Цветок зла. Городские легенды
И она захотела прикоснуться к тем бревнам. Они потемнели, но это была та постройка. И отец стоял и улыбался, каким же молодым и сильным он был тогда, а она такой счастливой и веселой. И сейчас там было сено. И запахи, самые удивительные в мире вспомнились сразу и заставили ее душу трепетать от восторга.
Силы оставили Анну, и вдруг, когда они вошли туда, и она просто рухнула на это сено, началась страшная гроза. Ливень был невероятный, хотя в кромешной тьме они не могли заметить ее приближения, просто звезды исчезли на бескрайнем небе, пока они из дома шли сюда. Но столько было потрясений, что и этого она не заметила.
Потоки воды шуршали по крыше и проникали в сарай. Но как же прекрасно, как невероятно все это было. Она вздрогнула, когда почувствовала его руки, его дыхание, его близость. Реальность ли все это было, или только самые невероятные фантазии. Ни о чем уже думать она не могла и не хотела. Она понимала, что второй такой ночи просто не может быть в ее жизни. Мужчина был чужим, но лучшим в мире. Она с самого начала проявлявшая странное легкомыслие уже не могла остановиться.
Страсть оказалась сильнее всего, даже грозы, которая не утихала там за стенами, Молния осветила его лицо. Она с ужасом подумала о том, что это дом ее деда. И почему она была так грешна и так свободна именно здесь?
Она и на самом деле была свободна от любых обязательств, но он? Она не знала этого, и знать в тот миг не хотела.
Страсти, чувства, настроения на миг совпали. И они были счастливы.
Когда Музыкант вырвался из города и понимал, что он не сможет не поехать на день рождение своей бабушки, что бы ни случилось, и как бы он не был занят, он представить себе не мог, что такое может быть. Он редко там бывал, и никогда ни в какие похождения не пускался. Просто побыв недолго в родной деревне, и всегда имея при себе бесцветный газированный напиток, он был трезв, потому что сотню километров надо было вести машину. Даже если он и подвозил каких-то девиц, то и мысли не возникало ни о чем таком. Он беседовал, радовался тому, что можно поговорить о том, о сем, и вежливо прощался.
Когда старуха сказала ему, что у них гостья, внучка Николая, и отправила его на кладбище, и тогда он ни о чем не думал, девушку надо было проводить домой к ним, потому что жутковато на закате одной на кладбище оставаться. Но он не мог знать, что там не девушка, а та, с которой они были немного знакомы, журналистка. В городе судьба несколько раз случайно их сталкивало. Но с кем он только не сталкивался и не был знаком.
А потом, когда он это выяснил, он уже ничего не знал и ни в чем не был уверен. Но он подозревал, что в таких глухих деревнях, человек уже не принадлежит себе и ничем не может управлять. Там по-прежнему живут духи и души предков, жизнь течет по-другому. И прекрасные, неведомые боги, пробуждают невероятные желания и страсти.
Когда во мраке он обнимал это гибкое тело, и желание только нарастало, он прекрасно понимал, что в пределах бетонного города с ним такого просто не могло никогда случиться. А здесь было, и более того, он не только не чувствовал греха, и не считал себя в чем-то виноватым, а может быть впервые за многие годы был счастлив, совершенно счастлив.
Старуха, засыпая, спросила о внуке и о ней.
– Они пошли в тот дом, – ответила ее дочь
Она больше ничего не сказала. Но о чем она могла вспоминать и думать в те минуты.
– Горемычный, но у него будет хоть эта ночь.
Дочь не расслышала ее слов, уставшая, она уже давно спала. Сколько суеты было в этот день.
В этом доме однажды мы укрылись от мира,Это был день влюбленных, и гроза бушевала,Мне казалось тогда, что другого любила,А с тобой я общаться любила сначала.Только в день этот странный все стало иначе,Откровенье стихов, и немая улыбка,И мелодия дивная «Лунной сонаты»,Все казалось, что это оплошность, ошибка.В полумраке, в кольце этой музыки рядомМы стояли и ждали чего-то напрасно.Только пристальный взгляд, даже слов нам не надо,И все было и ясно, и странно опасно.Вдруг мне бес подсказал: « Он женатый мужчина».– Ну, спасибо, мой друг, я об этом забыла,Догорал день влюбленных, и дождик лавиной,Этих рук колдовство и сближения сила.Как я вырвалась вдруг и самой непонятно.Но не стоит лукавить, все тогда и случилось.И утихла гроза, мы вернулись обратно,Ни о чем не жалея, не надеясь на милость.Анна пробудилась на рассвете. Он спал, обнимая ее. Как удивительно пахло сеном. И ей не хотелось шевелиться.
