Призраки урочища страха

– Ты, дед, видел кого? – резко и быстро выкрикнул Ворона. – А ну, ребята, по тропе!

Они быстро обыскали скалы, но никого и ничего не нашли, кроме равнодушных валунов и замшелых бронзовых стволов деревьев.

– Да нет, – пришел в себя дед, – не было никого.

Нет, не нравилось Вороне странное поведение деда. Головой готов поклясться, что увидел он кого-то или что-то, и не только увидел, но и узнал. Только этим своим знанием не хотел старый хрыч делиться. И Ворона чувствовал, что это так его напугало, что молчать будет, чего бы это ему не стоило. Надави – наврет с три короба, но ни за что правду не скажет! Может потому, что пахла она, правда эта, смертью? Будешь тут молчать, если смерть эта твоя собственная.

Оклемавшийся Цвигун устало вытирал пот со лба.

– А знаешь, дедок, – дружелюбно окликнул Цвигуна Ворона, – о чем я жалею?

– О чем, сынок? – приветливо поднял голову Цвигун, – Я не держу сердца. Молод ты – вот и горяч.

Парень задумчиво смотрел на безмятежно глядевшего на него деда: «А ведь ты, отец родной, знаешь, что я не прощения просить буду. Я, старый черт, жалею, что не придавил тебя в тайге, как вот этого червяка – Он зло бросил на траву зеленую пупырчатую гусеницу, лениво лежащую на листке и неторопливо размазал ее по траве. – И думаю, понимаешь, уверен железно, что воздух тут у вас стал бы гораздо чище».

– Злой ты, – сочувственно сказал дед, – злости много, ума бы побольше. Мешала она тебе. Гадите, гадите вокруг себя, пугаете, пугаете. Что делать будете, когда бояться надоест? – И он прямо и насмешливо глянул в кошачьи глаза Вороны. – Ты, наверное, думаешь, что напугал меня? Зря думаешь. Тебе бы радоваться, дураку, что живым вышел.

И, не дожидаясь ответа, с трудом передвигая ноги, поплелся в сторону ручья.

– Чего ты на него наехал? – спросил Олег, – Зря ты на него так.

– Как так? – взвился Ворона, – Знаешь, Олежка, допросить бы его, дедушку нашего, с пристрастием. Ой, как много узнали бы мы интересного. Режь меня, не поверю, что не знает он ничего о том что творится здесь. Знает, гад, знает! А, может, и сам руку приложил. Вот нисколько не удивлюсь.

– Да черт с ним, со стариком. Живы – и, слава богу! Ноги бы отсюда скорее унести. – пожал плечами Олег.

– Не скажи! Я бы вернулся сюда. Очень уж любопытно мне, что здесь происходит. Не один, конечно, и хорошо бы пулеметик или танк прихватить. Тут в каждого второго стреляй – не ошибешься. А я в лес теперь без автомата не сунусь.

Дед Цвигун напряженно слушал обрывки долетавшего до него злого разговора. Он не казался ни испуганным, ни растерянным. На лице его играла нехорошая усмешка.

Возвращались в полном молчании другой дорогой. Оглядывались, разговаривали шепотом. И все казалось им, что будто кто-то из темной глуши, окружавшей их, смотрит недобро, пристально. В конце концов, у, в общем-то, не робких мужиков сдали нервы. Раптор первый начал стрелять в темную, гнилую пасть тайги, глотавшей пули, глушившей крики, странным болезненным эхом отзывавшуюся на каждый выстрел. Проводник устало сидел в это время на пеньке и курил неизменную сигарету.

– Сидели бы вы в вашем городе, – думал он, – и не лезли в то, чего не понимаете. Тайга и не таких героев видела. Проглотит вместе с пулеметом и автоматом и не чавкнет. Был человек – и нет человека. Это вы перед людьми храбрые, человека, значит, убили, – это плохо. А гусеницу раздавить – так ничего. А для нее что человек, что мураш, что гусеница, которую ногой размазали – все едино. Смерть есть смерть. Перед нею все равны.

