Лунные девочки
Я доела глазунью, бросила тарелку в раковину (помою вечером!) и ушла в свою комнату. Всего их в квартире было две, обе – изолированные. Мне досталась маленькая, и в ней помещались односпальная кровать, советский лакированный письменный стол и напольная вешалка. В углу висело квадратное зеркальце без рамы, а на подоконнике с облупившейся пожелтевшей краской стояли горшок с кактусом и солевая лампа в виде совы с круглыми глазами-бусинами. Я включала ее, когда читала в кровати, и комнату заполнял тусклый желтый свет. Становилось уютнее – лампа, бумажная книжка, толстое и тяжелое одеяло, казалось, что я готова провести так всю жизнь. Раньше казалось. После месяца на самоизоляции недосягаемой мечтой стала прогулка.
Я упала на кровать и завернулась в одеяло. В комнате было прохладно и пасмурно – солнце не показывалось несколько дней. Интересно, Рита догадалась, что меня задел отказ заказчика? Я всегда убеждала себя, что отказ – не оценка, это не характеризует меня как специалиста, но в глубине души продолжала считать себя самозванкой, которую наконец вывели на чистую воду.
Чего я добилась за эти годы? Уехала после школы в Москву, окончила местный вуз – и все. Ни карьеры, ни накоплений. Я даже на море ни разу не съездила, а с этой пандемией вряд ли когда-нибудь там побываю. Можно было бы продолжить жалеть себя, но я вспомнила про одноклассников, и стало интересно, как сложилась их жизнь. Вряд ли кто-то из них получил Нобелевскую премию, но вдруг? Я достала смартфон из-под подушки и нашла в соцсетях страницу старосты Кати. В последний раз мы виделись на последнем звонке восемь лет назад. В день, когда в школе устраивали выпускной вечер, я уже тряслась в поезде «Минеральные Воды – Москва».
Судя по странице Кати, сразу после школы она вышла замуж, родила двоих детей и никуда не уехала. Она каждый день публиковала фотографии – в нашем городе продолжалась обычная жизнь: Катя ходила с детьми в бассейн (почему он работает?!) и в магазины, гуляла на детской площадке. Единственное, что выдавало актуальную дату, – медицинские маски на лицах некоторых прохожих.
– Мы вымрем из-за вас, – сказала я фотографиям и открыла сайт, на котором публиковали статистику по заболевшим. В Ставропольском крае, в отличие от Московской и Ленинградской областей, заразившихся было мало – тысяча человек за все время пандемии. Особый почти горный воздух и нарзаны, видимо, помогали. Я выключила телефон и забросила его обратно под подушку.
Ох, может, поискать вакансию курьера? Они сейчас особенно нужны. Из редакции я уволилась за несколько месяцев до начала пандемии, казалось, что на фрилансе смогу заработать в два раза больше, чем корреспондентом окружной газеты, поначалу так и было. Я нашла несколько крупных заказчиков, и, хотя работа казалась однообразной, оплачивалась она стабильно и щедро. А потом появился вирус.
Не хочу об этом думать. Я снова схватила телефон и начала листать ленту соцсети, не вникая в содержание. Окно комнаты выходило на детский сад. Обычно в это время воспитательница выводила малышей на прогулку, и гам доносился даже через закрытые створки – словно драки те устраивали в соседней комнате, а не в песочнице.
Теперь же стояла тишина, она казалась настолько противоестественной, что невольно привлекала внимание. Если бы мне нужно было описать чувство, то я бы сравнила эту тишину со снесенным домом, мимо которого ты пять лет ходил на работу. Еще прячешься в тени, которую он отбрасывает, но видишь только горизонт.
Детский сад без детей.
Дороги без машин.
Высотные офисные здания, в которых не горит свет.
Тишина куполом, только щебет птиц и стук капель по железному карнизу. Изредка симфонию московской весны пронзал звук сирен скорой помощи, но он стал привычным. В последние дни сирен уже не было.
Усилием воли я сфокусировала взгляд на ленте новостей.
Мэр Москвы отменил движение наземного общественно транспорта.
Глава министерства здравоохранения Испании сообщил о нехватке больничных коек.
Официально: в ООН причиной пандемии назвали необратимые изменения климата.
