Сильнее смерти

Юноша ничего не ответил. Ему случалось видеть отца в гневе, но при этом он никогда не замечал в его глазах отчаяния.

– Ты осквернил себя встречей с врагом. Ел его пищу, пил воду и, что хуже всего, слушал его речи! И не говори мне, что он не смущал твою душу грязными сомнениями!

– Разве не вы сказали мне когда-то, отец, что, если человек честен, к нему не может пристать никакая грязь? – нерешительно промолвил Кэйтаро.

– Я все понял, – тяжело проронил Нагасава. – Когда-то меня учили, что истинный воин должен вырывать слабость из своего сердца любой ценой, ибо любая слабость, так или иначе, ведет к утрате душевной чистоты.

Кэйтаро смотрел непонимающе, растерянно, но – не смиренно.

– Скажи, смог бы ты тронуть наложницу своего господина? – вдруг спросил Нагасава, и его взор засверкал.

– Конечно нет!

– Чего, по-твоему, заслуживает такой человек?

– Смерти, – не задумываясь, ответил Кэйтаро.

– Но он не умер, – продолжил Нагасава, пронзая юношу взглядом. – А наложница родила мальчика, и… я до сих пор не знаю, мой ли ты сын!

Во взгляде Кэйтаро были боль, отчаяние, непонимание, безнадежность.

– Что смотришь?! – прорычал Нагасава.

Юноша нашел в себе силы прошептать:

– Я… я не знаю, что мне теперь делать, отец… господин!

– Собственно, мы, я и тот человек, оба ошиблись, и оба пострадали, – неожиданно спокойно промолвил Нагасава. – Каждый из нас мечтал о чем-то своем, но… Мечта говорит: «Борись за меня!» – и при этом никогда не предупреждает о правилах игры, а потому человек не знает, что ему предстоит потерять в этой борьбе. Быть может, собственную душу.

– Разве не мы сами устанавливаем эти правила, делаем выбор в соответствии с нашей совестью, честью? – спросил Кэйтаро.

– Мы думаем так. Однако многие из нас все же не представляют, до какого предела способны дойти. Как ты полагаешь, что лучше: до бесконечности испытывать судьбу или же сразу покориться ей?

– Я… не знаю.

– Я помогу тебе сделать выбор. Я понимаю, что нужно делать. Короткая жизнь чиста и прекрасна, как цветок сакуры. Завтра на рассвете ты совершишь сэп-пуку.

– Вы приговариваете меня к смерти? За что?!

– Истинный воин не спрашивает за что! – отрезал Нагасава. – Приказ господина есть веление судьбы.

– И все-таки я хочу знать! Я был… я всегда считал себя вашим сыном и потому…

Не дослушав, Нагасава сурово изрек:

– За измену.

– За измену?! Но почему?! Я не предал вас, я не выдал ни одной тайны!

Тут Нагасава увидел, что по щекам юноши текут слезы, и вспомнил Кэйко: как она вырывалась из его рук и кричала, не желая умирать. И прошипел:

– Вот что значит не самурайская кровь!

– Я не боюсь смерти! – вскричал Кэйтаро. – И не отказываюсь умереть, но я… Не подвергайте меня позору, не нужно ложных обвинений! Как я посмотрю в глаза нашим воинам! Уж лучше сказать правду, какой бы постыдной она ни казалась!

– Это дела клана.

– Не вы ли говорили о том, что все мы – одна большая семья!

– Ты к ней не принадлежишь.

С мгновение он смотрел Нагасаве в глаза, потом опустил голову и тихо сказал:

– Если я даже… не ваш сын, как воин, я предан вам. Я жил бы для вас и умер за вас…

– Тогда считай, что умрешь за меня.

Вечернее солнце медленно уплывало за край горизонта, и свет его лучей лизал огненными языками нежно-сиреневый небосвод. Кое-где в вышине уже сияли огоньки звезд. То же солнце, тот же закат, но он, Кэйтаро, уже не сын князя Нагасавы, а безродный преступник, для которого возможность совершить самоубийство – не честь, а милость.

Молодой человек сидел в тесной клетушке на соломе, не двигался и молчал. Вскоре землею овладела ночная мгла; звезды – миллионы светильников, рассеянных в беспредельности мрачного неба, – сияли холодно и жестко.

Постепенно юноше начало казаться, будто его сердце бьется в такт спокойному ритму движения чего-то необъятного и всемогущего. Пусть будет так: он умрет и сольется с этим неведомым – великим и бесконечным.

Временами он закрывал усталые глаза, и его сознание витало где-то на грани подступающего сна и обрывков мыслей.

Должно быть, он задремал, а потом внезапно встрепенулся и увидел во тьме, на фоне медленно кружащихся снежинок, неподвижную человеческую фигуру.

Кэйтаро узнал Ито.

– Вы, должно быть, голодны, господин? – спросил Ито. Его голос звучал необычно мягко. – Принести вам поесть?

– Не стоит, Ито-сан. Теперь уже недолго ждать…

Ито присел на корточки:

– Думайте об этом спокойно, без уныния и печали, Кэйтаро-сан. Помните, во всех нас есть частичка неба, как и частичка земли, и все мы со временем вернемся туда: прах – в землю, душа… – Он сделал паузу. – Господин Нагасава позволил мне помогать вам завтра. – Кэйтаро молчал, и тогда Ито негромко прибавил: – Со смертью вы вновь обретете чистоту.

И тут Кэйтаро промолвил:

– Если так, Ито-сан, то я не готов к смерти.

Ито смотрел внимательно и серьезно.

– Почему?

– Я не утратил чистоту. Да, я стал о чем-то думать по-другому и кое в чем сомневался, но все это на поверхности. Моя вера, моя совесть и честь не пострадали. – Он поднял глаза: – Ито-сан, наверное, господин сказал вам, что осудил меня за измену?

– Я думал, может быть, за ошибки…