Гори, огонь! Меня не тронь!
Там-то и встретил Тихомир Чарушу. Показалась ему девушка в березовой роще, и чем ближе подходила она, мелькая стройной тенью меж белоснежных стволов, переполненных сладким соком жизни, тем сильнее билось сердце князя – она это, она, Леля! Именно такой он представлял дочь Лады, богиню любви и женской прелести! Такой! Такие у Лели глаза – бездонно голубые, как небо пролетня, как пролески, что разбрызгались мелкой росой по едва пробивающейся траве. Такие у нее волосы – светло-русые, с жаркой рыжинкой, словно солнце, встающее над домами светличей. Именно так скользит Леля по лесным полянам – как невесомое облачко, как туман. Именно так пахнет она – сладким ароматом зацветающей липы и розовых лепестков яблонь.
Идет Леля по полям и лесам, и распускаются соцветья вишен, груш и смородины. Проводит Леля плавно рукой – и начинают пестреть по пригоркам первоцветы, золотиться мать-и-мачеха, а ландыши приподнимают над широкими листьями свои хрустальные колокольца. Выходят вечерами селяне и закликают Лелю: «Приди, милая, приди, красавица, и благослови наш сад!» Дары готовят Леле – творог и сладкие козули. И скользит божественная красавица вместе с весенним ветерком, вместе с сиреневыми сумерками по земле славянской.
Застыл князь, увидев незнакомку. Не верил он, что такая красота на земле бывает. А девушка только усмехнулась ласково, так что последний разум Тихомир потерял, обожгла взглядом и дальше побрела.
– Стой! – за руку схватил. – Ты кто?
– А тебе на что?
Трепет пробежал по жилам Тихомира. Разве ж можно отпустить чудо, выпустить из рук золотой луч, что ненароком сам скользнул в ладонь?
– Леля! Любимая моя!
– Так уж сразу и любимая? – усмехнулась.
Обнял за талию. Стоит девушка, не шелохнется, и только глаза голубые дурман заволакивает. А Тихомир и сам уже не помнит, на каком он свете – на этом или на том.
– Поцеловать дашь?
– Разве об этом спрашивают? – шепчет.
Нет! Не надо об этом спрашивать! Надо прильнуть к прохладной, словно подснежники, коже, надо прильнуть к этому пахнущему весенними цветами рту.
– Леля моя!
– Чтобы своей назвать, мало слов.
– Да я ради тебя на все, что угодно, готов!
– Вот как?
И снова усмехнулась так лукаво, что у князя все в душе перевернулось: все на свете, казалось, бы ей отдал, чтобы только от него не убегала, чтобы и дальше целовать позволила, чтобы из рук не выскальзывала, как ветерок, как туман, как быстро летящий к исходу месяц пролетень…
– А что дальше было? – привычно спросила Лесава, хотя прекрасно знала и продолжение, и окончание истории.
Она замотала ноги князя тряпицами и помогла мужчине перенести их на постель – нужно было ему теперь полежать часок, чтобы впиталась мазь в кожу, чтобы польза была от лечения.
– Посиди со мной, Лесавушка! – запросил князь и девушку за рукав поймал.
Ну как же ему отказать! Уселась Лесава на свою скамеечку назад, локти на колени поставила, подбородок примостила на ладонях, глаза на князя подняла – слушает.
– А дальше все было, как в сказке… Не думал я, что такое бывает счастье на свете. Каждое утро я летел на коне, чтобы увидеть любимую. Каждую ночь я засыпал с мыслью о том, что завтра увижу ее снова. Ни одной женщины в мире не было мне слаще целовать и обнимать…
Лесава привычно потупилась. Негоже было князю рассказывать ей, невинной девушке, такие вещи, только, видимо, не с кем ему было, бедному, кроме нее, пооткровенничать. Вот и вываливал князь весь свой жар исстрадавшегося сердца, всю боль и тоску на Лесаву.
