). Собр. 2. Т. 13. Отд. 2. № 44956; О порядке действий чинов Корпуса жандармов по исследованию преступлений. Закон 19 мая 1871 г. // ПСЗ. Собр. 2. Т. 43. Отд. 1. Сд. 593; О соединении Департамента государственной полиции и Полиции исполнительной в одно учреждение – Департамент государственной полиции. 1880 г. // ПСЗ. Собр. 2. Т. 55. Отд. 1. СПб., 1884. С. 692. № 61550; Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия. 14 августа 1881 г. // ПСЗ. Собр. 3. Т. 1. 1881. СПб., 1885. С. 261–265; Инструкция товарищу министра внутренних дел, заведующему полицией. 16 июля 1882 г. // ПСЗ. Собр. 3. Т.2. № 1022; Циркуляр об организации при жандармских управлениях агентурно-наблюдательных пунктов. 1902 г. // ПСЗ. Собр. 2. 1863. Отд. 2. № 37289; Уголовное уложение, Высочайше утвержденное 22 марта 1903 г. СПб., 1903; Инструкция 1904 г. об обязанностях губернских жандармских управлений // ПСЗ. Собр. 2. Т. 41. Отд. 2. СПб., 1868. № 44071.]. Так же как и опубликованные делопроизводственные материалы политической полиции[114 - Инструкция полицейским надзирателям при отделении по охранению общественной безопасности и порядка в Москве. М., 1897; Систематический указатель приказов по военному ведомству, циркуляров Главного штаба, приказов по Отдельному корпусу жандармов и циркуляров штаба сего корпуса, объявленных для сведения и руководства в частях и управлениях Отдельного корпуса жандармов по строевой, инспекторской, хозяйственной и военно-судной частям. Составил ротмистр Добряков. СПб., 1897; Докладная записка директора Департамента полиции А.А. Лопухина, рассмотренная в комитете министров… января 1905 г. Женева, 1905; Санкт-Петербургское охранное отделение в 1895– 1901 гг. Труд чиновника отделения П. Статковского // Былое. 1921. № 16; Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного правительства. Редакция П.Е. Щеголева. В 7 т. М.; Л., 1926; Инструкция состоящему в управлении Санкт-Петербургского градоначальника отделению по охранению общественной безопасности и порядка в столице. 23 мая 1887. Извлечение // История полиции дореволюционной России. Сборник документов и материалов по истории государства и права. М., 1981; Политическая полиция и политический терроризм в России (вт. пол. XIX – н. XX вв.) Сб. док. и мат. М., 2000; Агентурная работа политической полиции Российской империи. Сб. док. 1880–1917. М.–СПб., 2006; Россия под надзором. Отчеты III отделения. 1827–1869. М., 2006.] дают представление о нормативно-правовом понятийном аппарате ее служащих, но не о «либерализме».

Поиск «либералов» в делопроизводственной переписке не был простым исследовательским процессом. Фонд Департамента полиции состоит из дел, комплектовавшихся в самом Департаменте по мере необходимости, в названиях дел нет никаких «либералов» – описи, имеющие дореволюционную порядковую нумерацию, дают либо ФИО, либо название института, которому посвящено дело (земство той или иной губернии, орган периодической печати, наименование общественной организации и т.п.). Такие дела состоят из разнородного по своему характеру материала: справок, перлюстрированных писем, донесений секретных агентов, вырезок из газет, уставов обществ, программ их мероприятий, переписки между инстанциями по отдельным вопросам деятельности конкретных людей и организаций и т.п. Первоначально отбор дел для просмотра происходил в соответствии с историографическими представлениями о «либерализме» – персоналиях, институциональных составляющих, социальных группах. Однако этого оказалось недостаточно, т.к. странным образом в этих делах далеко не всегда встречалось слово «либерал» или однокоренные с ним, а если встречалось – то в одном или двух документах, в то время как остальные документы этого же дела были терминологически «сухими» либо содержали какие-то другие термины. Поэтому список просматриваемых дел был расширен за счет дел, где потенциально могло встретиться слово «либерал» (при просмотре описей они отфильтровывались посредством исключения дел с названиями «о крестьянах», «о рабочих», «о студентах», «о типографии» и т.п.).

