Сладкий папочка

– Откуда ты знаешь? Только не говори, что тебе одного взгляда на меня достаточно, чтобы понять это. Если я скажу, что целовалась с целой сотней мальчишек, ты все равно не сможешь доказать обратного.

– Если ты хоть раз целовалась, это меня очень удивит.

И меня вдруг охватило невероятное сожаление оттого, что Харди прав. Мне бы хоть немножко опыта и уверенности, и я бы выдала что-то вроде: «Тогда готовься удивиться», – а потом подойти и влепить ему такой поцелуй, чтобы ему крышу начисто снесло.

Но этот сценарий никуда не годился. Во-первых, Харди был намного выше меня, и, чтобы достать до его губ, мне пришлось бы карабкаться по нему вверх. А во-вторых, я не имела ни малейшего представления о технике поцелуев: как это следует делать? Разомкнув губы или сжав их? А куда девать язык? Когда закрывать глаза?.. И хоть я не стеснялась, когда Харди смеялся над моими неуклюжими попытками забросить мяч в корзину – ну, разве что самую малость, – я бы просто умерла от стыда, если б он посмеялся над моей беспомощной попыткой поцеловать его.

А потому я только пробормотала:

– Ты знаешь не так много, как тебе кажется, – и пошла за мячом.

Люси Рейз спросила, не хочу ли я подстричься у Бауи – в модном хьюстонском салоне, где стриглись они с мамой. Придется, конечно, раскошелиться, предупредила она, но как только Бауи раз сделает мне хорошую стрижку, я потом, возможно, смогу уже найти себе парикмахера в Уэлкоме, чтобы поддерживать эту прическу. Получив добро от мамы и собрав всю мелочь, которую я накопила, нянчась с соседскими детьми, я сказала Люси, чтобы она звонила парикмахеру. Через три недели мама Люси отвезла нас в Хьюстон на белом «кадиллаке» с желтовато-коричневой обивкой, кассетником и стеклами, которые поднимались и опускались одним нажатием кнопки.

Семья Рейзов по меркам Уэлкома была состоятельной благодаря приносящему хороший доход ломбарду, который они держали. Он назывался «Трикл даун». Я всегда думала, что в ломбард приходят только изгои и доведенные до отчаяния люди, но Люси уверила меня, что за ссудой обращаются исключительно добропорядочные граждане. Однажды после школы она повела меня в «Трикл даун», дела в котором вели ее старший брат, дядя и отец. Ломбард был заставлен рядами сияющих ружей и пистолетов, больших страшных ножей, микроволновых печей и телевизоров. Мама Люси, к моему восторгу, позволила мне примерить несколько золотых колечек из стеклянных, окантованных бархатом футлярчиков... которых там было тысячи, и все они сверкали и переливались самыми разнообразными камнями.

– Мы делаем большие деньги на расторгнутых помолвках, – бодро сообщила мама Люси, вытаскивая бархатный поднос, словно галькой, усеянный бриллиантовыми кольцами. Мне нравился ее сильный португальский акцент, у нее получалось «рашторгнутых».

– Печально, – сказала я.

– Вовсе нет. – Мама Люси бросилась объяснять, какой поддержкой становятся для женщины деньги, полученные за отданное в залог помолвочное кольцо после того, как она была обманута женихом-подлецом. – Он ощтавил ее, ты кинул его, – авторитетно заявила она.

Процветающий «Трикл даун» давал семье Люси средства на покупку одежды, маникюр и обслуживание в парикмахерской в самой престижной части Хьюстона. Я никогда не была в шикарном районе торгового центра «Галерея» – центре города, окруженном рядом ресторанов и магазинов. Парикмахерская «У Бауи» располагалась как раз там, где Уэстреймер пересекает опоясывающую центр улицу, застроенную роскошными магазинами. Когда мама Люси подъехала к служащему парковки и отдала ему ключи, я с трудом скрыла свое изумление. Парковка с обслуживанием ради стрижки!

Салон «У Бауи» был весь в зеркалах и буквально набит хромированным экзотическим оборудованием, в воздухе стоял густой резкий запах активатора для перманентной завивки. Хозяином салона оказался мужчина лет тридцати пяти, блондин с длинными, ниспадавшими по спине волнистыми волосами. Для южного Техаса это редкость, и это позволило мне предположить, что Бауи, должно быть, чертовски крутой. Выглядел он прекрасно. Стройный и мускулистый, в черных джинсах и черных ботинках, в белой рубашке с галстуком боло в виде замшевого шнурка с зажимом из необработанной бирюзы, он так и шнырял по всему салону.

– Идем, – тянула меня Люси, – посмотрим новый лак для ногтей.

Но я, покачав головой, осталась ждать в холле в одном из глубоких черных кожаных кресел. Я была слишком потрясена, чтобы выговорить хоть слово. Никогда еще я не бывала в таком роскошном заведении, как «У Бауи». Потом я ознакомлюсь с ним поближе, но пока мне хотелось посидеть спокойно и проникнуться окружающей атмосферой. Я наблюдала, как работают стилисты, подрезая волосы бритвой, укладывая их феном, умело накручивая тоненькие прядки на пастельных тонов палочки для перманента. На стеллажах из дерева и хромированного железа демонстрировались возбуждающие любопытство баночки и тюбики с косметикой, а также похожие на медицинские бутылочки с мылом, лосьоном, бальзамами и духами.