– Решили мы с Чарушей по осени пожениться. Я бы сразу ее к капищу Даждьбога повел, чтобы перед богом поклясться в любви до гроба, а потом в свой терем женой ввести.
– И почему же не сделали так?
– Чаруша не захотела. Не стала старшую сестру позорить. Решила дать ей время до осени мужа найти. Только судьба по-другому распорядилась.
– И как же?
Лесава задавала привычные вопросы. И почти не вслушивалась в ответы князя Тихомира, которые тоже слышала уже не раз. Не столько ей, столько ему нужно было выговориться. Может, чуял князь скорую кончину и хотел облегчить душу перед смертью.
Бают люди, что прилетает за душой смелого воина орел с самого острова Ирия и уносит туда, где ждет ее нескончаемый строй предков. Но не сможет донести орел душу, если будут гнести ее тяжким бременем вина, грех или тоска. Или если промочат ее неутешными слезами близкие. И уронит тяжелую душу орел в гиблые болота, где загорится она ярким огоньком, и судьба проклятой души отныне – заманивать в трясину легковерных путников.
Лесава слушала голос князя, и давно знакомые образы снова привычно носились перед ее глазами. Поляна в лесу. Склоненные к земле лапы хмурых елей. Седая от росы трава блестит в свете выплывшей из-за туч луны. Ночные шорохи. И посередине полночи стоит раздавленный горем мужчина.
Только старики оставались в ночь в своих домах на Летнего Ярилу. Тогда как молодежь вся уходила в лес жечь костры, петь и танцевать. Ну и любиться, как же без этого. Сколько пар поутру приходило в капище Даждьбога, чтобы скрепить союз и зажить одной семьей – и не сосчитать! И разве можно придумать день лучше для этого – когда светлый бог, дарующий людям блага – Даждьбог – в самой силе.
Стоял Тихомир и слушал, как где-то в лесу звучат смех и нежные голоса влюбленных. Слушал и плакал. Ведь и много лет назад он тоже был здесь, был и ждал Чарушу. На их заветном месте, на их любимой полянке. Только ушла в лес Чаруша и не вернулась. Пропала с концами…
– А зачем Чаруша пошла в лес? – привычно спросила Лесава, уже зная ответ, но все же с трепетом ожидая его.
– Рассказывала мне она, что стали ее с Русальной недели сны одолевать. И такие сны, говорит, привязчивые, неотступные. Провалишься, говорит она мне, в дрему, как в болото, и выбраться из нее невозможно. И все шепчет ей, якобы, во сне голос. И рассказывает ей этот голос дорогу.
– Какую дорогу?
– К цветку волшебному. И прямо вот точно-точно ей говорит и идти как, и цветок как сорвать, чтобы потом в беду не попасть.
– А голос женский или мужской? – с замиранием сердца спрашивала Лесава.
– Не знаю. Не помню. А может, и не говорила мне Чаруша. Только крепко она верила в свои сны. И решила за цветком идти в ночь на Летнего Ярилу.
– А зачем хотела Чаруша найти папору?
– Не знаю я. Отговаривал я любимую, убеждал не идти в такой опасный путь, но не уговорил. Когда пришел я вечером в дом Чаруши, сказала мне мать, что ушла она вместе с сестрой старшей в лес. Бросился я на нашу заветную полянку, где до утра ждал Чарушу. Но не пришла она. И домой не вернулась. Старшая сестра сказала, что не позволила ей Чаруша за собой идти по секретной тропе, как та ни уговаривала. Ох и ругала потом себя Гордяна, что послушалась ее, ох и винила. Только что ж теперь! Потерявши утку, не свисти в дудку.
– Так и не нашли девушку?
– Нет, милая. Искали Чарушу целую неделю в лесу, всем селом искали, но не нашли.