Отдельную категорию дел составили «сообщения» (донесения и доклады) из охранных отделений и Заграничной агентуры Департамента полиции. Помимо этого, один из самых массовых источников – это ежегодные политические обзоры по всем губерниям, составлявшиеся в ГЖУ[115 - По циркуляру Департамента полиции от 1887 г., политический обзор состоял из 8 пунктов: краткий очерк общего настроения населения; случаи вредного направления или неправильных действий городских, крестьянских и земских учреждений; замеченные случаи предосудительного поведения расположенных войск; результаты наблюдения за учебными заведениями; случаи волнения среди крестьян, фабричных и заводских рабочих; сведения о публичных лекциях и чтениях для народа; влияние местных органов печати; сведения о лицах, ни к какому классу не принадлежащих, замеченных в политической неблагонадежности. ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1890. Д. 47. Ч. 21. Л. 1.], именно в них содержится большая часть информации о региональных «либеральных деятелях». И еще одна немногочисленная категория дел, имеющая при этом особую ценность, – аналитические записки сотрудников Департамента полиции.

Подавляющее большинство названных дел хранится в 3-м делопроизводстве и в Особом отделе фонда Департамента полиции, эпизодически использовались материалы 1-го (личные дела служащих политической полиции) и 7-го делопроизводств (дела о дознаниях по государственным преступлениям); а также 249-ая (всеподданнейшие доклады), 250-ая (доклады 3-го делопроизводства), 252-ая (обзоры важнейших дознаний), 253- ая (обзоры революционных партий), 255-ая (еженедельные записки), 295-ая (списки личного состава Департамента полиции, ГЖУ и охранных отделений) и 316-ая (списки секретных сотрудников) описи того же фонда. При этом дела со всеподданнейшими докладами, обзорами революционных партий, обзорами важнейших дознаний и еженедельными записками – т.е. документы, выходившие за пределы Департамента полиции в вышестоящие инстанции, – оказались самыми малоинформативными для исследования, и дело не только в приоритетном внимании этой части делопроизводственной документации к революционерам, но и в исключительной формализованности ее языка. Поиск секретных сотрудников среди «либералов» был проведен с использованием фонда 4888 (Архив архива), а поверхностное изучение фондов других структур политической полиции ГА РФ (Ф. 58. Московское ГЖУ; Ф. 63. Московское охранное отделение; Ф. 93. Петербургское ГЖУ; Ф. 111. Санкт-Петербургское охранное отделение; Ф. 505. Заведующий Заграничной агентурной на Балканах, и др.) показало, что информация в них в основном дублирует содержание дел 102-го фонда[116 - См., например: ГА РФ. Ф. 63. 1886. Оп. 6. Д. 200; 1903. Оп. 23. Д. 8; 1904. Оп. 24. Д. 5; 1904. Оп. 24. Д. 31; 1905. Оп. 25. Д. 50.].

Исследовательская реконструкция образов «либерального» в делопроизводственной переписке политической полиции опирается на электронную базу данных, составленную в программе Microsoft Access. Общий объем базы данных – 4261 позиция информации, из них 674 позиции информации – о физических лицах (из них примерно 150 человек – видные представители дореволюционного либерализма); около 500 позиций информации – об организациях (из них примерно 270 – институционально оформленные, такие как общества, редакции газет и т.п., а остальные представляют собой неформальные объединения, такие как «кружки», «вечеринки», «группы» и пр.); отдельным блоком в базе данных собраны высказывания служащих политической полиции о самоуправлении, различных группах населения, представителях власти и государственных структурах. Процедура выборки из базы данных позволяет найти все высказывания разных авторов о конкретном лице, организации, земстве конкретной губернии, либо же выявить их перекрестные «связи», либо отобрать все высказывания одного автора по разным поводам. Благодаря такой систематизации оказалось возможным реконструировать индивидуальные образы и коллективные представления о внутреннем содержании «либерализма», его конкретных носителях и его внешних границах, а также разнообразные стратегии, которые практиковались в политическом сыске применительно к «либеральному» и пограничным с ним явлениям.