Они вернулись из тайги угрюмые и бледные, спавшие с лица. Принесли упакованный в черную клеенку труп Ивана Вырина. Опознать его было некому: и дочка, и мать уехали неизвестно куда, и скоро вернуться не обещали. Страшный груз загрузили в машину и уехали. Бабка Цвигуниха, по большому секрету, рассказала всем соседкам, что голову у Ивана кто-то откусил. Страшные зубы оставили рваные полосы на теле егеря, которого терпеть не могли в деревне. «А главное, – таинственно оглядываясь по сторонам, шептала бабка – вокруг тела на влажной земле нашли опешившие милиционеры следы маленькой детской ножки с крохотными пальчиками.

Олег ехал в поезде, с каждой минутой приближаясь к нормальной человеческой жизни. Убаюканный ровным стуком колес, он задремал. Темная фигура внезапно возникла в дверях, наклонилась над ним, хищно повела носом, шумно втягивая воздух. Олег ясно услышал сопение, будто незнакомец, замерший перед ним, осторожно, по – звериному, принюхивается, пытаясь уловить и распознать слабый, ускользающий запах. Запах его, Олега. Он проснулся в холодном поту, леденящий, безотчетный ужас сковал тело. Вокруг смеялись и разговаривали люди. За окнами мелькали веселые березовые рощицы, кто-то бренчал на гитаре.

– Черт! – Приснится же! – устраиваясь поудобнее и медленно приходя в себя, подумал он.

1.4. Подарок для детектива

Башира Омаровича Баширова, начальника Вальцовского РОВД, срочно, ничего не объясняя, вызвали в область. Ничего хорошего в этой спешке не было, потому подполковник Баширов, отработавший в системе не один десяток лет, всю ночь писал какие-то бумаги и что-то лихорадочно рвал и бросал в круглую красную мусорницу. Утром он тихо, чтобы не потревожить спящую жену, выпил кружку крепкого горячего кофе, сел в служебную машину и отправился в областной центр.

Вообще начальник Вальцовского РОВД был человеком колоритным и ментом далеко не традиционным. Бывший детдомовец, он умудрился поступить и закончить юридический факультет университета, но за длинным рублем устремился в торговлю, откуда был быстро уволен по собственному желанию. Из партии его выгнали за мошенничество, которое он искренне считал честным бизнесом. Но партийные товарищи его мнения не разделяли, и карьера бывшего торгаша была плачевно завершена. Неунывающий юрист, удрав из родного солнечного Узбекистана, выбрал для жительства глухой таежный район, где решил отлежаться и зализать раны. Обдумав немногочисленные варианты, Баширов выбрал местом работы маленькую сельскую школу, куда устроился учителем истории. В глубинке люди с высшим образованием были редкостью, а в школе, где работало одно бабье, красивый, умный, вежливый и воспитанный историк в течение года стал директором, его школа лучшей в районе, на Башира Омаровича посыпались грамоты, благодарности. Все было великолепно, пока в один прекрасный день его не попросили зайти в райком партии. Сердце у него тревожно екнуло и под ложечкой неприятно заныло. Но то, что он услышал, его удивило. Высокий картинный партиец в синем с искрой костюме и белоснежной рубашке, встряхивая седой взбитой шевелюрой, торжественно спросил его, почему тот еще не в партии? Робость и испуг сидящего перед ним молодого директора были истолкованы им по-своему и очень понравились престарелому ветерану партии. Краснея и заикаясь, подыскивая подходящие слова, Башир Омарович напряженно думал, что ему делать. Отказываться было нельзя. Это он понимал. И согласился. Все складывалось как можно лучше, но тревога не покидала молодого кандидата. Целыми ночами он ворочался, упрямо глядя в беленый потолок, вставал с больной головой, потерял аппетит, похудел. Переживал не зря. На комиссии, куда наглаженный и начищенный Башир явился вступать в ряды передового отряда рабочего класса, он сбивчиво объяснял, зачем и почему ему это надо. Он очень волновался, перед глазами плыла красная пелена, лица сидящих перед ним расплывались и он почти не удивился, когда знакомый голос удивленно переспросил его фамилию. Только роковое невезение Башира привело на комиссию в Вальцовский райком в качестве представителя его старого недруга, благодаря которому он вылетел из партии в первый раз и едва унес ноги от тюрьмы.