Понурил голову князь. Уставился на потолок, с которого ему улыбалось солнце красное. А Лесава тихо собрала свои горшочки и мешочки с травами, завернула в узелок и вышла из опочивальни князя. Знала девушка, что погрузился Тихомир сейчас в свои воспоминания о том коротком счастливом времени, когда он любил и был любим.
ГЛАВА 5. Премислава
– Лесавка! Стой! Иди сюда!
Премислава окликнула Лесаву, едва девушка вышла из покоев князя.
Была Премислава похожа на свою мать – такая же круглолицая, румяная, только волосы цветом как солома, а на лице россыпь веснушек. Глаза серые, с постоянным хитрым прищуром.
– Что, Слава?
– Пойдем, подарки я тебе покажу!
И потащила к себе в терем.
– Посмотри, Лесава, какие подарки мне жених сделал.
Открыла Премислава сундучок и стала хвастаться.
– Гривен шейных две штуки. Глянь, какие красивые.
Смотрит Лесава, в руках вертит. Ну красивые. Были гривны серебряные, талантливым мастером сделанные. С тыльной части шеи круглые, с замочком хитрым, а внизу, около ключиц, расширялись, подобно кокошнику. Выковал их мастер из серебра, красивым орнаментом разукрасил, а в орнамент вплел камни самоцветные, веселенькие такие, пестренькие.
– А кольца височные смотри какие!
– Очень тонкая работа!
Еще бы не тонкая! Одни с мелкой зернью серебряной – и как мастер такие тонкие шарики смог сделать? Другие с ажурной филигранью, да снова с камнями самоцветными – искряком и яшмой. Красота!
– Я уже надела пару, – сказала Премислава и повертела головой, показывая приделанные к кокошнику у висков кольца. – Как тебе?
– Очень красивые, – вежливо сказала Лесава.
– А уж браслетов, бус и перстеньков и не сосчитать! – рассыпая перед девушкой свои сокровища, сказала Премислава.
Смотрела Лесава и вежливо качала головой. Нет, красиво, конечно… Но разве можно сравнить красоту мертвую с красотой живой? Перебирала Лесава тонкими пальчиками темно-фиолетовые бусы из камня жада, а сама видела цветущий касатик, цветок Перунов. Красив камень, но еще красивей лепестки ириса, которые рождаются в золотой чашечке и распахивают вширь свои темно-лиловые крылья. Смотрела Лесава на перстенек с зеленой яшмой, а сама видела залитую солнцем лесную полянку, где в плывущем над травой аромате купались яркие бабочки и хрупкие стрекозки. Нет, не лежала у Лесавы душа к мертвому камню.
– Богатый у меня жених, да, Лесава? – требуя похвалы, сказала Премислава, любуясь на себя в зеркало.
– Богатый, – добродушно усмехнулась Лесава.
– Хочешь, я тебе какой-нибудь перстенек подарю? – предложила Премислава. – Вот этот мне совсем надоел. А этот мал, на палец не лезет, – с сожалением сказала она, пытаясь надеть на палец тонкое колечко. – А то у тебя всего один перстенек, да и тот ерунда сущая.
Лесава поджала губы, но ничего говорить не стала. Да, был у нее один перстенек заветный, и носила девушка его не на пальце, а чаще всего под рубашкой на шнурке, так же, как и амулет Даждьбогов. И перстенек этот был для нее не безделкой.
Тоненький, серебряный, с маленьким камушком, похожим на застывший кусочек льда или росы – перстенек этот был зажат в кулачке Лесавы, когда нашел ее дедушка Даромир в лесу. Чей это был перстенек – матери, бросившей в лесу свое дитя, или другого доброхота, оставившего для подкидыша приметку, по которой можно было потом его найти, – этого Лесава не знала. Но берегла свое колечко пуще глаза и другим старалась не показывать. Только в бане, куда позвала Премислава однажды Лесаву, углядела зоркая князева дочь секретное колечко. И посмотрела, и в руках повертела, и на палец надела. Только не понравилось оно ей: больно тонкое, да и камешек невзрачный.