Было любопытным сопоставить полученные образы и характеристики с личной перепиской[117 - Ратаев Л. Письма С.В. Зубатову. 1900–1903 // Голос Минувшего. 1922.№ 1. Июнь; Письма К.П. Победоносцева к Александру III // Красный архив. 1923. Т. 4; Письма К.П. Победоносцева к графу Н.П. Игнатьеву // Былое. 1924. № 27–28; Письма Е.П. Медникова А.И. Спиридовичу // Красный архив. 1926. № 4 (17); Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. Среди охранников, жандармов и провокаторов. М.–Л., 1928.], дневниками[118 - Боголепов Н.П. Страница из жизни Московского университета. Из записок. М., 1911; Куропаткин А.Н. Дневник // Красный архив. 1922. № 2; Богданович А.В. Три последних самодержца. М., 199], воспоминаниями чинов политической полиции[119 - Департамент полиции в 1892–1908 гг. (из воспоминаний чиновника) // Былое. 1917. № 5–6 (27–28); Новицкий В.Д. Воспоминания тяжелых дней моей службы в корпусе жандармов // Былое. 1917. № 5–6; Он же. Из воспоминаний жандарма. М., 1991; Лопухин А.А. Отрывки из воспоминаний (по поводу «Воспоминаний» гр. С.Ю. Витте). М.–Пг., 1923; Градский В. На переломе жизни. Воспоминания 1905 г. // Былое. 1924. № 27–28; Меньшиков Л.П. Охрана и революция. К истории тайных политических организаций, существовавших во времена самодержавия. В 3 ч. М., 1926–1932.; Спиридович А. Записки жандарма. М., 1930; Герасимов А.В. На лезвии с террористами // Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 2; Заварзин П.П. Работа тайной полиции // Там же. Т. 1; Он же. Жандармы и революционеры // Там же. Т. 2; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов // Там же. Т. 1; Поляков А. Записки жандармского офицера // Жандармы России. М., 2004; Кафафов В.Д. Воспоминания о внутренних делах Российской империи // Вопросы истории. 2005. № 2, 3, 5.], государственных деятелей[120 - Мещерский А.В. Воспоминания князя Александра Васильевича Мещерского. М., 1901; Урусов С.Д. Записки губернатора. Кишинев, 1903–1904 г.; Он же. Не переоцените моих сил и способностей. Из воспоминаний князя С.Д. Урусова о 1905 г. // Исторический архив. 2004. № 1; Любимов Д.Н. Отрывки из воспоминаний (1902–1904 гг.) // Исторический архив. 1962. № 6; Воспоминания В.Б. Лопухина // Вопросы истории. 1966. №№ 9, 10; Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Воспоминания. 1903–1919. Кн. 1. М., 1992; Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. М., 2000; Мещерский В.П. Мои воспоминания. М., 2001; Янжул И.И. Воспоминания о пережитом и виденном в 1864–1909 гг. М., 2006; и др.] и участников общественного движения[121 - Кранихельд В. В.Я. Яковлев-Богучарский (по материалам Департамента полиции, Московского охранного отделения и по личным воспоминаниям) // Былое. 1917. № 1 (23); Шипов Д.Н. Воспоминания и думы о пережитом; Горев В.И. Леонид Меньщиков. Из истории политической полиции и провокации (По личным воспоминаниям) // Каторга и ссылка. 1924. Кн. 3 (10); Калмыкова А.М. Обрывки воспоминаний // Былое. 1926. № 1. (35); Иванчин-Писарев А.И. Воспоминания о П.Н. Дурново // Каторга и ссылка. 1930. № 7 (68); Мандельштам М.Л. 1905 г. в политических процессах. Записки защитника. М., 1991; Петрункевич И.И. Из записок общественного деятеля. Т. 21–22; Кизеветтер А.А. На рубеже двух столетий. Воспоминания. 1881–1914. М., 1997; и др.]. Однако эти источники оказались малоинформативными в сравнении с фондом Департамента полиции в целом, к тому же мемуары, как известно, грешат более поздними и не всегда аутентичными оценками (а в данном случае – и, возможно, искаженной последующими событиями терминологией), хотя стоит отметить интересное обстоятельство: бывшие служащие политического сыска в качестве устойчивой объединяющей формулировки в воспоминаниях употребляют словосочетание «революционное и оппозиционное движение»[122 - Заварзин П.П. Работа тайной полиции. С. 411, 413, 436; Он же. Жандармы и революционеры. С. 37, 47; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 98; и др.], что, видимо, повлияло и на терминологию историографии политической полиции.

Представление о диалоге – результат авторской интерпретации комплекса документов охранительного ведомства, условный, как и любая интерпретация прошлого. Ограничения, и так присущие процессу получения исторического знания, здесь удваиваются, т.к. нарисованная мной картина представлений чинов политической полиции – это своего рода конструкция конструкции, это описание описания. В тексте исследования активно используются кавычки, чтобы хотя бы частично отделить собственный язык от дискурса деятелей политического сыска: закавычены многие термины, включая и главное в проведенном анализе слово – «либерал» – и однокоренные с ним. Также закавычены и многие устоявшиеся историографические термины («борьба», «репрессии», «провокация», «преследования» и т.п.), которые, на мой взгляд, имеют оценочную окраску и чужды моему взгляду на исследуемую проблему[123 - Подробнее об ограничениях исторического познания см.: Уайт Х. Метаистория. Екатеринбург, 2002. С. 11–12.].

В то же время под рассмотрение делопроизводственной переписки политического сыска о либералах как составной части более общего диалога по линии «власть – общество» вполне возможно подвести и методологическое обоснование.