Я читала только заголовки: ни одна из новостей не заинтересовала меня настолько, чтобы прочитать текст. Мое восприятие за последние недели изменилось: свой личный мир я невольно ограничила бетонными стенами, и внутри них не производилось новостей. Все замерло – случайностей больше не существовало. Мой личный фильм сжался до одного кадра, а все остальное – пандемия, необратимые изменения климата, остановившиеся трамваи и автобусы – крутили в другом кинозале.
Смартфон пискнул, на него пришла срочная новость. В комнате Риты скрипнула дверь, послышался топот – она с силой наступала на пятки, и слышно ее было даже с закрытой дверью. Рита не зашла – запрыгнула – в комнату и бросила в мою сторону свой телефон.
– Ты видела?!
Я нехотя его взяла и прочитала открытую новостную заметку. И ничего не поняла.
– Что это значит? – спросила я у Риты и села на кровати, повыше подтянув одеяло. Меня зазнобило, в желудке словно застрял мяч с шипами.
– Что именно? – она забрала телефон и начала читать. – «В Боткинской больнице в Москве очнулись три пациента, заразившиеся новым вирусом более месяца назад. Они находились в коме от 11 до 19 дней. По словам источника издания, пациенты не реагируют на раздражители, но двигаются самостоятельно. Один из них проявил агрессию к санитару, ему сделали инъекцию успокоительного…»
– Рита, блин, я умею читать! Я не понимаю, что значит «не реагируют на раздражители», но при этом «проявляют агрессию».
– Понятия не имею, боевой овощ?
– Журналисты либо что-то не так поняли, либо – записали. Возможно, вброс, тем более новость основана на словах неизвестного источника, а не на официальном сообщении главврача. Думаю, это из разряда одна бабка сказала.
Рита нависла надо мной как столетний дуб. Она еще раз прочитала новость и сказала:
– В конце приписка, что в больнице отказались от комментариев.
– Естественно. Они бы от них отказались, даже если бы у них реально зомби начали по коридорам ползать.
– Да, но они могли опровергнуть и не сделали этого. Думаю, не все так однозначно, что-то там происходит.
– Ой, это уже конспирология, – я выхватила у Риты телефон и запихнула его под подушку – к своему.
– Как бы узнать, что там в Боткинской?
Следующий час мы мониторили новости и социальные сети, искали по хештегам и геометкам посты из больницы, слушали телевизор, даже достали с антресолей старый радиоприемник и настроили его на новостную волну. Но нигде больше об очнувшихся пациентах не говорили, а в социальных сетях распространяли лишь эту заметку. По телевизору показывали фильмы и сериалы, политические ток-шоу и повторы передач, где герои пытались узнать при помощи анализа ДНК, являются ли отцами своих детей.
Рита пыталась дозвониться до родителей в Нью-Йорке, чтобы обменяться новостями. Звонок проходил, она слышала гудки, но к телефону никто не подходил. На сообщения в мессенджерах тоже не отвечали.
Она нервничала, я хотела сказать что-то ободряющее, но на ум шли банальности – «не переживай», «все образуется», «это сбой связи». Хотя, конечно, прежним уже ничего не будет и вряд ли «образуется». Уж лучше молчать, чем говорить то, во что не веришь. Я еще раз зашла на страницу новостного издания, но той заметки уже не было.
– Удалили!
Я поднесла экран смартфона прямо под нос Риты, та отстранилась.
– А в какой больнице жена Васи работает? – уточнила я.
– Не помню, хотя он говорил. Кажется, как раз в кардиологическом отделении Боткина. Оно же там есть?
Я загуглила его и кивнула – есть.
– Пойду-ка схожу к нему в гости. Он, наверное, снова меня развернет. Но я буду давить на то, что это общественно значимая информация, и он обязан мне сказать все, что знает.
Я надела сразу две медицинские маски (вспомнила странный тембр голоса Васи), одноразовые перчатки и вышла из квартиры. Рита к моей идее отнеслась без энтузиазма, оно и понятно – вряд ли она могла думать о чем-то, кроме родителей. У них были близкие отношения, хотя ее отец та еще заноза.
Я познакомилась с Ритой на вступительных экзаменах в университете. В первый месяц учебы стало понятно, что нам будет сложно найти общий язык с однокурсниками. Ее отец – профессор этого же вуза, а она – слишком правильная профессорская дочка. Я же привыкла решать проблемы в одиночку, мне казалось, что ни друзья, ни соратники мне не нужны. Хотя если быть откровенной, то боялась быть отвергнутой: в школе со мной не дружили из-за матери. Ее рядом уже не было, а привычка осталась. Я решила, что с однокурсниками проще не сближаться. Но с Ритой чувствовала себя расковано с самого начала, наверное, благодаря любви к одним и тем же книгам.
