Здесь я устанавливаю правила

– Ты оказалась беспокойным существом, – заметил он, окончательно поняв, что игра в гляделки не принесёт желаемого результата. – Чего ты думала добиться своим походом в полицию?

– А вы не догадываетесь? – несмотря на своё неприглядное положение, девчонка даже попыталась добавить в голос иронии.

– Неужели ты всерьёз полагала, что можешь доставить мне неприятности? – хмыкнул с демонстративным пренебрежением, рассчитывая пошатнуть её самоуверенность.

– А вы полагаете, что не могу? Тогда почему я здесь? – ещё сильнее стиснув руки, так что костяшки пальцев побелели, парировала Зеленцова.

Феликс мог только догадываться, каких усилий ей стоило сохранять видимость самообладания, но голос девушки звучал по-прежнему ровно.

– Ты здесь потому, что я предпочитаю разбираться с мелкими недоразумениями сразу по ходу их возникновения.

– Недоразумение… – глухо повторила девчонка, и в льдистых глазах сверкнула настоящая, ничем не разбавленная ненависть. – Значит, желание наказать убийцу отца – для вас недоразумение? А само убийство, наверное, и вовсе пустяк?!

– Девочка, я понимаю твоё горе, но следствие склоняется к версии о несчастном случае, – усмехнулся Ветров. – И ты напрасно решила, что те домыслы, которые ты громко называешь доказательствами, могут что-то изменить.

– Домыслы?! – девчонка явно готова была вспылить, но резко осеклась, до конца осознав смысл услышанного. – Откуда вы знаете, что именно я говорила следователю?

– Догадайся. Ты же умная. Вариантов не так много, правда?

Потрясение, написанное на лице девчонки, его позабавило. Она явно не могла поверить, что информация просочилась от самого следователя и тот, вместо того чтобы распутывать дело, по сути отдал нежданную свидетельницу ему на растерзание.

– Станислав Андреевич мой давний приятель, и тоже не любит недоразумений, – добавил Феликс, окончательно разбивая её сомнения.

– Вы чудовище… – потерянно пробормотала девчонка.

Ветров удовлетворённо кивнул. Переход к оскорблениям говорил о том, что та наконец осознала своё бессилие. Ещё не желает с этим смириться, но уже поняла, что сделать ничего не сможет.

– Я всё равно этого так не оставлю, – вскинулась Зеленцова, взяв себя в руки, чем снова его удивила. – Я знаю, что это вы убили папу, и если я не сумею этого доказать, я отомщу по-другому. Я понимаю, что сейчас вам смешно это слышать. Я в вашем доме, в вашей власти, вы можете убить и меня тоже, но тогда вам точно не отвертеться от подозрений. Всё, что я рассказала следователю, записано в моём дневнике, и я передала его на хранение надёжному человеку. Как только со мной что-то случится, эти сведения всё равно выплывут наружу, и всем будет понятно, кому выгодна моя смерть.

Феликс откинулся на спинку кресла, устремив на девчонку прищуренный взгляд. Он не сомневался, что история с дневником – чистой воды блеф, который она придумала только сейчас. Упорное нежелание Зеленцовой признать поражение начинало его раздражать. И ещё больше злил тот факт, что к раздражению примешивалась толика уважения. Он всегда ценил в людях стойкость, а способность сохранить её, находясь в заведомо уязвимом положении, тем более производила впечатление.

Однако вопрос с девчонкой надо было решать, какое бы впечатление она не производила. И чем скорее она утратит эту свою стойкость, тем лучше будет для них обоих.

– Девочка, кроме смерти с человеком может произойти множество других интересных вещей, которые не привлекут лишнего внимания и не вызовут вопросов, – холодно проговорил Ветров, укрепляясь в амплуа чудовища. – Например, такие чувствительные маленькие дурочки, столкнувшись с потерей близких и одиночеством, нередко ищут утешения в наркотиках. Как ты думаешь, кто-нибудь станет воспринимать всерьёз слова наркоманки?

Зеленцова побледнела, так что и без того белая кожа обрела нездоровый синеватый оттенок. Было видно, что эта угроза её проняла. Девчонка ни на мгновение не усомнилась, что он действительно способен силой вкалывать ей какую-нибудь дрянь, которая превратит её в овощ.