Еще немного, и они сядут в машину, и отправятся в город, и займутся делами. И все будет по-прежнему. Сергей потребует, чтобы она рассказала ему, все, что с ней случилось после того, как он уехал.
Все так и будет. Не надо быть ясновидящим, чтобы угадать это. Анна не была ясновидящей. Она не могла знать о том, что Сергей ее ни о чем уже не спросит. Потому что на той самой трассе случилась такая авария (он очень торопился к своим женщинам), что там никто бы не смог выжить.
И чудом оказалась даже не ночь страсти, хотя такой не было в ее жизни больше, а то, что ее дедушка сумел как-то удержать ее в своем мире, она знала, точно, что « наши мертвые нас не оставят в беде».
Но она только что проснулась в объятиях самого прекрасного в мире, хотя и чужого мужчины и пока еще ничего этого знать не могла.
Женщин обижать нельзя
Однажды в конце весны в огромном граде произошло странное событие.
Правда, для большинства граждан оно прошло незамеченным, но сотни курьеров разнесли по важным офисам заказные письма, на которых были указаны фамилии конкретных парней.
Сами по себе эти заказные письма были совершенно неожиданными и даже очень странными. Но совсем уж удились те серьезные парни, когда раскрыли конверты.
Некоторые из них проверили, нет ли там порошка какого или пакетика с наркотой, чтобы так глупо не вляпаться, не лишиться своего места заветного, за которое столько было заплачено и в прямом и в переносном смысле.
Но нет, ничего такого там не было. Лежал листок, на котором было напечатано только одно предложение:
ЖЕНЩИН ОБИЖАТЬ НЕЛЬЗЯ ЛЮБИТЬ.
Вот именно так, без знака препинания.
Ниже предлагалось поставить запятую, и кто-то намекал на то, что всем, поставившим запятую правильно, будет вручен билет в Сочи.
Ну что можно делать с такими посланиями, на письма счастья и обмана вечного смахивающими?
Да выбросить их в корзину и забыть.
Странно только, что они были заказными, а не обычным спамом, присланным по электронной почте. Кто-то за это платил, да еще и курьерам тоже. Но каких только чудаков нет в этом мире.
Чаще всего серьезные мужи их выбрасывали, но еще одна удивительная вещь происходила, помимо своей воли, прежде, чем бумажку странную выбросить, каждый из них все-таки запятую ставил в нужном на его взгляд месте.
Так, даже сами не знали почему, бабах, и уже проверяя свою грамотность или еще что, они ее на определенное место и ставили, а потом выбрасывали бумажку с чистой совестью и забывали.
Когда некоторые из них с тем же посыльным получали в конвертах билеты на самолет в Сочи, настало время уже по-настоящему удивиться. И хотя они были людьми не бедными и сами могли бы себе такое позволить, но кто же откажется от бесплатного сыра, особенно если мышеловку не разглядеть пока. Да и кто о мышеловке думает, когда тебе что-то дарят. Дареному коню в зубы не смотрят. Только вот за что такие подарки не детишкам из детдома, а состоятельным парням? Если много думать, голова быстрее заболит.
Правда самые подозрительные из них проверяли те билеты, настоящие ли они, не фальшивка —шутка какого-нибудь обиженного программиста.
Когда убеждались, что не шутка, билеты подлинные, на их имя купленные в агентстве, решали, чем черт не шутит, и собирались в дорогу.
Правда, это был тот случай, когда послушного судьба ведет, а упрямого тащит, но тащить никого не пришлось. Эти парни оказались на диво послушными.
В день вылета чуть раньше или позднее они все собрались в аэропорту.
№№№№№№№
И какой черт вам сказал, что после того, когда что-то не особенно хорошее совершил, то тебе той же монетой отплатят.