Обычно историография, и советская[124 - Зайончковский П.А. Кризис самодержавия. С. 158, 191–197, 205–207, 216– 221, 240, 259–262 и др.; Он же. Российское самодержавие в конце XIX столетия. С. 204–215, 262–280; Лаверычев В.Я. По ту сторону баррикад. М., 1967; Он же. Царизм и рабочий вопрос в России. 1861–1917. М., 1972; Захарова Л.Г. Земская контрреформа 1890 г. М., 1968; Давидович А.М. Самодержавие в эпоху империализма. М., 1975; Степанский А.Д. Советская историография внутренней политики царизма в 1905–07 гг. // Актуальные проблемы советской историографии Первой русской революции. М., 1978. С. 256–282; Он же. Общественные организации в России на рубеже XIX–ХХ вв. М., 1982; Кризис самодержавия в России. 1895–1917 гг. М.–Л., 1984; Дякин В.С. Самодержавие, буржуазия, дворянство, 1907–1911. Л., 1978.], и постсоветская[125 - Власть и общественные организации России в первой трети ХХ столетия. М., 1994; Власть и общество. СПб., 2000; Власть, общество и реформы в России (XVI – начало ХХ в.). Мат. научно-теор. конференции 8–10 декабря 2003 г. СПб., 2004.], исходит из противопоставления одного другому, тем более когда речь идет конкретно о либералах, которые называются «оппозиционерами самодержавия»[126 - Пирумова Н.М. Земское либеральное движение. С. 4; Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции. С. 9, 11; Аврех А.Я. Документы Департамента полиции как источник по изучению либерально-оппозиционного движения в годы Первой мировой войны // История СССР. 1987. № 6; История политических партий России. М., 1994. С. 133; Щербина А.В. Имперское сознание и либеральное движение в России; Медушевский А.Н. Политическая философия российского либерализма в сравнительной перспективе // Русский либерализм. Исторические судьбы и перспективы. М., 2000; Соболев А.В. О двух типах либерализма в России в начале XX в. // Либерализм в России. М., 1996. С. 300; Нарский И.В. Русская провинциальная партийность: политические объединения на Урале до 1917 г. (к вопросу о демократической традиции в России). В 2 ч. Челябинск, 1995. Ч. 2. С. 169; Гайда Ф.А. Либералы на внутреннем фронте. Вопрос о революции в постановке парламентской оппозиции (1914 – февраль 1917 г.) // Свободная мысль. 2001. №. 5. С. 78; и др.], а позиция власти характеризуется через термины «произвол», «репрессии», «запреты»[127 - Эта традиция вполне естественно восходит к дореволюционной публицистике и сопровождалась в советское время обильными ссылками на В.И. Ленина. См., например: Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции. С. 29.].

Однако парадоксальным образом само по себе использование в историографии таких терминов, как «борьба», «конфликт», «противостояние», означает наличие взаимодействия двух сторон. Социолог и философ С.Б. Переслегин отмечает некорректность распространенной точки зрения о том, что «чем идентичности сильнее различаются, тем хуже и опаснее». Напротив, «конфликт идентичностей тем сильнее, чем уже возможный канал их актуализации… Если… идентичности различаются во всех вопросах… отношения, скорее всего, будут совершенно бесконфликтными… "чужой" с совершенно иной системой ценностей, постановкой вопросов и их решениями воспринимается как "ребенок", "сумасшедший" и т.п.». А тот, кто «рассуждает в ваших терминах, но на один из важных для вас ценностных вопросов дает противоположный ответ», воспринимается как бросающий вызов, что и создает основу для конфликта, делает необходимым для сохранения собственной идентичности «демонстрировать враждебную реакцию в ответ»[128 - Переслегин С.Б. Социальная термодинамика и идентичность // Локальные истории: научные, художественные, образовательные аспекты. Сб. ст. Норильск, 2006.].

В данном случае диалог (или же «борьба») шел в едином коммуникативном пространстве, его участники отличались общностью мышления, оперировали одними и теми же категориями, разговаривали на одном языке, осмысляли единый спектр проблем. При этом обе стороны репрезентировали свои оценки проблем как единственно верные[129 - Так, один жандарм оценивал поведение «либералов» термином «своеволие», говоря тут же о такой претензии «либералов» к власти, как ее «своекорыстие», критиковал «либералов» за их претензию быть олицетворением гуманизма и тут же называл «гуманной» деятельность правительства: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Д. 89. Ч. 12. Л. 1, 2.] и стремились говорить от имени более широких общностей (собственно, они сами так себя и ощущали): служащие политической полиции – от имени «власти», а «либералы» – от имени «общества». Однако целью этой конкуренции, ключевым моментом игры было получение легитимного в глазах другого игрока права интерпретации «нужд» и «интересов» «народа».