Так в одночасье закончилась его педагогическая карьера. Тогда в первый раз в жизни он очень сильно напился. И надо же было дочери Вальцовского прокурора Верочке решить опробовать новенькие «жигули», подаренные ей любимым папочкой. Вот под колеса этих самых «Жигулей» и попал ничего не соображающий, пьяный вдрободан Башир. Перепуганная Верочка загрузила жертву несчастного случая в машину и, боясь гнева папочки, увезла подальше от прокурорских глаз на дачу. Там она трогательно ухаживала за слегка поцарапанным героем, глядя в прекрасные честные и черные глаза, лучившиеся искренностью и теплом, выслушивала его сбивчивые, полные обиды на жизнь рассказы и попутно влюбилась в него. Из дорожной катастрофы Башир вышел вначале сторожем на прокурорской даче, а затем зятем Вальцовского прокурора и начальником убойного отдела Вальцовского РОВД. А потом была перестройка, разбежались по углам и срочно перекрасились бывшие партийцы, Башир Омарович из вредного для общества человека превратился в борца за новую идею. Но урок, полученный им в молодые годы, усвоил полностью. И главный вывод был такой: не высовывайся! Рубят головы тех, кто высоко их поднимает. Осторожность его граничила с трусостью, но вот подлецом он не стал. Если можно было не сажать людей, не сажал, потому и считался в районе человеком справедливым и ментом правильным. Добрым и мягким он не был, выгоду свою строго соблюдал, но удовольствия от чужой беды не получал. Народ это ценил, и его, как это ни странно для начальника милиции, в районе любили.

И что не любил Башир Омарович, так это ездить на любые совещания, которые проводились как в области, так и выше. Сидел там тише травы, ниже воды, начальству на глаза старался не лезть, но и от встреч не уклонялся. Очень ему не повезло с внешностью, как ни старался он спрятаться за спины коллег в залах заседаний, но его всегда выделяли среди толпы. Беда начальника Вальцовского РОВД была в том, что был он очень красив. Роста невысокого, но крепкий и стройный. На белокожем свежем лице лучились темные, густо опушенные длинными, загнутыми ресницами черные бархатные глаза, над ярким ртом щегольски торчали черные усики. И среди раскормленных, отяжелевших от кабинетной жизни милицейских начальников он был как белая ворона. Да и район его был уж очень большой и трудный. Среди топких болот и непроходимой тайги были разбросаны редкие поселки, куда попробуй, доберись по непролазным таежным дорогам. И народ там непуганый, власти не боящийся. То и дело то убьют кого, то пропадет кто. Люди здесь пропадали часто. Считай никого не находили. Тайга все скроет. А среди буреломов, где один леший хозяин, законы свои, неписанные. И золотишко водилось в этих местах, и охотничий промысел был очень хорош, и рыбки ценной хватало, да и дерево здешнее в большой цене было. Опять же тянуло, как магнитом в эти глухие благодатные места тех, кто с законом был не в ладах, кто хотел спрятаться от власти и от людей. Как побег из мест не столь отдаленных, так и ищи беглецов в суровой и глухой вальцовской тайге. Только дурни эти, кто решал здесь схорониться, забывали с чем дело имеют. Тайга она чужих не любит. Скольких беглецов, умирающих от голода, ставших людоедами, потерявших человеческий облик, повидал Башир Омарович, не счесть. Но больше всего он боялся до дрожи в коленках вот таких вызовов к начальству, когда никто ничего не объяснял, и ждать можно было чего угодно. И вины здесь искать не надо. Если сильно захотеть, то грехи и грешки за каждым водятся. А от тюрьмы и от сумы не зарекайся. И еще запала в душу басня Михалкова, умненькая такая и ядовитая. Стояла, мол, лестница. Ступеньки были в ней одинаковые, но верхняя очень перед нижней гордилась. Пока кто-то шустрый не перевернул лестницу наоборот. И гордая верхняя ступенька оказалась в самом низу. Очень хитренькая басня и со знанием жизни написанная.