– Спасибо, Премислава, – поблагодарила Лесава княжну. – Но негоже мне княжеские украшения носить.
– Ну как хочешь, – пожала плечами Премислава. – Я от чистого сердца.
Лесава усмехнулась про себя, но говорить ничего не стала. Нет, не от чистого сердца одаривала княжна лесную деву то холстом, то бусами, то мехом для шубки, – тут она лукавила, да изрядно.
Разве не для княжеской дочери готовила Лесава разные мази отбеливающие, чтобы не было похоже лицо Премиславы на кукушечье яйцо? Разве не для Премиславы делала травяной сбор, чтобы сухие и ломкие волосы девушки становились густыми и блестящими?
Только раз отказала Лесава своей покровительнице – когда прошлой осенью пришла княжна тайком в избушку около леса и стала просить приготовить тайное зелье, чтобы скинуть плод.
– И даже не заикайся! – строго нахмурилась тогда лесная дева. – Грех это страшный – дитя свое убить.
– Да коли не нужно оно мне! – сердилась Премислава. – На кой ляд мне ребенок сдался?
– Когда гуляла, об этом не думала? – чуть укорила ее Лесава.
Ох и разругались тогда девушки! Целых полгода не говорила княжна с Лесавой, а при встрече в княжеском дворце нос воротила. И ребенка никакого не родилось. Будь такое, уж Раска бы Лесаве доложила.
– Ой! Она, наверное, к старой Явнуте за зельем ходила, – шептала возбужденно Раска подруге. – Та многим помогает, кто скинуть хочет.
О старой Явнуте много сказывали. Пока не появилась Лесава, никто лучше нее не умел лечить, вывихи вправлять да зелья разные варить. И с Лесным Хозяином она зналась, вестимо. Пока не рассорилась.
Попросили Явнуту соседи как-то раз перед Лешим слово замолвить. Корова у них потерялась. Самая дойная, самая любимая. Неделю искали, найти не могли. И пошла старая Явнута на поклон к Хозяину. Корова-то через неделю нашлась, только после этого отказалась знахарка Лешего за людей просить.
– Нет, уж. Стара я стала для таких дел. Больше к нему ходить не стану, – сказала она. – Пришла я в лес на полянку заветную по утренней заре. И, вроде, все сделала, как надобно. И дверь закрывала левой рукой. И обережный знак на себя левой накладывала. Разрыла в лесу муравейник левой рукой, а вот с березкой ошиблась. Сорвала я ветку правой, а не левой. Ох и досталось же мне за это! Явился он мне за деревом, все, как обычно. Я его попросила корову найти, и он согласился. Но, чтобы отпустил Леший, должна я была повторить первое слово, что он произнес при нашей встрече, да с конца повторить – задом наперед. Но в последнее время туга я стала на ухо – вот и не расслышала. Испугалась страшно – не пускает он меня и все! Я уж и одежду наизнанку вывернула, и лапотки с одной ноги на другую перекинула. А потом ка-а-ак пустилась домой бежать! А он меня ветками деревьев хлещет, березки сгибаются и вершинами меня полощут и гонят. Ох и страха же я натерпелась! Больше ни за что к Лесному Хозяину не пойду.
После этого пытались охотники Лесаву улещать: помоги, мол, нам с Лешим знакомство свести. Или соль у него заговоренную попроси. Чтобы зверье само в силки бежало. Тут уж Лесава строго выговаривала: не знаюсь с Лесным Хозяином, да и вам не советую – до добра не доведет. Так и отстали от нее.
– Вот к Явнуте, видимо, и ходила за зельем Премислава – больше-то не к кому, – лузгая семечки, шептала Раска. – Ребеночка-то не было.
– Это не мое дело, – сурово хмурилась Лесава.
Но весной Премислава сама снова позвала Лесаву. Начала опять ласку расточать как ни в чем не бывало. Словно и не было меж ними ссоры. А Лесава что? Она прошлое не вспоминала даже.