Я подошла к двери Василия, повыше натянула перчатки и рефлекторно опустила рукава кофты, чтобы полностью закрыть кожу. В длинном коридоре, пропахшем жареной курицей и луком, из двух лампочек горела только одна (уборщики и электрики из управляющей компании не приходили с начала пандемии), из-за чего наше крыло освещалось только благодаря свету из квартиры – специально не стала закрывать дверь.
Я трижды позвонила в дверной звонок. По квартире пробежала трель и, цокая когтями по паркету, заметался Бублик. Он вплотную подошел к двери с той стороны и фыркал возле косяка. Однако шагов Васи слышно не было, как и в целом намеков на его присутствие. Я позвонила еще раз – без результата.
– Что там? – спросила Рита, выглянувшая из комнаты в коридор.
– Не открывает. Может, в магазин пошел.
– Либо он дома, но не хочет открывать, – сказала она, когда я вернулась в квартиру и захлопнула входную дверь. – Надеюсь, не заболел.
– Вчера он больным не казался.
Я умолчала про хрипотцу в его голосе, мне могло показаться, а Рита – тот еще паникер. Стянула с себя перчатки и маски, выбросила их в помойное ведро и дважды вымыла руки с мылом. Внутри нарастала паника: вдруг он заболел, а мы вчера разговаривали лицом к лицу. Я мысленно «прощупала» тело – нет ли аномалий, дотронулась ладонью до лба – не горит ли. Но ничего нового и странного не обнаружила. Интересно, какие симптомы самые первые?
– Если тебе станет хотя бы немножко хуже, скажи мне. Это и мое здоровье тоже, я имею право знать. А еще лучше на три дня разойтись по комнатам, – предложила Рита.
Я видела, что ее спокойствие напускное: когда она нервничала, то всегда грызла ноготь на большом пальце – как и сейчас.
– Мы с тобой за это время общались миллион раз. Если я заболела, то ты тоже.
Надо срочно перевести тему, иначе я рискую месяц сидеть в запертой комнате и писать в ведро. Рита стояла передо мной, облокотившись о дверь в кухне. Взгляд ее был направлен вовнутрь, и разобрать, о чем она думает, кроме моей мифической болезни, сложно. Не поднимая взгляда, она спросила:
– Интересно, сколько в нашем доме заразившихся? Заметила, как стало тихо в квартире над нами?
– В той, где дети круглосуточно носятся? Да, не слышно, хоть поспать нормально можно, – буркнула я и спохватилась, когда поняла, к чему она клонила. – Необязательно, что они заболели. Могли, например, уехать на дачу или к родственникам в город, где поменьше заразившихся.
– Раньше никогда не уезжали, а сейчас уехали?
– Да, а сейчас уехали.
Я старалась сохранять самообладание, контролировала свой тон, но последнюю фразу сказала громче и резче нужного. От напряжения заныла челюсть. Сколько месяцев нам сидеть вдвоем под одной крышей? Я подошла к навесному шкафу и открыла дверцы.
– Давай устроим ревизию. Нужно достать всю еду и посчитать, сколько осталось. Неси ручку и блокнот!
Рита послушно ушла в свою комнату и вернулась с бумагой. Она села за стол и принялась считать пакеты с крупами, которые я ставила перед ней. Цифры она записывала столбиком.
Гречка – 2 пачки.
Горох – 1 пачка.
Рис – 3 пачки.
Макароны – 6 пачек.
Конс. горошек – 1 банка.
Конс. кукуруза – 2 банки.
Марин. огурцы – 1 банка.
Пельмени – 3 пачки.
Вареники с творогом – 1 коробка.
Банка горбуши – 4 штуки.
Килька в томате – 1 банка.
– Проверь сроки годности, – попросила я, пока доставала бытовую химию из тумбы под телевизором. – Мне кажется, половина продуктов осталась от предыдущих жильцов. Кто из нас мог купить кильку?!
– Ее купила я. Люблю кильку в томате. Она напоминает мне о дедушке, мы часто ночью, когда родители уже спали, в темноте пробирались на кухню и ели кильку вилками прямо из банки.