Неожиданно такая реакция его задела. Да, он сам старался добиться подобного эффекта, но достигнутый результат вместо удовлетворения пробудил только нечто очень похожее на обиду. Девчонка видела в нём монстра, который не остановится ни перед чем. Монстра, в котором нет ничего человеческого. На минуту в нём возникло иррациональное желание как-то смягчить угрозу, успокоить девчонку, но вместо этого Ветров нанёс следующий удар, закрепляя результат.

– Кроме того, разве тебе не о ком беспокоиться, кроме себя? Я слышал, с людьми, злоупотребляющими выпивкой, часто происходят несчастные случаи, и это никого не удивляет. Ты же не хочешь остаться круглой сиротой, правда?

Казалось, что больше бледнеть было некуда, но у девчонки получилось. На мгновение ему даже показалось, что она потеряет сознание, но она и тут сумела с собой совладать. Только первый раз за всё время разговора опустила глаза.

– Вы думаете, что всемогущи? Что своими деньгами купили всех и всё в этом городе? Может, сейчас всё так и есть, но это не навечно. Когда-нибудь у вас не будет сил продолжать в том же духе. Вы станете жалким беспомощным стариком, и тогда вас растерзает ваша же обслуга по приказу того, кто больше заплатит в надежде занять ваше место. Считайте, что сейчас вы добились своего – я буду молчать. Но надеюсь, когда придёт ваше время быть жертвой, вы вспомните про всех, чью жизнь уничтожили.

Она говорила глухо, монотонно, ни разу не повысив голоса, но в каждом слове слышалась глубокая ненависть. Ветров, нахмурившись, задумчиво покачал головой. Девчонку оказалось не так-то просто сломить. Даже в обещание молчать она вместо смирения умудрилась вложить проклятие.

Как он и предполагал, обычные методы оказались не действенными. Конечно, она испугалась. И без всяких сомнений разочаровалась в правоохранительных органах. Но всё-таки отпускать её было опасно. Девчонка вполне может броситься к прессе, и кто знает, не придёт ли какому-нибудь жадному до сенсаций дуралею идея ухватиться за её историю? Что-что, а внимание журналистов ему совсем не нужно, как и громкий скандал. И уж тогда у него точно окажутся связаны руки, потому что, в самом деле, не станешь же убирать с дороги девчонку, когда на них обоих будет направлено всё внимание общественности. Она наверняка тоже достаточно сообразительна, чтобы это понять и посчитать подобный ход не только местью, но и самозащитой.

– Что ж, я пытался всё решить по-хорошему, – сухо отметил Феликс. – У тебя был шанс не затягивать наше общение, но ты не захотела.

Девчонка снова вскинула глаза, в которых теперь наряду с враждебностью плескался страх. Несмотря на все попытки храбриться, она была уязвимой, куда более хрупкой, чем хотела казаться, и на мгновение его снова кольнуло какое-то неприятное чувство – не то сожаление, не то царапанье совести. Всё-таки он привык иметь дело с серьёзными соперниками, с равными, а не с наивными малолетками, которые годятся ему почти что в дочери. Девчонку было впору пожалеть, а он вместо этого пытался её сломать.

– Сейчас ты напишешь заявление в деканат, – ничем не выдав охвативших его эмоций, всё так же сухо распорядился Ветров. – Попросишь академический отпуск. Все знают о твоей семейной трагедии, так что желание подлечить нервы где-нибудь подальше от родных мест не вызовет удивления. Тебе обязательно пойдут навстречу. Потом позвонишь матери, назовёшь любую причину, по которой тебя не будет дома ближайшие несколько месяцев.

– Что со мной будет на самом деле? – обречённо, будто только что увидела подписанный смертный приговор на своё имя, спросила Зеленцова.

– Побудешь моей гостьей, – хмыкнул Феликс. Он действительно до сих пор ещё не решил, что делать с ней дальше. – Потом будет видно. Если решишь быть хорошей девочкой и сумеешь меня в этом убедить, отправишься домой.

Вместо того чтобы ухватиться за надежду на освобождение, девчонка в ответ на его последние слова неприязненно усмехнулась.

– Я не буду ничего писать и никому звонить, – твёрдо сообщила она. – Я не такая дура, чтобы стала сама помогать вам подготавливать почву для моего исчезновения.