В здании областной милиции ему его никто не ждал, долго выясняли, кому и зачем он понадобился. Пока не попросили, вежливо так, зайти к областному прокурору. Вот от этого ничего хорошего тем более ждать не приходилось, и Башир Омарович только неприятно поежился. В кабинете Гирина сидел какой-то мужик, закрыв лицо газетой. Прокурор был огромный под два метра, мощный с зычным голосом мужик, его крупное лицо с грубыми выразительными чертами было глубоко изрыто оспинами. Он небрежно ткнул подполковнику руку и указал на один из стульев у бесконечного полированного стола. Предчувствуя беду, начальник Вальцовского РОВД сел на мягкое черное сиденье и ждал, пока скажут, зачем позвали. По опыту знал, что первым заговаривать нельзя, неизвестно во что вляпался. Гирин непривычно ласковым голосом стал расспрашивать о здоровье жены, тестя, о делах в районе. Подполковник также вежливо отвечал бесцветными словами, благодарил за внимание, а сам напряженно думал, что понадобилось от него хитрому и безжалостному прокурору, поднаторевшему в политических играх, за которым закрепилась среди коллег недобрая слава. Но Вальцовский район пока был вне зоны интересов хитромудрого начальника. А мужик изредка взглядывал на Башира Омаровича колючими недобрыми глазами из-за газеты и упорно молчал. Наконец, он отложил газету, и сердце у подполковника глухо екнуло. Сидел перед ним очень богатый и очень могущественный человек. Коротков Николай Иванович был тайным хозяином большинства золотых приисков области, имел несколько банков и еще много всего. И очень большие люди без его кивка дышать боялись. Само появление его в кабинете Гирина было явлением чрезвычайным. Башир Омарович уныло спросил себя, во что его на этот раз угораздило вляпаться.

– Давайте к делу – глухо сказал гость, его маленькие мутноватые глазки неторопливо ощупывали сразу взмокшего Башира.

– Да к делу, – крякнул Гирин и подвинул стопку бумаг и фотографий, – глянь-ка, может, увидишь что занятное.

Будучи начальником убойного отдела, много перевидал на своем веку Вальцовский мент, и не с самыми лучшими проявлениями человеческой натуры ему приходилось сталкиваться, так что трупами его удивить было трудно. Но то, о чем скупо рассказывала судебно-медицинская экспертиза, то, что было крупным планом изображено на фотографиях, его потрясло. Он еле сдержал страшные рвотные судороги, скрутившие желудок, едва не испачкав блевотиной дорогой ковер начальника. Гурин подвинул к нему стопку бумаг. Это были протоколы осмотра тел. Баширов читал, и буквы, слова сливались перед его глазами в одно серое полотно.

– Эй, ты в обморок не упади! – встревожился генерал, – Сядь, сядь. Что думаешь обо всем этом?

«Что за дела? – пришел в себя подполковник-Это кто постарался?» Перед его глазами стояли искромсанные тела мужчин, женщин, изуродованные с особой изуверской жестокостью, здесь был даже ребенок, девочка лет семи.

– А сам то ты что думаешь?

– Маньяк, садист, причем страшный. Неторопливо работал, со вкусом. На всех трупах пентаграмму ножом вырезал – то ли след для нас, то ли знак опознавательный, то ли это часть какого-то ритуала.

– Оба, генерал и Николай Иванович молча смотрели на Башира. Тот кожей чувствовал, что все его слова для них не новость. Тогда зачем позвали? Тяжелое чувство надвигающейся беды нахлынуло на него.

– Баширов, ты там у себя такое видел?

– Нет, – угрюмо буркнул тот, – такое я вообще впервые вижу. И он дрогнув, отодвинул стопку бумаг на середину стола, – У меня народ простой. Убьют, так просто убьют, бывает, конечно, что и пытают, чтоб про золотишко узнать, но живыми резать не будут. Для этого закалка нужна звериная. Это ваши городские мудрят. Насмотрелись западных ужастиков, вот голова и поехала.