Понимание того, что перед нами – реконструированная игра, шедшая в рамках одного коммуникативного пространства, позволяет использовать в качестве общей методологической рамки социологические наработки П. Бурдье – в частности, его концепцию поля игры как социального пространства, в котором осуществляется взаимодействие участников коммуникации, а также его понятия символического капитала (см. 3-ю главу) и габитуса (см. 4-ю главу)[130 - Бурдье П. Социальное пространство и символическая власть // Бурдье П. Социология социального пространства. М., 2005. С. 64–87; Он же. Физическое и социальное пространства // Там же. С. 49.].

В завершение стоит отметить, какие историографические наработки были всё же использованы автором в данной работе, при общем понимании, что в целом историографический задел по теме незначителен.

В первую очередь это монографии 1970–1980-х гг. Н.М. Пирумовой и К.Ф. Шацилло. Исследование Пирумовой о земском либерализме ценно как выборочным использованием документации ГЖУ по отдельным годам, губерниям и темам (например, создание института земских начальников)[131 - Пирумова Н.М. Земское либеральное движение. С. 47–48, 84–85, 92, 113– 114, 121–124.] и сообщений из Заграничной агентуры Департамента полиции[132 - Там же. С. 215–217.], а также созданной автором с опорой на документы из среды «либералов» карты распространения либерализма по губерниям[133 - Там же. С. 92.]. Шацилло реконструировал историю двух либеральных организаций – Союза освобождения и Союза земцев-конституционалистов, активно обращаясь к архиву Департамента полиции. По его собственному признанию, «в некоторых случаях (сведения о банкетной кампании, об их месте и числе участников, о недовольстве, высказываемом на иных легальных собраниях и т.п.) архив Департамента полиции дает не только достоверные, но и наиболее полные сведения, чем пресса или другие какие-либо источники. Определенный интерес представляют в этом фонде и “аналитические исследования” чиновников полиции и черновая их работа, оставившая след в виде перлюстрированных писем, агентурных донесений и т.д.»[134 - Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции. С. 16.]. Книга Шацилло содержит ряд важных зарисовок отношения политической полиции к организационному строительству либералов.

Важной является историографическая трактовка социальной базы либерализма. По мнению Е.Д. Черменского, «либеральная оппозиция возникла и развивалась до революции 1905 г. преимущественно в русле земских учреждений», которые были в основном дворянскими[135 - Черменский Е.Д. Буржуазия и царизм в первой русской революции. С. 14.]. Н.М. Пирумова и К.Ф. Шацилло считают, что наряду с дворянством существенную роль в развитии либерального движения, в том числе земского, сыграла «буржуазно-либеральная интеллигенция»[136 - Пирумова Н.М. Земское либеральное движение. С. 24; Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции. С. 44–57.]. Обсуждается в литературе и тема участия в либеральном движении земских служащих – 3-го элемента. Дореволюционные исследователи И.П. Белоконский, Л.Д. Брюхатов, Н.И. Иорданский и др. вписывали 3-й элемент в общее либерально-оппозиционное движение[137 - Голубев В.С. Роль земства в общественном движении. Ростов-на-Дону. 1905; Иорданский Н.И. Земский либерализм. М., 1905; Ачадов (Данилов Ф.А.) Третий элемент, его значение и организация. М., 1906; Белоконский И.П. Земство и конституция. М., 1910. С. 61; Брюхатов И.П. Значение третьего элемента в жизни земства // Юбилейный земский сборник. 1864–1914. СПб., 1914. С. 192.]. Б.Б. Веселовский же говорил о «демократизме» 3-го элемента и «либерализме» земских гласных[138 - Веселовский Б.Б. История земства. СПб., 1911. Т. 4. С. 218.], и это разделение в советской историографии поддержала Пирумова[139 - Пирумова Н.М. Земское либеральное движение. С. 113.].