– Вот какие подарки мне князь Белогор подарил, – продолжала любившая похвастаться Премислава. – Красивые, правда?
– Правда, правда, – уже в десятый раз подтверждала Лесава.
– И сам он красивый, – сказала Премислава, снимая одни бусы и надевая другие. – Не такой красивый, как брат его младший, но тоже ничего.
– Да, ничего, – сдержанно сказала Лесава.
А про себя добавила: во сто крат красивей, чем младший. Суровое лицо у старшего, но видно в нем благородство и мужественность. Холодны глаза, как сталь, которую куют на княжеской кузнице, но была в них такая прямота и твердость, что хотелось поклониться и сказать: «Веди, и я пойду за тобой!»
– Приходи сегодня, Лесава, – позвала Премислава. – Будем шить и песни петь – прощаться со мной будут. А завтра сговор.
– Приду, – пообещала Лесава, – приду.
ГЛАВА 6. Белогор
Невеста не понравилась Белогору с первого же взгляда. И дело даже не в лице, на котором конопушки были тщательно замазаны какой-то мазью, а щеки ярко нарумянены. И не в плотно сбитой фигуре. Глаза не понравились.
Была в них какая-то настырность, какая-то… Белогор поискал слово… опытность. С прищуром смотрела невеста на него, хоть для вида иногда и опуская глаза в пол, пристально смотрела. Как на коня, которого на базаре покупает. Оценивающе как-то, сравнивающе. Нет, конечно, Белогор не настаивал, чтобы его будущая жена была невинной, но и гулящую тоже вводить в свой дом не хотелось.
– Ты, Белогор Яромирович, подумай, – сказал ему хозяин, усаживая жениха после возвращения из баньки рядом с собой за стол. – Неволить не буду. Да, был у нас договор с батюшкой твоим, чтобы детей поженить. Но жить-то тебе. А с нелюбимой женой жить – это и врагу не пожелаешь.
И вздохнул Тихомир тяжело, словно сам на себе такую беду испытал. А Белогор нахмурился. Слово он родителю перед кончиной давал: что женится на той, которую с младенчества выбрали ему. Да и не простой это брак. Союз это нерушимый между светличами и древличами. И так сколько крови было пролито в боях, сколько копий поломано, сколько баб вдовами стали, а девицы женихов лишились. А брак, богами освященный, должен был дать мир и покой двум племенам. Так что непросто было Белогору от своего слова отступиться: на одной чаше было его личное счастье, а на другой счастье всех подданных.
– Дочь у меня одна, – снова вздыхая, сказал Тихомир. – И других детей нет. Так уж боги распорядились. Умру я скоро. Вот сердцем чую, что недолго Роду меня дожидаться.
– Ну что вы, Тихомир Остромыслович, – возразил Белогор. – Какие ваши годы? Еще на свадьбе внуков гулять будете.
– А как умру, – упрямо продолжал Тихомир, – так отойдут мои земли тебе. Тебе я с легким сердцем их смогу отдать. Знаю, что не будешь ты ни сам людей моих обижать, ни другим в обиду не дашь.
– Не дам, – глухо сказал, как поклялся, Белогор.
И вот как после слов этих от сватовства отказаться? Как в глаза несостоявшемуся тестю смотреть? Как богам потом молиться? Последнее желание отцово презрел, больного князя не уважил, о подданных своих не подумал. А о чем думал ты, Белогор?
А думал Белогор о той девочке, на которую его брат в лесу набрел.
Увидел ее Белогор и замер. Рассказывала ему бабушка, что первые люди из деревьев вышли. Решили, мол, боги создать новых существ, вот их из деревьев и создали. И вправду порой думал Белогор, что одни люди похожи на стройные прямые деревья, которые растут и прикрывают раскидистой кроной стоящих под ними. Но другим свет не застят. А есть другие, с трухлявой сердцевиной. С виду – крепкий дуб, а внутри он уже весь сгнил на корню. И другие есть, те, что вокруг никому жить не дают, душат своими ветвями, своими корнями.