Каждая женщина в салоне, подвергаясь ряду процедур, преображалась прямо у меня на глазах: там колдовали над ее волосами, раскрашивали, шлифовали и обрабатывали до тех пор, пока она не приобретала ухоженный лоск, который я раньше видела только на страницах глянцевых журналов. Пока мама Люси сидела за маникюрным столом, где ей наращивали ногти, а Люси ковырялась в косметике, ко мне подошла женщина в черно-белом костюме и пригласила к стойке Бауи.

– Сначала вы получите консультацию, – сказала она. – Мой вам совет – предоставьте Бауи делать все, что он сочтет нужным. Он гений.

– Мама мне не велела отрезать все... – начала было я, но женщина уже удалилась.

Следом за ней передо мной возник Бауи, харизматичный, красивый и немного искусственный. Мы обменялись рукопожатиями, и я услышала позвякивание: его пальцы унизывали серебряные и золотые кольца с бирюзой и бриллиантами.

Ассистентка накрыла меня черным блестящим балахоном и вымыла голову какими-то снадобьями с невообразимо дорогим ароматом. Потом волосы сполоснули, расчесали, и меня снова повели к рабочему месту Бауи, который уже стоял наготове с опасной бритвой в руке. В последующие полчаса мою голову поворачивали во всевозможных ракурсах, пока Бауи, натягивая стратегически важные пряди, срезал бритвой дюйм за дюймом. Бауи трудился молча, сосредоточенно хмуря брови. К тому времени, как его работа была закончена, моя голова столько раз наклонялась вниз и откидывалась назад, что я чувствовала себя автоматом. А на полу образовалась гора из моих волос.

Их быстро подмели, и Бауи начал делать укладку, демонстрируя чудеса мастерства. Длинным концом фена он поднимал волосы и накручивал их на круглую щетку, словно полоски сладкой ваты. Он показал мне, как нужно несколько раз сбрызнуть корни спреем для волос, и повернул мое кресло к зеркалу.

Я просто глазам своим не поверила. Вместо копны курчавых черных волос у меня была длинная челка и градуированная стрижка до плеч, блестящие волосы тяжело колыхались при каждом движении головы.

– О, – только и смогла выговорить я. Бауи расплылся в улыбке Чеширского кота.

– Красавица, – сказал он, приподнимая мои волосы и перебирая их у меня на затылке. – Настоящее перевоплощение, не правда ли? Я попрошу Шерлин показать вам, как накладывать макияж. Я, как правило, беру за это отдельную плату, но на сей раз хочу сделать подарок.

Не успела я подобрать слова благодарности, как появилась Шерлин, которая повела меня к высокому хромированному табурету у стойки с зеркалом.

– У вас хорошая кожа, счастливая вы девочка, – сказала она, взглянув на мое лицо. – Я научу вас делать макияж за пять минут.

Мой вопрос, как сделать губы поменьше, вызвал в ней несказанное удивление.

– Милочка, вам вовсе не нужно уменьшать губы. Сейчас в моде экзотика. Вспомните Кимору.

– А кто такая Кимора?

Мне на колени приземлился потрепанный журнал мод. На обложке красовалась потрясающая молодая женщина с медовой кожей, с длинными руками и ногами в естественно-небрежной позе. У нее были раскосые глаза, а губы оказались еще полнее, чем мои.

– Новая модель дома Шанель, – сказала Шерлин. – Четырнадцать лет, можете себе представить? Говорят, она будет лицом девяностых.

Это что-то новенькое – чтобы черноволосую девушку с экзотической внешностью, обычным носом и толстыми губами взяли моделью в известный Дом моды, всегда ассоциировавшийся у меня с худыми белыми женщинами. Пока я разглядывала фотографию, Шерлин обвела мои губы розово-коричневым контуром. Покрасила их матовой розовой помадой, чуть тронула щеки сухими румянами и наложила два слоя туши на ресницы.

В руку мне вложили зеркальце, и я осмотрела конечный результат. Нужно признать, я была поражена той переменой, которая произошла в моей внешности благодаря новой прическе и макияжу. Мне, конечно, в идеале хотелось бы не этого... но ведь классической американской голубоглазой блондинкой я все равно никогда не стану. В зеркале была я, такая, какой я однажды могу стать, и я впервые в жизни испытала гордость за свою внешность.

За спиной возникли Люси с мамой. Они изучали меня с таким вниманием, что я в смущении склонила голову.

– О... Боже... мой! – воскликнула Люси. – Нет, не прячь лицо, дай мне как следует разглядеть тебя. Ты такая... – Она покачала головой, словно не находила нужного слова. – Да ты будешь самой красивой девчонкой в школе.