Чушь это все, вот хотя бы Геннадий Лапин отвоевал на своем редакторском посту со всеми графоманами, которых развелось море, а теперь в Сочи летит – отдохнуть.
Наградили его за тяжкий труд путевкой – творческим отпуском, надо же и свое гениально творение доработать, не все чужими заниматься. А что это значит?
А значит, не зря трудился, раз наградили и оценили. Работа, конечно неблагодарная, страшная работа, но не в учителя же идти. Лучше графоманов читать, да свои оценки им раздавать. Дети они народ страшный, кнопок натолкают на каждом шагу, в туалете запрут, крысу дохлую притащат и тоже засунут на тот самый стул, если с размаху сел, то ужас тихий потом. Нет, дети это не графоманы, с ними так просто не разделаться.
Правда, говорят, что женщин обижать не рекомендуется, но кто такую чушь вам поведал, если речь о творчестве идет. Да и вообще, они все вон то с веслом, то с серпом, то с молотом, только и остается уворачиваться.
А почему серпы и молоты и весла все исключительно ему достаются, этого Геннадий никак понять не мог. Не жаловали его женщины, но им же хуже, они не могут знать, что в его лице теряют.
Правда, не стоит жаловаться на судьбу, вот Сочи уже замаячил где-то на горизонте.
А там девицы серпы и молоты дома забыли, поэтессы скрывают свои таланты и рукописи тоже с собой не везут, можно и о другом подумать.
Хотя в пылу работы, когда сгораешь на своем месте рабочем, как-то забывается вся премудрость камасутры. Она вообще кажется чем-то далеким и совершенно ненужным для дела, а то еще какую графоманку пропустишь ненароком, заглядевшись на ее большой объем не только рукописи. Нет, пусть этим султаны со своими Шехерезадами занимаются, хотя та тоже вроде его сказками своими усмиряла. Сколько она их за тысячу ночей сочинила, бедный шах или кто он там был, слушать ему не переслушать эту графоманку.
Вот так, куда не посмотришь, сплошь только одни литераторы и были и жили, и нечего больше делать – только сказки сочинять.
№№№№№№№
Уже угнездившись в кресле самолета, Геннадий вспомнил про неприятную стычку с одной из самых злобных фурий. И надо же, как тесен мир, угораздило ее в тот самый день, на том самом самолете лететь. А тут она его и разглядела в очереди. Да и не заменить такого солидного парня трудно было. Он отвернулся, хотя настроение испортилось, вдруг у нее и место рядом окажется, чем черт не шутит. Вот тебе и подарок. Но печалился Гена напрасно, она своему молчаливому спутнику такую истерику закатила, ногами топала, кричала, что никуда не полетит если тут всякие Латунские рядом.
Парень ей объяснял, что он не проверял всего списка пассажиров, в голову ему такое не пришло даже. В очереди уже оглядываться стали. Но она решительной походкой к кассам направилась, чтобы билет сдать.
– Прости, дружище, – на ходу бросил парень, – я ее такой не видел.
– Так вот увидел, чего ты за ней плетешься, – начал заводиться Геннадий, ему хотелось и парню парочку дельных советов дать.
Но тот его особенно слушать не стал. Геннадий замолчал, немного опасался, что еще кто-то с ним лететь откажется. Но нет, все на месте стояли.
Только сейчас он заметил, что в очереди были исключительно парни и мужчины, больше ни одной девицы и дамы. Это показалось ему странным, но чего только на свете не бывает. А если такие дамы, как эта, так лучше пусть их вообще не будет, спокойнее лететь. Все бабы дуры, а на самолете и корабле они к беде.
Парни все были деловыми и серьезными, словно они не на отдых, а на съезд какой партии летели. Но это только на три часа или сколько там им в небесах висеть, а потом все будет замечательно.
Немного озадачило его то, что и бортпроводниками были молодые парни. Что за чертовщина такая, что у них там женщины перевелись что ли? Хотя по большому счету, какая разница, но хотелось бы взглянуть краем глаза на изгиб женской фигурки.
Да ладно, терпеть недолго осталось. А там будет столько этих изгибов – смотреть замучаешься.
№№№№№№№№
Тарас заглянул в салон самолета.