Я бы сказал, что похоже на какой-то обряд. Все трупы изрезаны по одной схеме. Тут ритуал просматривается. Да, на культ какой-то похоже. Людей, будто баранов в жертву приносили. Я с этим встречался, но такой кошмар вижу впервые. Опять же развелось этих сект выше крыши. Дьяволисты, террористы, черт знает что. Для них кровь людская – вода.

Гирин недовольно слушал, царапая пожелтевшим ногтем полированную поверхность стола.

– А ты прям поэт, – хмыкнул он.

– У меня дело одно было. Дьяволисты в тайге орудовали приезжие. Так те тоже жертву приносили. Вот так и познакомился.

Баширов поднял голову и встретился с возбужденным и одновременно холодным взглядом Николая Ивановича. Банкир встал и быстро, нервно заходил по просторному кабинету, заложив руки за спину. Его длинные ухоженные пальцы были крепко сцеплены, побелели в суставах от напряжения, на лбу выступила испарина.

И тут Башир понял, что этот всемогущий в области человек, которого боялись и с которым считались представители не только официальных властей, но и все мафиозные группировки, напуган до смерти, напуган до такого состояния, что впору залезть под стол, зажаться в темный угол и клацать зубами. А вот это уже было занятно. Подполковник даже повеселел. Кто и что могло так напугать Николая Ивановича, который сам нагонит страху на кого угодно?

– Выйди-ка! – вдруг резко и повелительно сказал банкир Гирину. Тот, на удивление послушно кивнув головой, осторожно закрыл за собой дверь. «Крепко же он тебя за жабры держит. Ясно, кто здесь хозяин», – подумал подполковник и вопросительно взглянул на финансиста.

– Ты кури, разговор непростой будет. То, что ты видел, сделал отморозок один, Тунгус его зовут, а вот кто он на самом деле, не знаю. Я по молодости золото в артели старателей мыл в магаданских лесах. Часть, конечно, государству сдавали, часть своими каналами уходила, а большую часть отдавали Тунгусу. Он данью всех там плотно обложил. Кто не платил, или артачиться вздумал, тот давно червей кормит. Тунгус сам следил, чтобы золото поступало в необходимых количествах и доходило, куда надо. Я тогда не знал, с кем дело имею. Ну и уговорил ребят, четверо нас было, убрать его. Обидно было ему ни за что лучшую часть добычи отдавать. Осторожная сволочь был, сам к нам не ходил, деда одного присылал. Дедка мы придушили, потом за Тунгусом пошли. Он в заимке ждал. Нюх у него, как у зверя. Незаметно подобраться и убрать у нас не получилось. Учуял нас, стрелять начал. Мы подранили его, но он ушел. Была бы собака, мы, может, и достали бы, а так он в тайге вырос, а мы ночевать – то в лесу боялись, городские все. Если бы не фарт вышел на золото, давно бы домой подались. Вернулись мы злые, друг на друга не глядим, да и страшно было, но бросить место духа не хватило. Золото пошло, хорошо пошло. Мы и пожадничали. Нам бы уйти сразу. Так нет. Тряслись от страху, на лес оглядывались, а оторваться не могли. Словно заманивал нас кто. То все песочек шел, крупненький, но песочек, а тут вдруг самородки пошли, да один крупней другого. Песок мы в мешочки упаковывали, а самородки отдельно укладывали. Утром просыпаемся – Мишки нет, и самородков тоже. Мы аж взвыли, ружья похватали и следом. По росистой траве след четкий. Мы быстро шли, а он еще быстрее. Это теперь я понимаю, что нам дорогу указывали. Мы в тайге, как дети малые, не то что найти кого-то, сами потеряемся в десяти соснах. А тут то клок рубахи на кусте висит на видном месте, то ручку на тропке найдем, то конверта кусок белеет. А потом, – Николай Иванович сглотнул слюну, острый кадык на воловьей шее судорожно задвигался, – Потом слышим, как закричал кто-то далеко, эхом отозвалось. Я от крика этого и сейчас ночами просыпаюсь. Человеческого мало было в нем, словно зверь кричал, с которого шкуру живьем дерут. Мы, конечно, туда рванули, и, поверишь, пока бежали, пережил я тысячу жизней. Мишку мы нашли. Кровяной след тянулся долго. И пока мы шли по нему, то ухо находили, то руку, то еще что. А сам наш беглец висел на дереве весь изрезанный ножом. Подробности ты видел. Золотишко же при Мишке осталось нетронутое. Ну и значок на лбу. Компаньона мы похоронили, сами сплавились по реке, и больше в тех местах я не появлялся. Воды с тех событий много утекло, и я уж начал забывать об этом, как вдруг полгода назад мне позвонил Женька. Это с ним мы золото мыли. И нашел же! Напуган он был здорово. Говорит, что жену Мишки и брата его убили. А как убили, ты видел. Вот тут и начал я Тунгуса искать. Только я с таким никогда не встречался. Вроде есть человек, но одновременно и нет его. Ни имени, ни адреса. Возможности у меня неплохие, и выходы на разных людей тоже имеются. Но понимаешь, в лицо я его, конечно, видел. Но борода у него была до пояса, как у маджахета, волосы до плеч. По фигуре мужик обычный. Как его найти? Только, знаешь, как кликуху его помяну, народ замолкает враз – слова не вытянешь. Ни деньги, ни уговоры не помогали. Уж поверь, спецы работали – не выбьешь ни слова – перервал он возражение Баширова, – и деньги я сулил бешеные – не помогало. Такой ужас он на людей наводил, что умереть им было легче. И все равно кое-что я узнал-таки. Он под контролем держал большие партии левого золота, умный был и хитрый, как черт. Переиграть его никому не удавалось. Сколько караулили, от всех уходил. Мы, выходит, единственные его подранили. Запал он, выходит, на нас.» Николай Иванович сел, слова лились из него мутным потоком, не принося облегчения. Сквозь аромат дорогого одеколона все сильнее пробивался острый запах пота, страхом был заряжен сам воздух около него. Подполковнику стало не по себе. Он задыхался в этом кабинете с его тяжелой полированной мебелью, темными шторами на окнах, дорогим ковром на полу. Никогда начальник Вальцовского РОВД не был ни нервным, ни психически неуравновешенным человеком. Удивить его, а уж тем более вывести из равновесия, было непросто. Но за незамысловатым рассказом этого перепуганного, как мальчишка матерого мужика чувствовал он, как входит в его жизнь что-то страшное, черное, злое, и больше всего хотелось ему сейчас к себе в Вальцовск, к своим родным уголовничкам.