– Моя бабушка была противницей консервов, говорила, что их есть унизительно.
– Почему?
– Она считала консервы искусственной едой. А раз власти заставляют их есть, то принимают людей за скот.
У моей бабушки на все имелось свое мнение, но я очень ее любила. Она прикладывала много сил, чтобы мое детство хотя бы отдаленно напоминало «лучшую пору». Все окончательно развалилось, когда она умерла.
После того как Рита проверила сроки годности, ей пришлось вычеркнуть из списка пачку гороха и рис, две пачки макарон и маринованные огурцы. Их я сложила в пакет и убрала в тумбу к бытовой химии. Не то время, чтобы выкидывать еду, тем более с сухим горохом или рисом вряд ли могло случиться непоправимое.
– У нас осталось четыре рулона туалетной бумаги, один гель для душа, две пачки прокладок. Зубной пасты больше нет.
Рита приподняла бровь, сама заглянула в тумбу и пересчитала содержимое. Проверила запасы в ванной комнате – слышно, как выдвигаются ящики в шкафчике под раковиной и разъезжается экран под ванной – и вернулась с пустыми руками.
– Кажется, пора идти в магазин, – сказала она.
Мы попытались заказать продукты через сервис доставки еды, но на экране смартфона загорелось уведомление о приостановленной по техническим причинам доставке. Я чертыхнулась. Рита скачала другие приложения, но и они доставку «временно» не осуществляли.
– Что за ерунда? Сейчас самое время для того, чтобы начать доставлять еду! – сказала я.
– Пару дней назад читала жалобы в соцсетях, что заказы не доставляют дней по пять. Курьеры, видимо, не справляются с нагрузкой.
Я предложила оформить на завтра пропуск и сходить в ближайший супермаркет. Рита нахмурилась, эта идея ей явно не понравилась, но выбора у нас не было – и она это понимала.
– Придется идти в несколько магазинов, уверена, что полки везде уже пустые. В любом случае надо составить список необходимого.
Рита протянула руку за блокнотом, и остаток вечера мы потратили на то, чтобы составить список продуктов на месяц вперед.
Параллельно я разбиралась, как оформить пропуск на выход из дома. Сначала пришлось скачать специальное приложение на телефоны (один человек – один пропуск), затем заполнить анкету. Помимо паспортных данных, власти хотели знать, сколько человек живут со мной в квартире, есть ли у меня симптомы простудных заболеваний, болеет ли кто-нибудь из моих близких. Интересно, как они будут проверять, правду ли я указала?
– Что еще хотите узнать? Группу крови? Пин-код от банковской карты моей тети? – ворчала я.
– Обязательно укажи, какой расцветки нижнее белье на тебе, – улыбнулась Рита.
Пропуска нам прислали на электронную почту спустя полчаса после оформления. Рита за это время закончила составлять список и переписала его в двух экземплярах – себе и мне, всего 20 пунктов.
Мы договорились пойти в магазин пораньше, часов в 9 утра, в надежде, что в это время людей будет немного, и разошлись по комнатам. Даже отпуск в прежние времена я не жаждала с такой силой, как эту краткую прогулку до ближайшего сетевого супермаркета. Возможный риск заразиться уже не пугал.
Плюхнувшись на кровать, я достала из-под подушки книгу, которую читала. Хозяйка квартиры преподает в институте славянский фольклор, и квартира завалена научной литературой. Я пыталась прочитать хоть что-то, но это скука смертная, а не книги. Порывшись в шкафу, нашла справочник для тупых и «грызла» его по пять страниц в сутки.
Но сейчас не осилила и двух. Все мои мысли – в завтра. Я лежала и мечтала о том, как вдохну весенний воздух и медленно обойду все магазины района.
Утром мы с Ритой проснулись одновременно – еще до звонка будильника. Обе чувствовали страх и нетерпение – мандраж, какой бывал перед важным экзаменом в университете. Мы не завтракали, лишь умылись и причесались, а затем вышли из дома. В подъезде стояла тишина, какой и по ночам не бывало. Вниз спускались по лестнице, вызывать лифт опасно – замкнутое пространство. Хотя времени прошло не так много, на перилах скопилась пыль, а на ступеньках местами – комья земли. Переполненный мусоропровод вонял, я закрыла нос рукавом куртки и прибавила шагу, но кислый запах отходов все равно преследовал.