Все как обычно. Спокойно и тихо.
«Как хорошо без женщин одному, сидеть и пить крутой шотландский виски» – распевал он низким голосом и страшно фальшивил.
– Рад, доволен, – услышал он голос Захара.
– А на кой черт ты Алину подсунул в этот самолет, – сразу же набросился на товарища своего Тарас.
– Да так, шутка программиста, мы бы конечно с борта ее удалили, даже если бы она Латунского не заметила, нечего ей там делать.
– Шутки твои становятся идиотскими.
– Зато у тебя крутые шутки.
Теперь Захар выглянул в салон.
– Нормальные парни, спокойные, прикид у них классный. Я понимаю, что месть, закуска, которую в холодном виде подают, я понимаю, что за Алину свою ты любого на лоскутки порвешь, но зачем так сурово?
– Да это еще мало. Каждый из них получил листовку, где предлагалось в предложении поставить запятую:
Женщин обижать нельзя любить, они сделали свой выбор и очень радовались, когда получили награду.
– Но это же очень жестоко, – не унимался Захар, кажется, ему по-настоящему было жаль этих бедняг, хотя Тарас не помнил, чтобы его друг когда-то и кого – то жалел.
– А экипаж, первый пилот, по-моему, славный парень.
– Славный, даже очень, только он больную жену один раз за полгода в больнице навестил, а остальное время развлекался.
– Он ей изменял?
– С женщинами он ей не изменял, – тяжело вздохнул Тарас.
Про остальных членов этого экипажа Захар спрашивать не стал, он уже и сам приблизительно знал ответы на свои вопросы.
– Ну что же тебе виднее, – он подхватил напитки и понес их по салону, пристально вглядываясь в лица своих пассажиров.
№№№№№№№
Геннадий достал рукопись романа века, своего романа, конечно. Чужой он никогда бы так не назвал, да и кто мог сравниться с ним. Почему —то подумал о том, что рукописи не горят – странная ассоциация.
Полистал ее немного, убедился в том, что все еще лучше, чем ему казалось издалека, когда он вольно или невольно сравнивал свое и чужое.
Парень с напитком перед ним склонился, заглянул в текст.
– Рукопись придется спасать мне, хотя она и не стоит того, но такая не сгорит, – произнес он.
Мурашки побежали по спине писателя.
Но если проводник вам говорит такое, то, что же делать остается.
Не особенно приятно знать, что ты оказался на Летучем Голландце – Господи, откуда эти образы.
Конечно, это так его назвала та истеричка, которая отказалась с ними лететь, и у нее какой-то стих там был в стиле Гумилева « как смерть, бледны его товарищи, у всех одна и та же дума, так трупы смотрят на пожарища, невыразимо и угрюмо»
Помнится, он и тогда эти строки вспомнил и что-то ядовитое твердил ей о том, что женщине так писать нельзя, что место ее у плиты и коляски, а не литературой заниматься, и в таком же духе.
Странно, почему здесь, сейчас он думает обо всем этом, что за чертовщина такая.
А все этот сумасшедший парень, или совесть ему не дает покоя.
Но почему собственно его должна мучить совесть, если сражается он за литературу. Священная война с графоманами – даже его подружка верная сказала, что это цинично звучит, но зато точно.
И в этом самом месте самолет тряхануло так, что он едва не вывалился из кресла.
Потом еще и еще. Дальше – пустота.
№№№№№№№№
Говорят, что кто-то на морском берегу видел, как в море на приличном расстоянии валился самолет.
А какой-то сумасшедший утверждал, что два каких-то темных типа, отделившись от него, парили в воздухе без всяких парашютов.
Правда, они куда-то пропали, как только приземлились.
Но чего только люди не придумают, особенно, когда жара такая страшная.
Новости молчали, словно ничего такого не случилось. А может, и не было никакого самолета.
Только на пустынном берегу немного взъерошенные Захар с Тарасом раскидывали листы какой-то рукописи, кто дальше забросит.
– Такая точно не сгорит, но пусть они попробуют собрать и восстановить ее – не выйдет.
На последнем листе того гениального труда было только одно предложение.