Неожиданно для себя Ветров разозлился. Девчонка считала его олицетворением зла, а ведь с ней до сих пор ещё не случилось ничего по-настоящему плохого. Но ей этого мало, она так привыкла к своему чистому уютному мирку, что готова считать ужасным уже то, что происходит с ней сейчас, совсем не задумываясь о том, как ведут себя настоящие чудовища.

– Ты напишешь. И позвонишь. И вообще сделаешь всё, что я скажу. Вопрос только в том, произойдёт это сейчас или позже. Для тебя же лучше согласиться сейчас.

– Будете меня пытать? – фыркнула, думая, что это поможет скрыть страх. Интересно, на сколько хватит её самообладания и стойкости, если перейти от слов к делу?

– Зачем же сразу пытать? Да и смысл? Ты неженка, за пять минут отключишься и всё. Но ты можешь жить в нормальной комнате, а можешь сидеть в подвале, с крысами, в сырости и темноте.

Ему показалось, что в лице Зеленцовой промелькнул панический ужас. Взгляд расфокусировался, будто она увидела что-то жуткое, пугающее куда больше, чем посещавшие её до этого мысли о будущем. Феликсу казалось, что она сейчас сдастся, согласится на все условия, но девчонка только с силой стиснула челюсти и ничего не ответила.

Не дождавшись никакой реакции, Ветров поднял трубку внутреннего телефона и коротко приказал:

– Зайди.

– Проводи нашу гостью вниз, – коротко распорядился он, когда на пороге показался один из охранников.

Не выказав ни малейшего удивления, тот шагнул к девушке. Инга нашла в себе силы усмехнуться, узнав амбала, который привёл её сюда.

– Варианты можно не перечислять. Пойду сама.

Вставая с кресла, она пошатнулась и чуть не упала обратно, невольно позволив понять, насколько она выбита из колеи. Однако когда охранник попытался поддержать её за локоть, резко вырвала руку и демонстративно отряхнулась.

Глава 3

Инга с детства боялась темноты. Не монстров, которые якобы могут в ней прятаться, не грабителей и маньяков, которые по уверениям бабушки под покровом мрака выходят на охоту, а именно самой темноты. Тьма сама была монстром. Непобедимым ползучим гадом, который подкрадывается со всех сторон, заполняет собой всё пространство – и не только пространство, а вообще всё, что встретится на его пути. Заползает в горло, в нос, мешает дышать, впивается в глаза…

Инге всегда казалось, что, побыв в темноте дольше нескольких минут, она навсегда утратит способность видеть. Тьма выест ей глаза, впитается в кожу, превратит её в часть себя.

Инга даже в детстве понимала, что этот страх слишком необычен, может, даже ненормален. Если бы она рассказала о своих фантазиях родителям, они бы испугались, повели её к психологу и потом ещё долго присматривались, стараясь понять, всё ли с их дочкой в порядке. Инга не любила лишнего внимания и ещё больше не любила быть обузой, поэтому молчала. К счастью, окно её спальни выходило на проспект, и света фонарей хватало, чтобы комната никогда не погружалась в полную темноту.

С возрастом страх не исчез. Инга в большей степени осознала его иррациональность, но понимание не помогло побороть чувство. Вместо этого она в совершенстве научилась избегать моментов, когда тот мог её настигнуть. В комнате никогда не занавешивались шторы, а гирлянды украшали окно даже в летние дни. В сумочке всегда хранилось несколько фонариков – на случай, если электричество отключат во всём районе, и телефон в это время разрядится. К своим девятнадцати годам Инга привыкла считать, что не одолела, но перехитрила странную детскую фобию, и у той нет шансов когда-нибудь её настигнуть.

И вот сейчас она сидела в кромешной тьме. Она до последнего не могла поверить, что это случится. Глупо надеялась, что охранник всё-таки окажется великодушней хозяина и не станет выключать ей свет, или что между дверью и порогом найдётся щель, способная пропустить хотя бы тонюсенький луч света. Но темнота обступала со всех сторон, как в самых жутких её кошмарах. Ветров неизвестно откуда узнал её страх, и воспользовался им в полной мере.

Инга давно готова была кричать, просить о пощаде, соглашаться на любые условия и обещать что угодно – лишь бы мучение прекратилось, лишь бы ей позволили видеть хотя бы полоску света. Останавливала только мысль о том, что её мольба не найдёт отклика. Мучитель будет только рад убедиться, что угодил в нужную точку, и, обретя уверенность, что действует не впустую, лишь продлит её страдания.