Мы с Ритой выбежали из подъезда, и нас ослепил солнечный свет. Несмотря на резь в глазах, я улыбнулась и подняла лицо к небу. Прохладный влажный ветер взлохматил волосы. На проводах, нахохлившись, сидели голуби, они смотрели в нашу сторону, и на радостях я захотела помахать им рукой. Но Рита не дала мне насладиться минутой.
– Пойдем скорее, у нас нет на это времени, – сказала она, дернув меня за рукав.
Втянув голову в плечи, согнувшись и уперев взгляд в землю, она посеменила в сторону перекрестка, где нам предстояло разделиться. Я же смотрела на мир вокруг с восторгом прозревшего слепого: на желтые пушистые соцветия мать-и-мачехи, которые светились на фоне бурой земли, на белесое небо без единого облака, на бликующие окна домов. Рита же, казалось, боялась посмотреть по сторонам – будто одного этого взгляда было достаточно для заражения.
Мы вышли из нашего двора, обогнули жилой комплекс, стоящий буквой П, и подошли к дороге. На перекрестке Рита пошла налево, а я – прямо. И тут, и там находились супермаркеты.
Я подождала, когда Рита скроется за ближайшими деревьями, сбавила шаг и стянула с лица медицинскую маску. Дышала глубоко и медленно, пыталась насытиться прогревшимся на солнце воздухом. Надышавшись, пошла дальше, но останавливалась через каждые десять метров, чтобы сфотографировать что-то на телефон. Мне хотелось поминутно сохранить этот день в памяти, чтобы иметь возможность к нему вернуться.
Времени было мало: мы с Ритой условились, что потратим на поход по магазинам не более получаса. Пришлось прибавить шагу.
Первый магазин, который обычно работает круглосуточно, не работал, но объявления о причинах закрытия не было. Вдруг дверь заело, подумала я, и подергала пару раз ручку, но она не поддалась. Я спустилась с крыльца и попыталась заглянуть в торговый зал через панорамные окна. Хотя они были заклеены полупрозрачной пленкой с брендированным узором, я смогла разглядеть: в зале ни света, ни людей. Но товар на полках стоял, только продать его некому.
Если мы дойдем до стадии мародерства, то я знаю, куда бежать в первую очередь – главное успеть.
Развернулась и пошла в сторону магазина в соседнем дворе, в метрах 200 от меня. На телефон пришло сообщение от Риты: она писала, что первый из ее списка супермаркет закрыт.
Не работал и второй продуктовый. Я чертыхнулась и пошла дальше. Наш район с двух сторон окружала железная дорога: чем ближе к ней, тем меньше жилых домов. Зато недавно там – посреди складов – отстроили офисный квартал. И я знала, что рядом открылся маленький несетевой продуктовый магазин. О нем прознали еще не все жители, поэтому если он работает, то в нем должно остаться что-то из продуктов.
Я подошла к старым складским зданиям с влажными пятнами от дождя, расползшимся по желтоватой штукатурке. Среди них высились три бизнес-центра с панорамными окнами, они были закрыты с начала пандемии. Не приближаясь, я пару минут постояла и посмотрела на пустующие опенспейсы на нижних этажах: ряды столов, компьютеры с выключенными мониторами, напольные кашпо с засохшими цветами. Ни души вокруг – даже стоянка опустела, хотя раньше машины торчали на ней круглосуточно.
Нужный мне магазин находился за бизнес-центрами, возле заправки. Это была одноэтажная каморка с покатой крышей, построенная лет тридцать назад. Еще издалека я увидела, что в окнах горит свет. Работает!
– Здрасте! – гаркнула я, ввалившись в торговый зал. – Вы работаете?
Кассирша, которая в это время говорила по телефону, спустив маску на подбородок, вздрогнула. Задержав на мне взгляд на пару секунд, она кивнула и с раздражением махнула рукой в сторону полок.
Я покатила продуктовую тележку в торговый зал.
– У нас почти ничего не осталось! – спохватившись, крикнула она мне в спину и вернулась к телефонному разговору.
Полки с товаром стояли так плотно друг к другу, что двум покупателям с тележками не разъехаться, зато здесь продавалось все – и прокладки, и конфеты, и рыба с колбасой. Раньше. Сейчас ряды стояли полупустые, а стоимость продуктов на ценниках бесстыдно завысили. Но я могла выбирать продукты без спешки, в зале никого больше не было.