– Не надо крайностей, – тихо сказала я, чувствуя, как мое лицо до самых корней волос заливает краска. Такой я прежде и представить себя никогда не осмеливалась, но теперь чувствовала скорее неловкость, чем восторг. – Спасибо, – прошептала я.

– На здоровье, – тепло ответила она, пока ее мама болтала с Шерлин. – Не надо так нервничать. Ведь это по-прежнему ты, балда. Это просто ты.

Глава 5

Самое удивительное в перевоплощении не то, как, преобразившись, ты чувствуешь себя, а то, как меняется к тебе отношение окружающих. Я привыкла ходить по школьным коридорам, не привлекая внимания. И теперь, когда шла по тем же самым коридорам, а на меня со всех сторон пялились мальчишки, вспоминали мое имя, догоняли и шли рядом, это выбивало меня из колеи. Они ждали поодаль, пока я возилась с кодовым замком на своем шкафчике, а на уроках, где разрешалось занимать любые места, или в столовой они старались сесть рядом со мной. Я же, всегда разговорчивая с подружками, в компании ищущих моего общества мальчишек молчала, словно язык проглотив. Моя застенчивость, казалось, должна была бы отбить у них охоту ухаживать за мной. Но они продолжали назначать мне свидания.

Я приняла предложение наиболее безобидного из них, конопатого мальчишки по имени Гилл Минеи, моего одноклассника, чуть повыше меня ростом. Мы с ним вместе сидели на уроке «Наука о Земле». Когда нам обоим поручили написать доклад на тему «Фитоэкстракция» – об экстракции тяжелых металлов из почв с помощью растений, – Гилл позвал меня заниматься к себе домой. Дом Минеи оказался недавно отремонтированным старинным особняком в викторианском стиле с жестяной крышей и комнатами на любой вкус.

Когда мы сидели, обложенные книгами по садоводству, химии и биоинженерии, Гилл нагнулся и поцеловал меня теплыми и легкими губами. Отклонившись назад, он ждал, как я отреагирую на это.

– Эксперимент, – сказал он, как будто оправдываясь, а когда я рассмеялась, поцеловал меня еще раз. Подкупленная нетребовательностью этих поцелуев, я отодвинула учебники в сторону и положила руки на его узкие плечи.

За этой встречей последовали и другие свидания за учебниками, во время которых мы ели пиццу, болтали и целовались. Я с самого начала знала, что не влюблюсь в Гилла. И он, должно быть, чувствовал это, потому что никогда не предпринимал попыток пойти дальше. Я жалела, что не могу загореться страстью к нему. Я жалела, что этот застенчивый, добрый мальчик не мог занять в моем сердце того места, которое я приберегала на будущее.

Позже, в том же году, я открыла для себя, что жизнь иногда исполняет желания, но не в том виде, в котором ты этого ждешь.

Если мамина беременность – пример того, что однажды может случиться со мной, то я решила: дети того не стоят. Мама клялась, что никогда в жизни не чувствовала себя лучше, чем будучи беременной мной. Теперь должен был родиться мальчик, уверяла она, потому что сейчас все шло совсем по-другому. А может, дело просто в том, что на сей раз она была намного старше. Но как бы то ни было, а тело ее бунтовало против ребенка в утробе, как будто это было какое-то страшное новообразование. Маму все время тошнило. Она с трудом заставляла себя поесть и после еды отекала так, что даже легкое прикосновение к ее коже пальца оставляло на ней заметные вмятины.

Постоянное плохое самочувствие и мощные гормональные атаки сделали маму капризной и раздражительной. Все вызывало в ней ужасное раздражение. Пытаясь ее поддержать, я заказала в библиотеке кучу книг о беременности и стала зачитывать ей из них полезные сведения.

– В журнале «Акушерство и гинекология» написано, что утренняя тошнота является показателем правильного развития плода. Мам, ты слышишь? Тошнота по утрам связана с регуляцией уровня инсулина и замедлением жирового обмена, что обеспечивает ребенку большее количество питательных веществ. Разве это не здорово?

Мама сказала, что, если я не прекращу читать ей эти полезные цитаты, она возьмет в руки прут и выдерет меня как следует, на что я ответила, что мне сначала придется помочь ей подняться с дивана.

Каждый раз, возвращаясь от врача, мама произносила тревожные слова вроде «предэклампсия» и «гипертензия». О ребенке, о сроке его появления на свет, об ожидаемой дате его рождения в мае, о своем декретном отпуске она говорила без радостного предвкушения. Узнав, что родится девочка, я была на седьмом небе от счастья, хотя моя радость в свете предстоящего маминого ухода с работы выглядела неуместной.

Мама становилась прежней только в те минуты, когда к нам заглядывала мисс Марва. Врач велел ей бросить курить, иначе, сказал он, она умрет от рака легких. И его предостережение так ее перепугало, что она подчинилась. Вся в никотиновых пластырях, с набитыми никотиновыми жвачками карманами, мисс Марва приходила к нам вечно подавленная и сетовала на то, что не может отделаться от желания спустить с какой-нибудь зверюшки шкуру.