Перо из крыла Ангела. Тайны творчества

– Но ведь Словом можно убить…

– Да, конечно, можно, только убивает такая душа окончательно себя саму, мертвые слова, исторгнутые из мертвой души, да еще сложенные в стихи причиняют вред только тому, кто их исторг из своей утробы. Поэтическая змея кусает и травит только саму себя – это еще одна тайна творчества, оно не может причинить вреда другим, только творцу, ведь про идею бумеранга тебе не надо рассказывать.

– Все так страшно?

– Все так серьезно, а когда это творчество было игрушкой – это бомба, которая разрывается у нас в руках, если мы нарушаем какие-то негласные заповеди и законы, впрочем, как и везде.

– Пусть они пишут, это лучше, чем пьют водку или издеваются над близкими.

– Лучше? – спросил мой спутник и усмехнулся, – а ты не помнишь случайно, за что Писателю голову оторвали, ну отрезали, отрезали, не морщи так носик, но ему легче от этого не стало. Ну не хочешь Берлиоза, тогда вспомни, почему освободили разбойника и казнили того, кто только словами бросался, и храм веры разрушить собирался, чего это они все так против него настроились, если слова безобидны, и нести можно всякую чушь?

Мне становилось страшно. Мой кукловод, тот, который во мне, рванулся прочь, кажется, я еще была жива, и могла управлять собой сама. Или только кажется?

Слабым жестом философ предложил мне прогуляться. Я поднялась, чтобы последовать за ним.

Незнакомец загадочно улыбнулся и растворился в воздухе.

Глава 3 Общество мертвых Писателей

Если рукописи не горят, то они бессмертны?

Но среди бессмертных попадаются и мертвые рукописи такая вот беда…

(Дневник кота Баюна)

Писатели собираются в полночь в нехорошей квартире.

На том свете, где они вроде бы жили, литераторы называли себя громко писателями или тихо сочинителями увлекательных историй.

Но это было давно, очень давно. Тогда они были еще живы, или казалось, что живы: двигались, ели, пили, иногда занимались сексом со случайными и не случайными женщинами, а все остальное время писали и писали, свято веря в то, что они прорвутся в мир, их будут читать, ими будут восхищаться. Восторженные толпы не будут давать прохода, а каждый из них станет богатым и знаменитым, да что там просто Пророком, Мессией проснется в один прекрасный день.

Какой-то умник твердил, что прорвутся к своим читателям только единицы, и каждый из них мнил себя той самой единицей, которая обязательно станет Мыслителем и Пророком, Пророком и Философом…

Ни один не стал, хотя тогда они этого знать не могли, потому и умерли еще при жизни, забыв сначала о женщинах, потом о вине, а потом и пище реальной, осталась только пища духовная, но была она скудна и убога, потому и исчахли творцы окончательно.

Но они продолжали делать вид, что живут и что-то сочиняют.

Ведь все очень просто, сначала нужно создать текст творения, потом скрепить его мертвой водой (в любой приличной сказке описано, как это делается), потом, а вот потом надо добыть каким-то хитроумным способом живую воду, чтобы вдохнуть в плоть творения, явить миру его энергетику. Оно должно манить, притягивать, зачаровывать, не отпускать от себя читателя, взять в плен раз и навсегда – всего то ничего.

Но на мертвой воде у самых лучших из них все и обрывалось. Ткань повествования дорабатывалась, вычищалась, приводилась в какую-то определенную форму, порой очень приличную форму, с этим не поспоришь, и тогда писатель, подобно древнему Пигмалиону любовался своим почти совершенным творением. Казалось, еще чуть-чуть, одну искру, и вспыхнет костер, который осветит тьму и согреет душу… Но ничего не случалось.

Теперь писатель мечтал только об одном, чтобы оживить это творение, и с ним живым и прекрасным и оставаться, ведь никто и ничто другое в том мире ему и не было нужно. А вот здесь все рушилось и рассыпалось в прах.

Они спрашивали друг у друга, собравшись вот так же в полночь, что же нужно сделать, чтобы творение ожило и задышало.

