Она плохо видела его сквозь решетку, но слышала, как он шуршит страницами Библии.
– «Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых, и не стоит на пути грешных, и не сидит в собрании циников»[3 - Пс. 1: 1.], – прочитал отец Пол.
Фрэнки не знала, кто такие циники, но из-за сильного ирландского акцента отца это слово звучало не так уж плохо.
– Тебе есть в чем исповедаться? – спросил он.
От голода Фрэнки, как правило, становилась остра на язык. Ей даже захотелось вернуть ему вопрос: «А вам есть в чем исповедаться, отец?» Но на самом деле для этого она была слишком богобоязненна – и слишком замучена. Она подумала, не рассказать ли ему про упоминание имени Бога всуе или что плохо думала о младшей сестре. Это то, чего он от нее ждал.
Но вместо этого она произнесла:
– У сестры Джорджины лицо как у мумии. Только мумия симпатичнее.
Я улыбнулась со своего места на потолке. Фрэнки поморщилась. Во-первых, потому что это была детская выходка, грех такое говорить вслух. Во-вторых, потому что ей, наверное, придется тысячу раз повторить «Аве, Мария».
Но отец Пол ничего не сказал насчет «Аве, Мария». Он рассмеялся лающим смехом, похожим на кашель.
Фрэнки наклонилась ближе к решетке.
– Отец, с вами все хорошо?
– Просто в горле запершило. Что ты сказала?
– Она сегодня утром столкнула меня с кровати. Она всегда сталкивает меня с кровати.
Фрэнки потянула себя за волосы и тут же одернула себя.
– Было время подъема? – уточнил отец.
– Да.
– Вот видишь. Неужели ты думаешь, что выказываешь христианское уважение к сестре Джорджине, называя ее… э, как?
– Мумия. Только мумия…
– Симпатичнее, – добавил он. – Теперь до меня дошло.
Он опять закашлялся.
– И ты искренне раскаиваешься?
Фрэнки не знала. Может, и раскаивалась. Может, если бы она не говорила плохо о монахине, та не поступала бы с ней плохо. Едва ли это так, но разве можно винить Фрэнки за такой ход мыслей? Она понятия не имела, что сестра Джорджина не любит отца Пола только потому, что он из Ирландии. Фрэнки понятия не имела, что, по мнению очень многих людей, можно быть выходцем из правильного или неправильного места.
Приют принадлежал немецкой католической церкви, и сестра Джорджина была немкой даже в большей степени, чем немцы. На уроках иностранного языка Фрэнки узнала, что немецкое слово «белка» буквально переводится как «дубовый круассан».
Вот на что похоже лицо сестры. На круассан.
– Да, – проговорила Фрэнки, – я искренне раскаиваюсь.
– Ну хорошо. Что-то еще?
– Еще я плохо думала о ней.
– О ней? – переспросил отец Пол. – Это о ком?
Фрэнки покраснела и обрадовалась, что ее не видно за решеткой.
– О… подруге моего отца.
Фрэнки не пришлось объяснять. Хотя в приюте Ангелов-хранителей девять сотен сирот, отец Пол, похоже, знал о жизни всех до единого.
– И что ты о ней думала?
– Хотела, чтобы она уехала на Северный полюс. Или на Южный. На тот, где холоднее. И где живут медведи. Голодные. С большими зубами.
Отец прочистил горло.
– Когда-нибудь она может стать твоей мачехой. Некоторые юные леди были бы рады иметь мачеху, которая о них заботится.
– Она ненавидит меня сильнее, чем сестра Джорджина.
– Уверен, что это не так. Насколько я знаю, они с твоим папой все время тебя навещают.
Фрэнки ничего не сказала.
– И приносят подарки, каких нет у других девочек. Ты должна научиться ценить то, что дал тебе Господь. Отца, который любит тебя. Новую маму.
Фрэнки ответила так резко, словно ее ударили ремнем:
– Моя мама умерла.
– Твоя мама с Господом. В лучшем месте.
Я надеялась, что мама Фрэнки была с Господом. Правда надеялась. Надеялась, что они с Господом вместе едят кофейные пирожные. Однажды я призналась собственной маме, что считаю Бога женщиной, потому что кто, как не женщина, будет так заботиться об океанах, растениях и животных, кто, как не женщина, может сотворить целый мир за семь дней? Мама дала мне такую сильную пощечину, что у меня несколько часов в ушах звенело, словно там били церковные колокола.
Вот еще о чем Фрэнки не думала: о кофейных пирожных. Потому что никогда их не ела, что следовало бы считать своего рода грехом, хотя это и не грех. О церковных колоколах, о том, сколько времени ушло на создание всех этих гор и деревьев, акул и китов, медведей и волков. Нет, Фрэнки была слишком занята, представляя, как одинока была ее мама, когда сошла с корабля, приплывшего из Сицилии, и думая о том, что вообще заставило ее сесть на этот корабль; какая понадобилась смелость, чтобы самой пересечь океан. Что же ее мама так сильно ненавидела дома и по чему скучала, когда оттуда уехала?
Фрэнки опять положила руку на живот. Я вспомнила, как тоже делала так, вспомнила, что ощущения могут быть такими сильными, словно внутри бурлящий котел. Матери Фрэнки было всего шестнадцать, когда она приехала в Америку строить собственный новый мир, за который и умерла.
Но Фрэнки только разгладила платье.
– Отец, как вы думаете, на Небесах есть сандвичи с тефтелями?
«Кофейное пирожное, – сказала я, паря под потолком. – И много коричневого сахара».
– Я всегда представлял, что там есть говяжья солонина, – ответил отец Пол. – Но, полагаю, тефтели тоже могут быть. Десять раз «Аве, Мария». Благодари Господа за его доброту.
– Да пребудет милость Его во веки веков, – произнесла Фрэнки.