ЖЕНЩИН ОБИЖАТЬ, НЕЛЬЗЯ ЛЮБИТЬ
Тарас повертел листок, показал его Захару и спросил:
– И ты хотел, чтобы после этого я оставил его в живых?
– Мало чего бы я хотел, когда это ты с другими считался? – задиристо спросил тот.
– Да ты не бес, а хуже человека уже стал, чистоплюй.
Он поднялся и пошел по берегу. Захар бросился догонять своего боевого товарища. А может он и прав? Кто его знаетНет, это жестоко, из-за одной запятой, которую не в том месте поставил, остается только КАЗНИТЬ, НЕЛЬЗЯ ПОМИЛОВАТЬ.
Жестоко, но в этом что-то есть определенно
Убивший дракона
(МОЙ БЛОК)
Тайна поэта всегда непостижима. Говорят в детстве того, кого назовут скоро влюбленные женщины, а влюблены были все, кто видел и слышал его, и яростные мужчины, любившие этих женщин, влюбленных в него, они все так и назовут его Снежным королем.
Он часто вспоминал о том, что именно сказка о снежной королеве – повелительнице метелей, околдовала, заворожила в самом начале его душу.
Сон смешивался с реальностью, невозможно было разобрать, где то, а где другое, и только снежная королева неизменно врывалась к нему в метельные Петербургские зимы, а летом и осенью, он томился и ждал ее прихода. Весна вообще казалась самым унылым и печальным временем для Поэта, потому что до свидания с ней была еще целая вечность.
А потом, когда он сложил слово «вечность» из льдинок, и готов был погибнуть в пору своей юности, в последний момент он вдруг опомнился, вырвался из ее объятий и убил в себе эту холодную, эту снежную страсть.
Ему удалось уничтожить своего дракона, обольстительного и великолепного, хотя он уже тогда прекрасно понимал, что убивший Дракона, сам становится Драконом.
Сознавать это было и жутко и весело, а если природа тебе подарила уникальную внешность самого прекрасного из принцев и великий поэтический дар, что же остается, как не расправить плечи и не стать первым.
И в такую же метельную зиму Снежный король стал первым поэтом. Это признали сразу и все. Глупо и бесполезно было спорить и профессорам – филологам, и юнцам, мнившим себя богами и гениями, они услышали его:
Дыша духами и туманами,
Она садилась у окна,
И пахли древними поверьями
Ее волнистые шелка
И отступились, и отступили. Они много кричали и много пили, а он видел в то самое время иные пространства и миры и смог передать их красоту и великолепие. Сначала они думали, что он человек, пока не разглядели не только божественное тело, но и божественную улыбку. Между ними появился Ангел, потому он и победил Дракона – Снежную королеву. Разве смертному это по силам?
Он не только видел иные миры, он научился показывать их в своих стихах, а еще там была музыка, не земная, не та, которая звучала в гостиной профессорского дома, и даже не гениальный Пианист, его отец, создавал и дарил ее – они почти не виделись и не общались и были странно далеки. Она приходила к нему и ко всем нам из тех миров, куда не дотянуться простому смертному.
Потому и любили женщины, и были заворожены, покорены и готовы идти на край света, только он не звал ни Анну, ни Наталью, ни Валентину. Он знал, что не смогут они одолеть земное притяжение, что гибель грозит им. Покорял пространства и миры поэт всегда в гордом одиночестве, и оказывался вдруг там, «где кажется земля звездою, землею кажется звезда». От такого полета в любой мир могло разорваться на мелкие кусочки сердце. А когда он появлялся среди них, такой отрешенный и далекий, они не могли отпустить его так просто, не замечали остальных. И отрицавший любую религию, он невольно возвращал их к язычеству, к тем колдунам и ворожеям, которые владели умами и душами людскими. Распятый и замученный Бог не мог быть для него той путеводной звездой, за которой он бы устремился, и в начале была Королева метелей, стихия страсти, а не покорности и слепой веры в то, что убогие и сирые достигнут блаженства. Он никогда не смел даже мечтать о том, чтобы стать немощным и убогим. И бунт, порожденный в душе Дракона, толкал к жуткой пропасти и его самого, и всех, кто видел и слышал его, и через много лет после его ухода, что уж говорить о том времени, когда он одиноко бродил по земле, укутанной метелями.