Но эта девочка вышла словно из стройной молодой березки. И поплыла по лугу. Белогор даже не сразу понял, что она делает, только та что-то приговаривала и наклонялась к земле, словно разговаривая с ней. И все вокруг отзывалось на ее шепот – и кружащееся в шелесте листьев небо, и льнущие к ласковым рукам ветерка травы, и клонящие вниз к девушке вершины деревья. Весь мир, казалось, тянул к ее свету свои руки. Замер Белогор, боясь нарушить сказку, боясь словом спугнуть чудесное виденье.
Но тут красавицу заметил Буеслав. Встал у нее на пути со своей обычной ухмылкой и ждал, пока незнакомка не уткнулась в него. Вот тогда и поспешил Белогор, чтобы заступиться в случае чего за девушку. Глянул раз в глаза цвета лесных колокольчиков и почувствовал, как сердце заныло, проваливаясь куда-то вниз.
Есть такие места в лесу, чаруса называются. Вроде идешь по лесу, потом в прогалине между деревьями видишь сказочную полянку, поросшую сочной травой и пламенеющую жарками. Но стоит ступить на такую полянку, как нога тут же провалится. Потому что под тонкой травяной подушкой бездонное болото, не способное удержать даже вес зайца или горностая. И засосет тебя чаруса, потянет ко дну, где среди ила и гниющих веток живут навьи твари.
Вот и сейчас почувствовал князь, что тонет. Слушал, как веселая девчонка брату его от ворот поворот давала, посмеивался для вида, а сердце так и замирало от непонятной тоски и восторга. И отъехал Белогор от греха подальше – зачем же сердце бередить понапрасну да голову себе дурить.
А когда стал брат ему со смехом рассказывать, как сбежала от него красотка в лесу, словно лешачиха это была или ведьма лесная, то с сожалением подумал: прав Буеслав, не бывает среди обычных людей существ таких. Наваждение, видимо, это было. Или показалась им для смеха богиня Леля. Недаром не шла девушка, а плыла над травой, недаром шепталась она с красодневом, и загорался тот золотыми огнями. Показалась Леля, душу разбередила, а сама улетела в звонкое небо птичьим пением, рассыпалась по полянкам нежными незабудками, растаяла в лесном ароматном воздухе. Ау, Белогор, ищи свое видение по лесным чащам, майся душными ночами от сердечной тоски, сжимай до боли в кулак пальцы, сквозь которые просочилась сказка. Просочилась и улетела. Без возврата.
– Дочь у меня одна, Белогор, – гнул свою линию Тихомир. – И больно мне будет знать, если возьмешь ты, кроме нее, и других жен. Нет, ну, разумеется, если наследников жена не принесет, это другое дело, а так…
И Тихомир опустил голову. Белогор нахмурился. Понимал он князя светличей, ох как понимал. Тот же все ему отдавал: и дитя свое единственное, и землю свою, и народ свой. Может, поэтому и к Роду еще не ушел, что держало правителя светличей на земле беспокойство за дорогих ему людей.
– Вы хотите, Тихомир Остромыслович, чтобы я перед богами поклялся других жен не брать? – верный привычке все говорить прямо, поинтересовался Белогор.
– Тяжелая это клятва, Белогор, – вздохнул князь. – Да и шапка княжеская тяжела. Как неволить могу…
– Хорошо. Будет вам клятва, – тряхнул кудрями Белогор. – Будет.
И в душе у него все сжалось.
– А раз так, – повеселел Тихомир. – То завтра на заре в капище Даждьбога и принесешь свою клятву. А там после обрядов положенных и свадьбу сыграем.
Склонил голову Белогор. Ох и нерадостная будет эта свадьба. Но разве мы рождаемся в этой жизни для радости, а не для долга перед людьми и богами?