В ряде постсоветских работ рассматривается отношение политической полиции к предварительной цензуре[140 - Министерство внутренних дел. Исторический очерк. 1902–2002. С. 18.], к отдельным участникам либерального движения[141 - Никольская Т.К., Попов А.А. Михаил Яковлевич Герценштейн // Из глубины времен. Вып. 6. СПб., 1996. С. 86–93; Никольская Т.К. Григорий Борисович Иоллос (1859–1907) // Из глубины времен. Вып. 9. СПб., 1997; Российские либералы. М., 2001; Карнишин В.Ю. Провинциальный либерал на фоне трансформации позднеимперской России начала ХХ в. (пензенский кадет Н.Ф. Езерский) // Государство и общество. Проблемы социально-политической и экономической истории России. Сб. науч. ст. Вып. 2. Пенза, 2004; Из истории либерализма на Ярославской земле. М.–Ярославль. 2007; Иванова И.И. Князь В.В. Барятинский и общественное движение в России конца XIX – начала ХХ вв. // Из глубины времен. Вып. 8. СПб., 1997; Нардова В.А. Руководители российских органов городского самоуправления под неусыпным оком политической полиции; Перегудова З.И. Департамент полиции и П.Н. Милюков // П.Н. Милюков: историк, политик, дипломат. М., 2000. С. 416–421; и др.], либеральной печати[142 - Чирокова И.М. Цензура исторической литературы в царской России (1881–1904 гг.) // Некоторые вопросы историографии и источниковедения истории СССР. М., 1977; Чернышевский В.Д. Карательная политика царизма. 1881–1894. Саратов, 1990; Китаев В.А. От фронды к охранительству. Из истории русской либеральной мысли 50–60-х гг. XIX в. М., 1972; Он же. Либеральная мысль в России. Саратов, 2004; Мохначева М.П. К изучению общественно-политических и социологических воззрений публицистов-демократов 60–70-х гг. XIX в. // Некоторые вопросы историографии и источниковедения истории СССР. М., 1977; Ведерников В.В., Китаев В.А., Луночкин А.В. Конституционный вопрос в русской либеральной публицистике; Иванова И.И. Князь В.В. Барятинский и общественное движение.] и самоуправлению, либеральным обществам[143 - Степанский А.Д. Общественные организации в России на рубеже XIX–ХХ вв. М., 1982; Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции С. 43–54.], контактам революционеров, либералов и власти[144 - Редакция и сотрудники «Русской мысли» // Былое. 1917. № 4. С. 100–107; Островский А.В. Кто стоял за спиной Сталина? // Из глубины времен. Вып. 1. СПб., 1992.]. «Либерально настроенная интеллигенция» как один из объектов внимания политической полиции упоминается в коллективной работе «МВД. Исторический очерк. 1902–2002»[145 - Министерство внутренних дел. Исторический очерк. 1902–2002. С. 22.]. В исследовании Ю.А. Реента подчеркивается, что политический сыск не мог справиться с представителями высшего общества, уверенных в своей «безнаказанности» в силу близости ко двору[146 - Реент Ю.А. Общая и политическая полиция России. С. 233–240.]. Н.Г. Карнишина называет «либеральные настроения» в провинции в качестве важного для политического сыска фактора, отмечая, что общественное мнение во многом определяло деятельность властных инстанций, и это наблюдение подтверждается проведенным мной анализом[147 - Карнишина Н.Г. Полиция и местная администрация. С. 12, 13, 14.].

Учреждения политической полиции представлены в разных главах настоящей работы неравномерно. Первые две главы носят, скорее, описательный характер, а примеры приводятся в основном из документов, авторами которых были чины ГЖУ либо охранных отделений. Так как Департамент полиции был точкой сборки для информационных потоков внутри политического сыска, его сотрудники нередко фиксировали информацию из местных структур и складировали ее «до поры до времени»; соответственно, в фонде Департамента полиции документов авторства его служащих просто физически меньше в сравнении с документами из охранных отделений и особенно из ГЖУ, писавших в Департамент из каждой губернии (либо области) Российской империи. В третьей главе формулируется объяснительная модель изложенного в предыдущих главах материала, и позиция служащих Департамента проявлена здесь в большей степени. Четвертая глава, в которой анализируется методика работы политического сыска, основана преимущественно на документах Департамента полиции как структуры, определявшей логику и содержание деятельности всей системы политической полиции.

Завершая введение, хотела бы выразить благодарность всем, кто помогал мне в работе над монографией. В первую очередь – это научный руководитель моей кандидатской диссертации д.и.н., заслуженный профессор МГУ им. М.В. Ломоносова Л.Г. Захарова. Именно благодаря ей я занялась изучением темы, которая интересна мне до сих пор и которой посвящено данное исследование. Также хочу отметить научного руководителя моей дипломной работы д.и.н., профессора Южно-Уральского государственного университета И.В. Нарского, который еще на стадии подготовки диплома предложил мне проанализировать представления друг о друге носителей власти и тех, кого они считали либералами.

Так получилось, что моя кандидатская диссертация отразила влияние двух научных подходов – школы П.А. Зайончковского, ведущей свою историю еще от В.О. Ключевского и сформировавшей целое направление изучения дореволюционной государственности, и челябинской исторической школы, созданной на рубеже ХХ–ХХI вв. руководителем моей дипломной работы на основе достижений европейской культурной истории. Я попробовала совместить оба этих подхода в кандидатской диссертации. Переработка диссертации в монографию растянулась на 10 лет, текст книги за это время испытал влияние еще ряда факторов. Среди них – обсуждение с к.и.н. Г.Н. Бибиковым особенностей организации политической полиции в Российской империи и русской государственности XIX в. в целом; совместная работа с к.ф.н. Б.В. Межуевым на сайте Русская Idea, в том числе – по организации дискуссий о путях развития страны на рубеже XIX–ХХ вв.