Сначала я достала список продуктов, написанный Ритиной рукой, и сверялась с ним, наполняя тележку. Но затею эту быстро забросила и начала брать все более или менее съедобное, либо то, что могло пригодиться в хозяйстве. Три банки рыбных консервов, два дорогущих пакета булгура, жареный миндаль, брусок хозяйственного мыла, крем для рук, мармелад, шесть сырков «Дружба». Что еще здесь есть? Хлебцы, копченые колбаски под пиво, сушеный кальмар. Меня не остановить!
Я заполнила тележку с горкой – половину продуктов не пробовала раньше – и подкатила ее к кассе. Проблемы у меня две: вероятное недовольство Риты и почти пустой банковский счет. Расплатиться я решила кредиткой. Надеюсь, что отдавать долг не придется – мы на грани конца света.
Выложив продукты на ленту, я постучала банковской картой по пластиковой монетнице в попытке привлечь внимание кассирши. Она посмотрела на меня, сощурив глаза, и натянула маску обратно на нос. Зажав смартфон между плечом и щекой, женщина начала пробивать товар.
– Кофе по акции брать будете? – пробубнила она, но я не поняла, к кому она обращается – ко мне или к своему невидимому собеседнику, поэтому ничего не ответила.
– Кофе. Брать. Будете? – с нажимом сказала она, подняла на меня взгляд и отвела телефон от уха.
– Бу. Ду! – ответила я, скопировав ее тон.
– Хамка!
Я набрала полные легкие воздуха, чтобы ее послать, но передо мной сидела усталая раздраженная женщина, которая давным-давно попрощалась с молодостью и с тех пор проживала каждый день через силу. Не буду портить себе карму скандалом с ней.
– Семь тысяч шестьсот тридцать два рубля и 50 копеек.
Поднесла кредитку к платежному терминалу, оплата прошла сразу же. Не успела я сложить продукты в пакеты, как на телефон упало сообщение от Риты. «Ты скоро? Купила несколько товаров по списку, но многого не было», – написала она мне. Отвечать я не стала.
– Девушка, вы могли бы поскорее продукты собирать в пакеты? Вы меня задерживаете!
– А у вас тут, смотрю, аншлаг! – не выдержала все-таки я, покидала оставшиеся продукты прямо в тележку и выкатила ее из зала.
– Куда ты ее катишь? А ну вернись немедленно, воровка!
Продавщица кричала, взмахивая руками, одной из которых все еще сжимала телефон, но из-за кассы не вышла. Воспользовавшись этим, я прибавила ходу, выскочила с телегой из магазина и побежала в сторону бизнес-центра. Колеса тележки гремели, грязь под ногами летела во все стороны, а пакеты с продуктами подпрыгивали на каждой ямке.
Даже если она вызовет полицию, те приедут часа через два, если приедут. Попади на городские камеры слежения, кто будет заморачиваться поиском девушки, угнавшей тележку? Идеальное преступление!
Ход я сбавила, когда пересекла перекресток. Это было достаточное расстояние на случай возможной погони. Остановилась на несколько секунд, чтобы отдышаться, и поехала дальше – довольная собой, этим днем и списком купленных продуктов. Все происходящее меня будоражило: впервые за много дней я чувствовала жизнь.
В памяти, как часто бывало в последние дни, всплыл профиль матери. Я не видела ее восемь лет, но помнила каждую морщинку на лице. Много лет пыталась забыть, даже решилась однажды на прием у психолога. Весь сеанс сидела, как приговоренная к казни, а в конце врач дал домашнее задание – написать десять вопросов к матери. У меня был только один: за что? Ответ я знала, поэтому на второй прием не пошла.
Рита написала, что ждет меня дома. Ну, да, с двумя пакетами, в которых болтается пачка крупы и коробка рафинада, до квартиры дойдешь быстро. Моя же тележка то и дело буксовала в грязных лужах на асфальте.
Я мельком посмотрела в сторону подъезда одного из домов – и замерла. На лавке, сгорбившись, сидел человек. На бездомного он похож не был. Мужчине на вид лет сорок, в джинсах, ботинках на шнуровке, в вязаной красной шапочке и темно-синей парке. Голова опущена, руки скрещены на животе. По расслабленной позе можно предположить, что он задремал. Но я сразу поняла – это не сон, и лучше бы мне поскорее смотаться. Вряд ли он встанет и чихнет на меня, но все равно не по себе.