Кто-то вспомнил старинный миф (писатели получили классное и классическое образование), они говорили о том, что древний скульптор обратился к самой Афродите, и она оживила творение, в которое он был влюблен. Галатея шагнула к нему, чтобы остаться с ним навсегда.

– Но где же нам взять богиню любви, если они все давно превратились в Магдалин? Они тоже стали мертвыми.

Это случайное признание и открытие привело в уныние многих, но они не теряли надежду.

Тогда кто-то вспомнил о Бабе Яге, она была вечной ведуньей, жила на границе миров, и уж она —то точно могла им помочь.

Они долго скитались по заповедному лесу, давно превратившемуся в дремучий, ведь никто не следил и не ухаживал за ним. Но не нашли там никакой древней старухи, и вернулись в свой мир с пустыми руками.

Какими бы учеными не были наши писатели, но они не могли знать, что Баба Яга была сорокапятилетней красавицей, Царевной лебедью на заповедном озере. Она никогда не была той безобразной старухой, какой рисовали ее злые и коварные люди, крещенные когда-то огнем и мечом князем, которого напрасно назвали Святым.

Кто-то из них даже полюбовался ею издалека, но они боялись русалок, не ведая, что те вовсе не в воде, а не деревьях у славян селились.

Еще больше писатели боялись чертей, которые были только зеркальным отражением самого человека, и это черти должны были их испугаться, потому что люди превратили их в чудовищ и пугал, стали обзывать бесами, творцы боялись всех духов, потому что для мертвых поэтов страшен любой живой дух, будь то Леший, Кикимора, Домовой, Русалка, а уж черт как страшен-то.

И духи сторонились их в те времена. Духам не нужны были мертвяки, они стремились к живым, только с ними и оставались всегда.

Так и пришлось вернуться Писателям с пустыми руками назад. Они смотрели на свои прекрасные, но мертвые творения и понимали, что жизнь прожита зря, что ничего они не смогли сделать в этом мире, и пора было уже покинуть его, забыть о той неудачной попытке жить и творить…

Так и ушли чуть раньше или позднее…

Уже встретившись на том свете, Мертвые писатели узнали друг друга и создали свое общество. Они мечтали только об одном – оживить свои мертвые творения и вернуть их в тот мир, чтобы труды не пропали даром.

Разве не объяснял им Таинственный профессор, что рукописи не горят… А если они не горят, то их нужно оживить, не могут же бессмертные творения оставаться мертвыми.

Тогда они и узнали о литературных сайтах, и решили прорваться в сеть, понимая, что это последняя возможность оживит своими творения.

– Они станут известны всему миру.

– У каждого творения найдется свой читатель.

– Кто-то запомнит их и оставит навсегда, передаст своим детям и внукам.

На разные лады повторяли эти слова окрыленные писатели, посылая нам в сеть свои творения, замирали в ожидании их оживления и своих читателей. Но мертвым грузом висели произведения в сети, никто никогда не открывал их, словно на каждом стояла черная метка.

Какой-то чудак собрал все непрочитанные творения на одной странице, а сверху подписал: «Общество мертвых писателей»…

Когда писатели увидели это, сначала они обрадовались, им казалось, что это может привлечь к ним внимание. Они помнили старую истину о том, что человек умирает во второй раз, когда о нем забывают, и не хотели снова умереть…

Но читатели и другие писатели обходили стороной эту странную страницу, никто ни разу не открыл творения. Живые старались держаться подальше от мертвых..

– Они думают, что их творения живые, – усмехнулся самый старый и самый несчастный из мертвых писателей.

– Они живут надеждами на то, что это так, а надежда умирает последней.

В нехорошей комнате на том свете повисло молчание.

– Если бы знать, что так все обернется, – вздохнул седовласый Пигмалион, писавший очень интересные рассказы, они были почти живыми, им не хватало только одной какой-то искорки, чтобы разгореться и полыхать. И если бы она попала на рукопись, то текст бы ожил, задышал, наполнился светом и энергией.

В это время ветер распахнул прозрачные шторы и начался звездопад.

Но разве могут падать все звезды сразу? Так не бывает ни на этом, ни на том свете