Кроме того, мне хотелось бы поблагодарить всех, с кем я так или иначе обсуждала свое исследование, кто читал мой текст, высказывал критические замечания или поддерживал мои идеи. Это оппоненты на защите моей кандидатской диссертации – д.и.н. З.И. Перегудова и д.и.н. В.В. Шелохаев; рецензенты диссертации, выступавшие при ее обсуждении на кафедре истории России XIX – начала ХХ вв. исторического факультета МГУ – к.и.н. О.Р. Айрапетов и к.и.н. Д.А. Андреев. Это ученики Ларисы Георгиевны Захаровой: представители старшего поколения (д.и.н. Ф.А. Гайда, д.и.н. А.Ю. Полунов, д.и.н. И.А. Христофоров, к.и.н. А.В. Мамонов, к.и.н. М.М. Шевченко) и поколения младшего (к.и.н. П.В. Краснов, к.и.н. С.В. Медведев, к.и.н. В.В. Хутарев-Гарнишевский).

Также мне хотелось бы поблагодарить мою маму В.В. Ульянову – ее усилиями 2-ая глава моего исследования оказалась украшена диаграммами. Не могу не вспомнить и сотрудников Государственного архива Российской Федерации – научного руководителя ГАРФ, заведующего кафедрой истории России XIX – начала ХХ вв. исторического факультета МГУ С.В. Мироненко, благодаря содействию которого я получила возможность знакомиться с частью архивных дел в подлинниках, а также заведующую читальным залом Н.И. Абдулаеву, профессионализм и доброжелательность которой сильно способствовали моему пониманию того, как устроен архив Департамента полиции.

Глава I

Политическая полиция: структура, полномочия, люди

Реконструкцию образов «либерального» в делопроизводственной переписке политического сыска стоит предварить институциональным и нормативно-правовым обзором, а также небольшим экскурсом о самих деятелях политической полиции – их образовании, карьерных путях, межличностных отношениях, которые напрямую (через дружеские или, наоборот, неприятельские отношения) или опосредованно (через разные взгляды и, соответственно, восприятие окружающего) влияли на общность (или, напротив, разногласия) при описании общественно-политических процессов. Структурно-организационный контекст также необходим для более корректного понимания языка и специфики письменного общения, свойственных разным учреждениям политического сыска Российской империи. Показателен в этом смысле пример с П.И. Рачковским. Будучи заведующим Заграничной агентуры Департамента полиции на протяжении почти двадцати лет (1884–1902), он писал о «либералах», «конституционалистах», «эмигрантах-народовольцах», «плехановцах», «террористах», «революционерах», «анархистах», не исключая и просторечивых выражений («предатели», «гниды»). Документы за подписью того же Рачковского, но уже на посту вице-директора Департамента полиции в 1905 г., содержали одно-единственное определение – «противоправительственный»[148 - См.: ГА РФ. 3 делопроизводство. 1886. Д. 93. Л. 280–281; 1894. Д. 1. Л. 268– 273; Особый отдел. 1905. 2 отделение. Д. 13. Ч. 3. Л. 3; и др.].

1.1. Структурно-нормативные контексты: функции и компетенция

Политическую полицию Российской империи сложно назвать государственной инстанцией, в которой центральные и местные учреждения были унифицированы, а система в целом являлась единой и централизованной. В данном исследовании речь идет о таких структурах, как Департамент полиции, губернские жандармские управления и охранные отделения, именно они занимались политическим сыском[149 - Как уже отмечалось во введении, за пределами анализа остались жандармско-полицейские управления железных дорог и другие жандармские структуры, не связанные с задачами политического сыска.].

Департамент полиции – центральный орган политической полиции – входил в состав Министерства внутренних дел Российской империи. В 1881 г. в Департаменте работали 125 человек (включая внештатных), к концу XIX в. – 174[150 - Зайончковский П.А. Российское самодержавие в конце XIX столетия. М., 1970. С. 163; Рууд Ч.А., Степанов С.А. Фонтанка, 16. Политический сыск при царях. М., 1993. С. 90; Лурье Ф.М., Перегудова З.И. Царская охранка и провокация // Из глубины времен. Вып. 1. СПб., 1992. С. 53; Реент Ю.А. Полицейская система Российской империи начала ХХ в. (1900–1917). М., 2002. С. 79.]. Его возглавлял директор, у которого было от 2 до 5 заместителей (вице-директоров). Департамент полиции делился на делопроизводства, количество которых в разное время варьировалось от 3 до 9. У каждого из делопроизводителей имелось по 3 старших и 3 младших помощника[151 - Во главе Департамента полиции: формулярные списки барона И.О. Велио, В.К. фон Плеве, П.Н. Дурново и Н.И. Петрова // Из глубины времен. Вып. 4. СПб., 1995. С. 130; Кафафов В.Д. Воспоминания о внутренних делах Российской империи // Вопросы истории. 2005. № 3. С. 103.].