– Понимаешь, Омар, он сгинул из глаз давно уже. Засел где-то в норе. Вот из этой норы он до Мишкиных родных дотянулся. И к Женьке тоже-хрипло добавил он. – И его, и жену. И девочку не пожалел. А следов никаких. Висяк.

– Чем я могу помочь? – поинтересовался Башир. К нему постепенно возвращалось спокойствие. Если речь не шла о кабинетных играх, то свою работу он знал и делать ее умел. Мысленно просчитал все варианты. И почти не удивился, когда услышал то, к чему уже был готов.

– След Тунгуса к вам в Вальцовский район тянется. Выходит, у вас в тайге он залег. Ты его найди. И не спугни. Сами вы его не возьмете. Уйдет. Им мои ребята займутся.

Голос Николая Ивановича перестал дрожать. Теперь на месте перепуганного, сломленного толстяка сидел уверенный, жесткий холодный человек, способный на самые крайние решения.

– Неделю назад у меня прямо из дома пропал мой пес Фокстерьер Джим. Собака на редкость злая, даже кормил его только я. Дом хорошо охраняется. Чужих не было. Украсть Джима не могли. Я уж начал думать, что он сбежал. И тут вчера на дороге, когда ехал в город, подкинули мне сверточек. Подробности узнаете у охраны. Он подошел к стоявшему в углу маленькому журнальному столику и развернул пакет. Подполковник неохотно подошел. Изуродованная, залитая кровью собачья морда глянула на него черными провалами вместо глаз. На лбу собаки была рвано вырезана пентаграмма.

– Теперь, выходит, моя очередь, моя и моей семьи. Он мне знак дает, что я в доме моем не спрячусь, что дотянется он до меня. Башир, ты его нору найди. Я долги платить умею.