И тогда произошло невероятное, те из Прекрасных Дам, которые приблизились на страшно близкое расстояние, не желая оставаться идолами для поклонения, они постарались оживить его, привязать к себе, сделать мужем.
Романы рассыпались в прах, один за другим, все их усилия были напрасными, но они снова и снова брались за дело.
И Дракон какое-то время был рядом, казался послушным, а потом вырывался на свободу и поднимался высоко в небо.
Что же делать, если обманула,
Та мечта, как всякая мечта, —
Напишет он той, которую звали Любовью, и которую единственный раз он повел под венец и выделял среди остальных. Но кроме слов прощения ничего не осталось и для нее:
Милая, безбожная, пустая,
Незабвенная, прости меня.
Тот, кто в самом начале любил Снежную королеву, не сможет быть покорным мужем не для одной из женщин. Но они тоже считали себя королевами, играли королев, но никогда не были ими, потому оставались только засохшие розы и разочарования.
Побежденная королева отступила тогда, но она унесла с собой и его душу, хотя даже сам Дракон долго не знал, не чувствовал этого, и пытался доказать всему миру, что он такой же как им все, только пишет гениальные стихи. Всей трагедией своей дальнейшей жизни он доказал, что нельзя писать гениальные стихи, слышать музыку иных миров, и оставаться таким, как все.
А карнавал продолжался, они переодевались снова и снова, маски скрывали их лица, и это на какой-то срок было для него спасением, он мог оставаться среди них, чувствовать себя живым, переживать какие-т о страсти и страдания. Хотя когда маски были сорваны, появились пронзительные строки «Песни ада», он навсегда оставался в аду, и в реальности прошелся по всем его девяти кругам.
И только Снежному королю, в отличие от юного несносного гусара, удавалось свое одиночество нести достойно в этом мире, не обвиняя всех и каждого в собственных провалах и неудачах. Просто он был рожден королем и рыцарем, и никогда об этом не забывал.
Мистика окружала его повсюду, но был особенный символ, перебравшийся из самых страшных видений безумного Эдгара – черный ворон, которого оставляет Повелитель Тьмы тому, с кем заключена была сделка. Оставляет он его как напоминание о совершенном. Этот странный ворон на любой его вопрос, на любой порыв произносил одно только слово: «Никогда». Он понимал, что именно так все и будет.
Ни жизни, ни любви, ни бессмертия, ничего в его реальности не было реально. Так и любовь, и страсть, и жизнь сама превращается в странную игру с судьбой, словно он мог в один прекрасный момент все изменить, если сделать еще один шаг. Но шаг делался, а вместо странного и прекрасного света была снова метель и кромешная тьма.
А когда он видел своего Ангела, тот спрашивал его:
– У тебя есть стихи, разве этого недостаточно?
И вечный противник его отвечал на тот же безмолвный вопрос:
– Пред гением судьбы пора смириться, сер
Ему не суждено было стать Фаустом, или Донжуаном, или Гамлетом, все они были слишком земными и, в сущности, ничтожными созданиями. А он никогда ни у кого, ни о чем не просил. Боги не просят, и ангелы не просят. Это к ним обращаются с молитвами и мольбами. И обращались, все время, на каждом шагу. Первая поэтесса, влюбленная в него с первого до последнего мгновения своей жизни оставалась богомолкой, и та, которая никому не подчинялась, и не решилась приблизиться, молилась:
Плачьте о мертвом ангеле, – призывала она, и рыдала вся страна, все, кто мог в те августовские дни понять, кем для них был тот, который ушел, едва переступив свой сорокалетний рубеж.
Они молились, но в жизни его не было любви, и он расставался с ними безжалостно.
– Ты уйдешь, – говорил ему бес, но и через много лет после ухода, каждая девица, которая хоть что-то смыслит в поэзии, будет мечтать о том, чтобы провести с тобой ночь.
– Это должно меня радовать?
– Как хочешь, но так будет, никто из предшественников не мог и мечтать о таком.
А он меньше всего мечтал о ночах с женщинами – ночь предназначена, для старинного дела – поэзии, после того, как лихо прокатишься на рысаках с самой обаятельной, и возникнет признание:
