Земля матерей

– Ну или у них нет денег на билет, или регулярные рейсы отменили.

– А у нас есть билеты?

– У меня достаточно наличных, чтобы их купить. И еще у меня есть лекарства, которые можно продать. Не волнуйся напрасно, тигренок. Мы обязательно как-нибудь выкрутимся. – Но она прибавляет скорость, чтобы побыстрее проехать мимо стоянки с машинами напрокат и палаточного городка, похожие на зомби обитательницы которого продолжают свое бдение у ограды.

Стоянка забита машинами, многие из них с открытыми дверями. Большие плакаты, расставленные с неравными интервалами среди указателей и информационных табло авиалиний, гласят:

Жертвуете свою машину?

Оставьте ключи в замке зажигания. Мы передадим ее тому, кому она нужна.

Инициатива мобильных граждан Калифорнии

– Грубо, – замечает мама. – Ну да, я пожертвую свою машину, но зачем же бросать ее посреди дороги, черт возьми? – Она аккуратно паркуется в карман, после чего, Майлс это не придумал, пишет записку и оставляет ее на приборной панели: «Удачи вам, будьте осторожны на дорогах, внимание, тормоза резковаты».

Он не хочет возвращаться домой. Всех его друзей практически наверняка нет в живых. Разумеется, к девчонкам это не относится, хотя как знать? Его лучшие друзья, Ной, Сифизо, Исфахан, Генри и Габриель, как и все остальные мальчишки в классе, умерли. Дедушка Фрэнк умер. Мама даже не смогла проститься с ним, только по «Скайпу», потому что они застряли здесь, а дедушка Фрэнк оставался в Кларенсе, в своем доме у реки. Учитель рисования мистер Мэттьюс, дядя Эрик, Джей, Айянда, забавный охранник в школе, его любимый кассир в супермаркете, похожий на американского актера Дуэйна Джонсона. Умерли-умерли-умерли. Все умерли. Как и сам Дуэйн Джонсон.

Майлс не знает, почему сам он до сих пор жив.

– Как ты полагаешь, каковы будут экономические последствия всех этих брошенных машин? – спрашивает мама, закидывая на плечо сумку, делая вид, будто не замечает, что он идет медленно, прижимая ладонь к животу.

– Только больше никакой учебы на дому, – стонет Майлс. – Пожалуйста!

– Положительный момент в том, – не обращает на него внимания мама, – что машины доступны каждому, дороги свободны, меньше вредных выхлопов, замедление глобального потепления. Но, с другой стороны, все общественные стоянки заполнены четырехколесным хламом. И каковы последствия от сокращения рабочих мест и уменьшения налоговых поступлений от автомобильной промышленности? Или ты думаешь, что сейчас этим занимаются одни роботы?

– Мам, мне все равно.

Двери раздвигаются с тихим шипением, и они проходят в зал вылетов. Все магазинчики и кафе закрыты, но сквозь защитные решетки видны пустые или почти пустые полки. Полно газет и журналов, но ничего съестного, если не считать разорванного пакетика с чипсами, рассыпавшего по полу свое оранжевое содержимое. На кассе объявление: «Извините, санитайзеры для рук закончились!» и грустный смайлик.

Застывшие ленты для выдачи багажа подобны гигантским сколопендрам. Как там их называл Сифизо? «Шонгололо»[13 - Шонгололо – на языках зулу и коса «многоножка».]. Сифизо родом из Дурбана, где сколопендр так много, что приходится каждый день выметать их из дома, но иногда они только притворяются мертвыми, чтобы их оставили в покое. Сифизо был родом из Дурбана.

Колесики чемодана делают «тррррррррррр» по полу, единственный звук помимо «чвак-твик-чвак» подошв кроссовок. Ни объявлений, ни музыки. Очень непривычно. Мама сосредоточена на цели, решительно идет по пустынным залам, и тут, когда они направляются к терминалу «Д», Майлс, к своему облегчению, узнаёт нарастающий гул голосов, человеческих голосов.

– Надень капюшон, хорошо? – предупреждает мама. – Я не хочу привлекать внимание.

«Бедные застрявшие пассажиры», – думает Майлс. Целые семьи, расположившиеся среди чемоданов, вымотанные, раздраженные, усталые, стоящие у окон или кучкующиеся между слепыми мертвыми лентами для выдачи багажа. Сплошь одни женщины. Это и так понятно, правильно? Майлс опускает капюшон ниже на лоб, убирает подбородок.

К единственной билетной кассе извивается длинная очередь, почти все сидят, по-турецки или раскинув ноги, словно они ждут уже давно, кроме одной дамы в узкой черной юбке и пиджаке, которая стоит, подчеркивая этим свой наряд, в одних чулках, туфли на высоком каблуке примотаны сверху к чемодану. Бизнес-леди настроена по-деловому. За окошком кассы никого нет. Общая для всех рейсов. Открывается в 8.00.

– Господи, это настоящий конец света, – замечает мама.

«Это шутка», – думает Майлс.

Сотрудница «Пан-Америкен» с бейджиком на ярко-желтой ленте замечает, что они стоят, и подходит к ним, постукивая по бедру фонариком.

– Здравствуйте. У вас уже есть билеты? Вам лучше сесть. Устроиться поудобнее. Досмотр и посадка начнутся утром.

– Нет, нам еще нужно купить билеты. Дальний перелет, международный.

– Отсюда не получится, милочка. Только из Сан-Франциско. Только там можно оформить билет на международный рейс. Предлагаю вам вернуться домой, хорошенько выспаться в теплой кровати, а завтра приехать в аэропорт.

– Очень неприятно, – говорит мама с жизнерадостным спокойствием, что свидетельствует о том, что она в бешенстве. – Замечательно, а мы оставили ключи в машине. Идем, тигренок.

– Мы сейчас поедем домой?

– Не домой. Мы подскочим к аэропорту Сан-Франциско, займем там очередь и будем ждать.

Похожая на персонаж мультфильмов женщина с заостренным лицом и отросшими длинными черными корнями обесцвеченных волос отрывается от своего насеста на огромном серебристом чемодане и торопливо семенит к ним.

– Эй, подождите! – На ней не по размеру большой красный свитер, отчего она кажется еще более тощей. – Прошу прощения, я случайно услышала ваш разговор. – Она чересчур панибратски берет маму за локоть. – Вам нужно купить билет? Я вам помогу. Куда вы собираетесь лететь? Я решу все вопросы.

– Нет, все в порядке, спасибо, – вздыхает мама.

– Понимаю, вы считаете меня мошенницей, и я не стану вас уверять, что вам это не будет ничего стоить, но мой двоюродный брат работает в авиакомпании и…

– Эй, Марджори! – окликает ее сотрудница «Пан-Америкен». – Что я тебе говорила насчет скальпа?

– Да мы просто разговариваем! – в бешенстве кричит в ответ мультяшная женщина. – Я ей кое-что объясняю. Вы что-то имеете против?

– Ты хочешь, чтобы я вызвала полицию?

– В этом нет ничего противозаконного! А вот незаконно то, что вы ущемляете мое право заниматься предпринимательской деятельностью и поддерживать себя и свою семью! – Тут она вздрагивает, словно получив удар шокером, и ее лицо искажается. – Блин, что, правда?

– Сколько я должна тебе повторять, – ворчит сотрудница «Пан-Америкен», направляясь к ней, однако Марджори уже вернулась на свой насест на чемодане, словно ничего не было.

«#невинное лицо», – думает Майлс и, даже не оборачиваясь, понимает, что надвигается что-то Плохое. Топот ног и крики. У него в груди все обрывается.

К ним бежит отряд полицейских в черных спецназовских доспехах с огромными пистолетами.

– Всем лечь! – кричат они. – Всем лечь, мать вашу, живо!

Мама хватает его за руку и отдергивает в сторону, подальше. Очередь к билетной кассе спазматически вздрагивает, но держит строй. Дама в костюме даже не оборачивается. Чернокожая семья у окна вскидывает руки, словно марионетки, которых дернули за нитки, и Майлс делает то же самое, испуганно, неуверенно.

Но он быстро понимает, что полицейским нужна не эта семья. Они направляются к нему с мамой.

– Я сказала лечь! На пол! Руки вверх!

«Так все-таки что же, руки или на пол?» – с тревогой думает Майлс. Одновременно и то и другое не получится. Ему кажется, будто его желудок стиснут в огромном кулаке. Он вспоминает слова своего двоюродного брата Джея, когда он с семьей приезжал в гости в Йоханнесбург: «В Америке стреляют в чернокожих детей».

– Все хорошо, делай, что тебе говорят. Спокойно. Дыши глубже. Все хорошо. – Мама поднимает ладони, предлагая ему хлопнуть по ним. Опустив плечо, она скидывает сумку на пол.

Но на самом деле ничего хорошего нет, ведь так? Всё как раз наоборот, и им следовало остаться в доме вместе с папой; им следовало оставаться с его телом, и не нужно было задерживаться в Америке, даже несмотря на то, что Джей умирал, и им не нужно было приезжать в этот аэропорт, тогда как они должны были быть в Сан-Франциско, и у них даже нет билетов, а он катается по полу, потому что очень сильно болит живот, дергая ногами, словно игривый котенок, потому что очень больно, и кто-то кричит: «Что с ним?», хотя капюшон по-прежнему низко опущен и нельзя определить, что он это он, а мама говорит тем спокойным, холодным, отчетливым голосом, который на самом деле показывает, что она в ярости: «У него болит живот, у него колики, это от переживаний, когда ему больно, он ничего не слышит, пожалуйста, не трогайте его!», и одна из полицейских ставит ногу маме на спину, прижимая ее вниз, и кричит: «Что в этой сумке?», и кто-то вываливает содержимое на пол, и какая-то женщина кричит (не мама), пронзительно, словно в фильме ужасов, но по большей части все парализованы, молча смотрят на происходящее, и пластмассовые баночки с лекарствами рассыпаются по полу, полицейская кричит: «Что это? Что это?», и тут Майлса рвет на пол, водянистой жижей, потому что они почти ничего не ели, и мама восклицает: «Пожалуйста, помогите ему!», но все в порядке, ему уже лучше, и мама все равно не может прийти к нему на помощь, потому что полицейская не убирает ботинок с ее спины и пистолет направлен маме в затылок, и другая полицейская опускается на корточки рядом с ним, хотя ее лицо скрыто черным забралом, черепашка-ниндзя в боевых доспехах, и протягивает ему неизвестно откуда взявшуюся влажную салфетку (наверное, она тоже мама), помогает ему подняться, говоря: «Все в порядке, все будет в порядке, теперь ты в безопасности. Дыши глубоко».

И затем, издав горлом жуткий звук, женщина-полицейская заключает его в объятия.

– Не смейте к нему прикасаться! – кричит в противоположном конце зала мама.

И толпа, до сих пор наблюдавшая за ними молчаливо и неподвижно, при этом местоимении дергается, будто стрелка сейсмографа. «Его». По залу распространяется нарастающий гул. Кто-то дергает за руку полицейскую, схватившую Майлса, это другая полицейская, на лице, скрытом забралом, бесконечный ужас. «Ну же, Дженна, успокойся», – говорит она. Смущенная. «Напуганная», – вдруг доходит до Майлса, и это пугает и его. «Ну же, не надо. Не надо так делать. Будет только хуже».