ГЛАВА 7. Буеслав
– Попалась?
Не успела Лесава завернуть за угол княжеского терема, как почувствовала, как ее схватили чьи-то крепкие руки.
– Эй! А ну пусти! – задергалась Лесава и стала изо всех сил вырываться.
– Ну нет, лисичка, теперь не убежишь!
Веселый княжич, который, подкравшись к девушке сзади, схватил ее, прижал Лесаву к стене амбара и попытался облапить.
– А ну руки убери, княжич! – зашипела Лесава.
– Ну нет! Пока не поцелую, не отпущу! – заливался смехом Буеслав. И тут же постарался осуществить задуманное. Схватил девушку за подбородок и силой поцеловал. – Ай!
Лесава укусила мужчину за губу и, воспользовавшись секундным замешательством, отпихнула от себя. Поднырнула под руку и собралась улизнуть. Не тут-то было!
– Куда? А ну стоять, девка упрямая!
Буеслав схватил Лесаву за рукав и, снова обняв, притиснул между собой и стеной амбара. Бревна больно впивались Лесаве в спину, а мох щекотал шею.
– Да отстаньте же от меня!
– Ну уж нет! – глаза Буеслава, которые были прямо напротив глаз девушки, сощурились с угрозой. – Какая боевая! А ночью ты такая же горячая? – шепнул он девушке на ухо.
– Отпустите меня! – снова задергалась Лесава, с ужасом понимая, что княжич сильней ее стократ и ей с ним не справиться.
– Захочу – отпущу, – снова шепнул Буеслав, зажимая руки девушки. – Только не хочу я. Как увидел тебя, лисичка, на лесной полянке, так спокойно спать перестал. Все ты мне снишься.
– Прекратите! – постаралась говорить спокойно Лесава. – За что ж насильничаете?
– Да разве ж все девки не притворяются, что не хотят? А сами-то и рады до смерти, – продолжал убеждать Буеслав. – А я, к тому же, не мужик сиволапый. Княжич я. Пойдем со мной в амбар. Тебе понравится.
– Да как вам не стыдно?! – возмутилась Лесава.
– Пойдем, лисичка! – еще жарче зашептал Буеслав, заломил руки Лесавы за спину и стал шарить по ее телу. – А захочешь, так мы завтра с утра и в капище пойдем. Княжной тебя сделаю. Плохо ли?
– Не хочу я никакой княжной становиться, – уже со слезами продолжала отбиваться Лесава.
Как назло в этот жаркий час на княжеском дворе было безлюдно. Все члены княжеской семьи да работники спали где-то в холодке и вмешаться не могли.
– Пойдем!
Глаза Буеслава горели возбуждением, и Лесаве стало совсем страшно. Он же ее не слышит! И разве ж совладать ей, такой маленькой, с таким бугаем? А сколько девушек вот так слезами умывались после того, как парни их снасильничали? И ведь не докажешь, что не хотела. А зачем, скажут, шлялась где не надо да с парнями любезничала?
– Помогите! – закричала отчаянно Лесава, и тут же горячая рука княжича легла ей на рот.
– Не кричи, дуреха! Хуже будет!
– Ты что делаешь, Буеслав?
Ледяной голос хлестнул княжича, как плеткой, и тот отскочил от Лесавы. А девушка рухнула на землю, закрыла лицо руками и зарыдала от стыда и обиды.
– Это что еще такое? Ты что себе позволяешь? – чей-то разъяренный голос продолжал выговаривать княжичу, но Лесава боялась и рук оторвать от лица.
– Так разве ж это я? Это она сама! – пробормотал Буеслав, и в его голосе прозвучали досада и стыд. – Задом вертела. Сама заманивала.
– А на помощь тоже она сама звала? Ты что, хочешь все испортить, Буеслав? Мы здесь гости!
– Ну так гостям и почет должен быть, – хохотнул княжич.