Департамент полиции отвечал за «предупреждение и пресечение государственных преступлений и охрану общественной безопасности и порядка»[152 - Свод законов Российской империи. Т. 1. Ч. 2. Изд. 1906. С. 362.], именно эту сферу деятельности в литературе принято называть «политической полицией». Ведущее место в Департаменте занимало 3-е делопроизводство (а с 1898 г. – Особый отдел)[153 - Перегудова З.И. Политический сыск России. 1880–1917. М., 2000. С. 63.]. В 3-е делопроизводство поступали запросы о «политической и нравственной благонадежности» лиц, желавших поступить на государственную службу, издавать газеты, журналы, читать публичные лекции и пр.; здесь же велась переписка по политическим обзорам, поступавшим из ГЖУ; осуществлялся сбор негласных сведений о корреспонденциях в газетах и журналах, «останавливающих на себе внимание правительства» и др.[154 - ГАРФ. Ф. 102. Оп. 302. Д. 707. Л. 14–14 об. Цит. по: Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел Российской империи, 1880–1917 гг. Дисс. на соискание уч. степ. канд. юрид. наук. М., 2001. С. 29.] С выделением из 3-го делопроизводства в 1898 г. Особого отдела в самостоятельное подразделение эти функции перешли к нему, также Особый отдел заведовал внутренней и заграничной агентурой, вел «негласное наблюдение» за политическими настроениями учащейся молодежи и перепиской частных лиц (т.е. отвечал за перлюстрацию) и т.д.[155 - Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 60; Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел. С. 36–38.]

Кроме 3-го делопроизводства и Особого отдела, непосредственно к деятельности по «охране государственного порядка и общественного спокойствия» имели отношение 4-е (с 1902 г. – 7-е) и 5-е делопроизводства[156 - Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел. С. 33.]: 4-е наблюдало за производством дознаний по государственным преступлениям (в литературе опять же это называется «политическими дознаниями»), 5-е отвечало за административную высылку и гласный надзор.

В течение длительного времени единственными местными отделениями политической полиции являлись ГЖУ. Их создание началось в 1867 г. после реформы Отдельного корпуса жандармов[157 - Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 110.]. В строевом отношении чины ГЖУ подчинялись штабу Корпуса. Это означало, что присвоение жандармам офицерских званий, их продвижение по службе, перемещение по губерниям, размер жалованья, увольнения зависели от штаба Корпуса, а не от Департамента полиции[158 - Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 91.]. Последний же определял круг деятельности офицеров ГЖУ. Двойная подчиненность ГЖУ провоцировала постоянные конфликты между Департаментом и Корпусом жандармов[159 - Там же. Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. (1902 – февраль 1917 г.) на примере Саратовской губернии. Дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. Саратов, 2006.]. Последний начальник Московского охранного отделения полковник А.П. Мартынов в своих воспоминаниях писал о том, что руководители Корпуса не просто проводили независимую от Департамента кадровую политику, но часто действовали в пику его предложениям и просьбам[160 - Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов // Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 1. С. 174–176, 206–207, 340, 343. Также см.: Лопухин А.А. Настоящее и будущее российской полиции. М., 1907. С. 17–19; Спиридович А. Записки жандарма. М., 1991. С. 37; Полиция и милиция России: страницы истории. М., 1995. С. 47; Заварзин П.П. Жандармы и революционеры // Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 2. С. 31.]. Не спасало от раздоров подчинение Департамента и Корпуса одному лицу – товарищу министра, заведующему полицией[161 - Инструкция товарищу министра внутренних дел, заведующему полицией. 16 июля 1882 г. // Полное собрание законов Российской империи. Собр. 3. T. 2. № 1022. О должности товарища министра, заведующего полицией, подробно см.: Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного правительства. М.–Л., 1926. Т. 5. Допрос И.М. Золотарева; Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел. С. 65–67, 83–84, 111.]. Тем более что эта должность нередко оставалась вакантной[162 - Сизиков М.И., Борисов А.В., Скрипилев А.Е. История полиции России (1718–1917 гг.). Вып. 2. Полиция Российской империи XIX – нач. ХХ вв. М., 1992. С. 38; Реент Ю.А. Полицейская система Российской империи начала ХХ в. (1900–1917). М., 2002. С. 72.].